|
|
Пишет Поток сознания (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} leon_orr)@ 2004-11-14 04:17:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
МУЗЫКАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ.Часть8, продолжение
Если бы можно было литературный текст сопроводить музыкальными иллюстрациями! Читает кто-нибудь эти мои строки, и параллельно слушает те мелодии, о которых я вспоминаю. А какие мелодии я вспоминаю? О, много разных, например: “ Марина, Марина, Марина! Хорошее имя, друзья! “
Конечно, Клаудио Вилла пел это на итальянском, но фокус того времени заключался в том, что всегда находились ушлые ребята, которые, своровав “ импортную “ мелодию, писали под нее текст на русском, и дальше уже ее крутили безбоязненно и на радио, и на телевидении, и даже фирма “ Мелодия “- единственная тогда фирма грампластинок, вставляла новую песню в диск из серии “ Музыкальный калейдоскоп “ или “ Музыкальный глобус “. Только в Израиле я узнала, что любимые мелодии детства – это, оказывается, совсем другие песни из совсем другой жизни.
Но тогда нам не было известно, что мелодии ворованные, да и не интересовало это никого, но все с восторгом топтались – то быстрее, то медленнее – в нашем “ слоу “ и тогда, когда “ Марина, Марина, Марина “ - звучала на итальянском, и когда ее кричал на русском – не любимый мною Эмиль Горовец, исполнитель большинства переписанных на русский язык песен.
“ Однажды шел я мимо магазина. Там девушка стояла за витриной. Спросил я, как зовут ее. Марина? Марина – это очень хорошо!” И опять: “ Марина, Марина, Марина! Хорошее имя, друзья! “
Все девочки по имени Марина двойственно относились к этой песне: с одной стороны, вроде бы, лестно, что поют о тебе, а с другой – это была такая надоедливая дразнилка, что драки между этими девочками и вредными мальчишками случались все чаще.
Я не знаю, как было в Москве, а в нашей культурной провинции основным источником зарубежной музыки были пластинки серии “ Музыкальный калейдоскоп “, о которой я уже упоминала. Вся пластинка была собрана из советских песен, и только одна-две последние вещи могли оказаться “ импортными “.
О, пластинки эти пользовались огромной популярностью! У нас дома тоже было несколько таких пластинок, и это благодаря им я узнала о таких исполнителях как Сальваторе Адамо, Азнавур, Энрико Масиас, ансамбль “ Свингл Сингерс “.
А песня Сальваторе Адамо долгое время была хитом на всех вечерах с танцами.
“Tombe la neige “ - вскрикивал тоскливым голосом певец, и начинали кружиться сердца, и пары сомнамбулически качались в такт мелодии, окружающее исчезало, оставался только этот голос, этот плавный ритм, горячая ( или холодная ) рука партнера, держащая твою - горячую или холодную - руку, его рука на том месте, где когда-нибудь будет талия, если тебе суждено ее иметь, головы склонены друг к другу - “Tombe la neige “ - шаркают ноги мелодия кружится, кружимся мы под нее, голова кружится, кружится с нами наша планета, вся жизнь, кажется, кружится с нами, и это кружение до сих пор отдается в памяти сладкой тоской, когда я слышу: “Tombe la neige “.
Не только в СССР грешили воровством мелодий. Потому что, за неимением гербовой... и дефицитом Адамо на советской эстраде, эта песня приобрела новые слова: “ Падает снег, ты не придешь сегодня вечером, падает снег, тебя нет со мною. И, когда я слышу твой любимый голос, я понимаю, как люблю тебя...” - но сначала шел текст на сербском, а уже потом – на русском, с акцентом, но вполне приемлемо, я была бы рада так знать сербский, как Джордже Марьянович знал русский.
Джордже Марьянович был невероятно популярен в Баку. Красавец-серб, брюнет со смуглой кожей и ослепительными зубами, элегантный и веселый, был любимцем бакинской публики, которая была крайне разборчива и просто так любовью не дарила. Он бывал в Баку очень часто: говорили, что у него здесь любимая женщина и, вроде бы даже, ребенок. Пару раз и я бывала на его концертах, и тоже была очарована певцом – Адамо для бедных.
