Жили-были в одном городе, казалось бы, два совершенно разных человека. Микаэль Шварц, программист, чей код был изящнее барочной фуги, а банковский счет толще, чем полное собрание сочинений Канта. И Вениамин Боцман, философ-интеллектуал, чьи бакенбарды и пенсне были такими же острыми, как его критика постмодернизма. Их дружба была странным симбиозом логики и гуманитарной мысли, и они часто гуляли по вечерам, решая мировые проблемы.

Однажды, проходя мимо занюханной помойки за супермаркетом «Ашан», их взорам предстало отвратительное зрелище. Среди выброшенных матрасов и протухших арбузных корок копошилось нечто. Это был бомж по имени Хуйлашка. Он был похож на ожившее воплощение хаоса: спутанные волосы, прилипшие к чему-то липкому, лицо, не видевшее мыла со времен распада Союза, и от него пахло так, будто он искупался в рассоле из-под селедки и вытерся бродячим котом.

Вениамин, чье сердце билось в ритме категорического императива, воздел руки к небу.
– Микаэль, взгляни! Падшее создание, лишенное дара разума и гигиены! Мы не можем пройти мимо. Наш моральный долг – вернуть его в лоно цивилизации!

Микаэль, прагматист до кончиков пальцев, набирающих 300 слов в минуту, вздохнул.
– Вениамин, это не баг, это фича. Смотри, система стабильна в своей деградации. Вмешательство может привести к непредсказуемым последствиям.

Но Вениамин уже был непреклонен. Уговорами, силой и обещанием бутылки дешевого портвейна они затащили отбивающегося и матерящегося Хулашку в роскошную квартиру Микаэля.

Началась операция «Очищение». Это был не акт милосердия, а скорее штурм неприступной крепости. Они отмывали Хуйлашку щетками для пола и шампунем от перхоти, принадлежавшим шотландской кошке Микаэля. Грязь сходила слоями, открывая бледную, покрытую шрамами кожу. Накормили его стейком из мраморной говядины, который Хуйлашка, не глядя, проглотил за три секунды и потребовал «еще той штуки».

Затем настал черед Вениамина. Он, с томиком «Философских исследований» Витгенштейна в руках, усадил перед собой чистого, но дико бледного Хуйлашку.
– Друг мой, – начал Вениамин, – давай начнем с основ. Повторяй: «Сократ – мой учитель».

Хуйлашка уставился на него пустыми глазами и прохрипел:
– Вербяшка.

– Не «вербяшка», а «Сократ»! Это имя собственное, обозначающее античного философа!
– Вербяшка, – упрямо повторил бомж, тыча грязным пальцем в окно.

Микаэль, наблюдая за этим, покачал головой.
– Боцман, у него не словарь поврежден, а операционная система. Ты пытаешься установить «Виндоус» на тостер.

Недели шли. Хуйлашку одели в чистую одежду, он спал на шелковых простынях и ел икру. Но внутри он оставался тем же существом с помойки. Его лексикон не обогатился. Он лишь иногда, глядя на огонь в камине, бормотал свое загадочное: «Вербяшка… горит…»

И вот настал день, когда чаша терпения переполнилась. Вениамин, вдохновленный кажущимся прогрессом (Хуйлашка в тот день не украл ложку), решил вывести его в свет – на прогулку в парк. Он надел свои новые, ослепительно белые кожаные ботинки от итальянского бренда, имя которого Хуйлашка все равно не смог бы выговорить.

И они шли – ухоженный философ в белых ботинках и помытый, но пустой сосуд по имени Хуйлашка. Вениамин говорил о дихотомии души и тела, о Платоне, о смысле бытия… Хуйлашка молчал.

А потом это случилось. Они остановились у фонтана. Вениамин, умиленный собственным милосердием, обернулся к своему подопечному с улыбкой просветителя. И в этот самый момент Хуйлашка собрал в легких всю слюну, всю горечь недель насильственной чистоты, всю тоску по вольной помойной жизни и плюнул. Прямо на сияющую, безупречную кожу новых ботинок Вениамина.

Звук был тихий и мерзкий. Вениамин застыл в ступоре, глядя на мокрое, похабное пятно на символе цивилизации и своего добродетелия.

А Хуйлашка, не теряя ни секунды, с диким воплем сорвал с себя все дорогие одежды, остался в чем мать родила – бледный, тощий, похожий на беглого раба, – и бросился прочь.

– Стой! Куда?! – крикнул Микаэль, больше из профессионального интереса к нелогичному поступку.

Но Хуйлашка уже бежал, перепрыгивая через клумбы, пугая голубей и горожан. Он бежал на север, как зверь, чуящий родную берлогу. И на прощание, обернувшись, он крикнул свое заклинание, ключ к своей искалеченной вселенной, бросил им его в лицо, как когда-то плевок:

– ВЕРБЯШКА! ВЕРБЯШКА!

И скрылся из виду. Голый, дикий, несмываемый.

Микаэль и Вениамин стояли у фонтана. Один – в грязных ботинках, другой – с выражением лица человека, только что прочитавшего исходный код Вселенной и обнаружившего там одни баги.

– И что же это была за «Вербяшка»? – спросил наконец Вениамин, с отвращением глядя на свой испорченный ботинок.

Микаэль достал телефон, быстрыми движениями пальцев открыл карты и вбил загадочное слово.
– Смотри, – сказал он, показывая экран. – Есть такое место. Деревня Вербяжка. В Карелии. Рядом с Кондопогой.

Они молча смотрели на точку на карте, затерянную среди озер и лесов. Была ли это его родина? Место потерянной любви? Просто случайный набор звуков, застрявший в разбитом мозгу?

Они этого так никогда и не узнали. Но иногда, в тишине своей безупречной квартиры, Микаэль Шварц думал о том, что некоторые программы не поддаются отладке. А Вениамин Боцман, покупая новую пару ботинок, понимал, что милосердие – это не всегда про то, чтобы отмыть и накормить. Иногда оно про то, чтобы позволить голому человеку убежать в свою Кондопогу, бормоча загадочное слово, которое для него значит больше, чем все тома философии в мире.

Так убежал. Дальше мы про него ничего не знаем, не ездили в Вербяшку.

Це ж украинська казочка Пан Коцький

А еще есть сказка Пан Вербяшка, как вербяшку в Бразилии бросили, и он там всех распугал