Мариенгоф.

Твердь, твердь за вихры зыбим,
Святость хлещем кровавой нагайкой
И хилое тело Христа на дыбе
Вздыбливаем в Чрезвычайке.
Если что и покажется бесовским на его фотографиях, то моментально развеется при воспоминании о метком замечании Шершеневича про "коровой вылизанный пробор".
А судьба трагична, тот случай, когда это скорее Судьба.
В 18-м во время уличных боев в Пензе семнадцатилетний Мариенгоф лезет на чердак собственного дома помогать красным, которые там поставили пулемет. Отец (мать Мариенгофа умерла, когда тот был совсем маленьким), проснувшись после обеденного сна и не найдя сына дома, выходит на тихую вроде бы улицу и его смертельно ранит шальная пуля.
В 40-м 16-летний единственный сын Мариенгофа повесился, дождавшись пока папа с мамой уйдут на традиционную вечернюю прогулку.
Между этими смертями - дружба с Есениным, перформансы, как сказали бы сейчас, первых послереволюционных лет: переименование Петровки в улицу Мариенгофа, оформление собственными стихами стен Страстного монастыря.
Как с горки вниз: столп имажинизма начала двадцатых - второстепенный драматург начала тридцатых - почти никто начала сороковых. Чтобы не попасть в воронок (друг Блюмкина, Есенина, Мейерхольда), он должен был не мелькать. Возможно, помог переезд в Ленинград, возможно, что-то еще.
И где-то сбоку от биографии, как бы само по себе - "Циники", "Роман без вранья", воспоминания.
То, за что ценят Мариенгофа сегодня.