В те времена достать слова зарубежных песен не представлялось возможным, и был изобретен простенький способ: народ приходил домой к тому, у кого была пластинка с вожделенным вокальным шедевром, хозяин ставил пластинку, а несколько человек начинали автономно друг от друга записывать слова, как они им слышались. Пластинку то и дело останавливали, возвращали назад и снова крутили. Затем записи сравнивались, вырабатывалось среднее арифметическое, и полученный текст становился официально признанным.
Таким образом восстанавливали текст песни, исполняемой Марьяновичем и которая нам слышалась так : “ ДевОнька мала тесмомого града. Что семидала сердце ткуносна. О жад ви мОгу ишюда тегубе и облак белий от кохин тне бесну. Мемай да конес, о ты мОе серце, да кишу фада я сам облак твой. ДевОнька мала тесмомого града мемой да ткуна от кохин любим я.” Интересно, насколько эта галиматья похожа на истинный текст песни, которая нравилась мне безумно, а уж когда на школьном вечере ее пел Юрка Кулик – именно с приведенным текстом – то весь зал ему подпевал в экстазе.
Я уже писала, что вечера в нашей школе имели репутацию элитных мероприятий, потому что всегда играл ВИА, и со сцены пелись эстрадные песни в полне профессиональном, как нам казалось, исполнении – школа наша была богата талантами.
Обязательным номером была песня “ Эхо “, которую все тот же Кулик пел в сопровождении трио девочек. Трио было замечательно тем, что всех девочек звали Светами. Были они армянками, и я не знаю, где они теперь и как пережили сумгаитские погромы, о которых и помыслить никто не мог в те годы. Юрка был высок, белес и громогласен. Он начинал, взмахивая руками: “ Вечером эхо “ - “ Вечером эхо “,- вторили ему девочки, опаздывая на полтакта.
“ За рекою – за рекою. Доброе эхо – доброе эхо, лишь с тобою – лишь с тобою
тайны делю – тайны делю. Ла-ла-ла-лалала-ла-ла-ла,Ла-ла-ла-лалала
лала-ла-ла, лала-ла-ла, лалалалала! С милою рядом – с милою рядом я робею – я робею, даже и взглядом – даже и взглядом я не смею – я не смею встретиться с ней – встретиться с ней...”
А потом девочки пели на три голоса, опять-таки, итальянскую песню: “ Селена эле ап - Луна на небе – ах! - светят звезды с вышины, ты говоришь мне – ах! - что свалилась я с Луны.Пусть это будет так, я с Луны свалилась, пусть, но что ты станешь делать, если я туда вернусь? Летит двадцатый век, в небе крыльями звеня, уйдет ракета вверх, на Луну умчит меня, и понапрасну ты всю планету обойдешь: ни в Азии, ни в Африке меня ты не найдешь”
Ух, как плясалось под своих певцов, под живую музыку – это выглядело так шикарно, что повторявшийся из вечера в вечер репертуар не надоедал нам. Счастье это продолжалось до окончания нашими певцами школы. Они ушли, и вечера потускнели – замены не нашлось. Это был последний яркий выпуск, мы были еще туда-сюда, а за нами пошли поколения совсем других людей – с иным, чем у нас, отношением к учебе и школе. Перекраивались учебные программы в сторону упрощения, народ становился менее образованным и развитым – и это придумала не я, я повторяю слова учителей, которые с грустью вспоминали и нас, и тех, кто нам предшествовал, наши вечера, на которые все учителя приходили в нарядной одежде и тоже танцевали, и у парней считалось шиком пригласить на слоу учительницу, а молодого красивого физика наперебой приглашали ученицы, все были свои, родные, и никто не знал тогда, что армянин физик сбежит из Баку с женой и сыном от погромов, имея при себе только документы, и будет жить в чужом городе, в подвале здания школы, где он будет работать благодаря тому, что директором этой школы окажется его ученица. Никто еще не знает, что моя подруга растеряет всех родных, потому что вывозить из города их будут в разное время, а куда именно, они знать не будут. Мы все еще танцуем, и благословенно пусть будет устройство нашего мира, в котором человек не может знать своего будущего, а потому и не боится его и может жить.
Но живой музыки не всегда хватало. Все-таки, ВИА, был доморощенным, самодеятельным, и не все тогдашние хиты мог исполнить. В этих случаях приходилось танцевать под пластинки. Что было делать, если в ВИА были одни парни, а все тогда сходили с ума по японкам – сестрам Дзапинац. Я не знаю, правильно ли пишу их имя – нам оно слышалось именно так.
“ У моря, у синего моря со мною ты, рядом со мною, и солнце светит, и для нас с тобой целый день поет прибой. Высокое небо над нами, и чайки кричат над волнами, кричат, что будем мы с тобой всегда, словно небо и вода.”
Я умирала по этой песне! Я спокойно слышать ее не могла! Я готова была слушать ее, как батумская тетя Рая “ Журавлей “ и “ Домино “ - с утра и до вечера.
“ Но солнце зайдет, и уснет прибой. Дельфины плывут мимо нас с тобой. Дельфины, дельфины, другим морям расскажите, как счастлива я! Ты со мною, ты рядом со мною, и любовь безгранична, как море, и сладким кажется на берегу поцелуй соленых губ.”
Какой поцелуй! Я и представления еще не имела ни о чем! Но песня эта сводила меня с ума, а я сводила с ума семью, потому что целыми днями насвистывала ее.
В девятом классе учился очень красивый мальчик – Гулька Абдуллаев. Был он синеглаз, кудряв, имел тонкое интеллигентное лицо, хорошо рисовал и просто был хорошим мальчишкой. Конечно, я, как младшая, по идее, не должна была быть знакома со взрослыми людьми из старших классов, но мое положение отличницы и моя общественная работа делали меня личностью, известной не только моей параллели и, безвестным – в свою очередь – мне, младшим классам, но и старшеклассники были вынуждены терпеть мое присутствие в их мире.
С Гулькой мы подружились, когда я со товарищи не дала исключить из комсомола его приятеля Колю, с которым они пришли в нашу школу из одной и той же восьмилетки. Но, в отличие от Коли, Гулька был проще, и общаться мы начали еще до всей этой истории – во время подготовки к КВН, безумно модному тогда развлечению. Я писала сценарий и песенки для нашей команды, а заодно, играла в ней. Гулька был привлечен в качестве художника и просто - легкого и веселого человека.
Однажды он мне сказал: “ Знаешь, Дзапинац поют “ Лепестки роз “?” Еще бы я не знала – это была вторая, ставшая известной, песня сестер. Но она пользовалась меньшим успехом, я недавно поняла причину. Мне удалось найти эту вещь, но без вокала, зато со свистом. Оказалось, что этой мелодии свист идет больше, чем голос. “ Пойдем ко мне, - сказал Гулька, - я тебе ее сыграю на балалайке “. Я засмеялась. “ Чего смеешься? Не веришь? Пойдем, увидишь – не вру! “
Как же я была удивлена, когда в своей комнате он достал со шкафа настоящую балалайку и начал на ней тренькать : “ Помню я, солнце тихо садилось в синеву, в синеву. Может быть, это все мне приснилось наяву, наяву “. Триумф был полнейший! Я даже пыталась уговорить его выступить на вечере, но он категорически отказался и даже запретил мне рассказывать об этом его достижении кому бы то ни было.
Гулька был знаменит еще и тем, что, когда физик вызвал его отвечать к доске Второй закон Ньютона ( а он его, разумеется, не знал), то он очень долго готовился, что-то на доске черкал, стирал, снова черкал. Физику надоело ждать, и он велел отвечать. Гулька повернулся от доски, и класс грохнул: вместо чертежа и формул он нарисовал автомобиль “ Волга “ со всеми подробностями и даже олень был изображен. Физик тоже смеялся, но пару вкатил все равно, выразив сочувствие по поводу того, что в девятом классе уже нет рисования, а то бы он составил Гульке протекцию в получении дополнительной пятерки по этому замечательному предмету.
Было еще немало мелодий, которые звучали на танцах, но многие из них исполнялись без слов, а как передать мелодию в тексте? Вот если бы существовала возможность вставить в текст...Но об этом я уже писала.
Еще одна песня бередила душу, выжила и дошла до наших дней такой же популярной, что и в моей юности.
У меня была подруга, старше меня на три года. Она не поступила в первый год после окончания школы в институт, работала, мы виделись почти каждый день, и конечно же, я была приглашена на ее совершеннолетие.
Меня эта вечеринка поразила своей “ взрослостью “: свет был пригашен, мальчики все были незнакомые, не из ее выпуска, а это было очень шикарно – иметь знакомых мальчиков не из своей школы. Да и мальчики эти были старше даже, чем она. Кто-то из них уже даже и в армии отслужил, двое были студентами – взрослые солидные люди. Меня взялся приглашать на все танцы подряд один из демобилизовавшихся солдат. Танцевал он тоже по-взрослому: прижимался во время танца, что считалось ужасно неприличным и смущало меня до невозможности. Но вот поставили очередную пластинку, и я забыла обо всем. Сладкий мужской голос пел на – а на каком языке? Песня итальянская, но язык звучал странно, месяца три назад я нашла, наконец, эту песню и узнала, что пел ее болгарин, а потому и язык был искажен ( может быть, он тоже списывал слова по нашей технологии?)
“ Блу канари, - пел сладкий голос - Blue canary di ramo in ramo,
Gorgeggi al vento il tuo richiamo.
Blue canary attendi invano
Che torni al nido chi ando lontano.
Ogni fiore del mio giardino
Sullo stelo si è chinato
Ed ascolta intimidito
La tua favola accorata.
Sopra i rami del grande pino
Da quel nido dimenticato
S'ode a sera disperato
Il richiamo a chi è partito.
Blue canary che affidi al vento
Le tristi note del tuo tormento,
Blue canary nel bel tramonto
Ti sento amico del mio rimpianto.
Blue blue blue canary - pic, pic, pic - si perde l'eco.
Se piangi o canti al tramontar - pic, pic - ripete il vento.
Я немедленно забыла обо всем: о том, что партнер много старше меня, о его вызывающем поведении, о том даже, что прошло время, когда я должна была явиться домой, что дома ждет выговор. Все утонуло в сладкой мелодии и голосе. Причем, женского голоса я тогда не заметила – я слышала лишь сладкий мужской голос - тенор-не тенор, - но такой мягкий, такой сладкий, что вместе с ним становилась мягкой и сладкой душа, и ватными – ноги.
Мой взрослый партнер по танцам пошел провожать меня домой. Я не помню, разговаривали мы с ним или нет – во мне все еще звучала сладкая мелодия. Возле подъезда, когда я уже попрошалась и собиралась уйти вдруг праявился мой сосед, уже совсем взрослый мужик, было ему, наверное, года двадцать два-двадцать три.
“ Ты чего тут делаешь, - спросил он недобрым голосом моего провожатого,- чего в чужой двор ночью приперся? “
“ Он меня провожал,” - вмешалась я.
Сосед, словно и не слышал меня. Я знала, что он – заядлый анашист и что ожидать от него можно всякое, а потому сказала провожатому, чтобы он уходил и сама повернулась, чтобы зайти, наконец в подъезд. Сделать это я не успела.
Сосед, как огромный зверь кинулся на бедного парня и начал его бить. Они покатились по асфальту, а я побежала к нашей двери и начала барабанить в нее. Выскочили мои мама и бабушка, вышли мужчины-соседи и кинулись отнимать парня у озверевшего наркомана.
Сосед был невменяем, он что-то выкрикивал, пытался вырваться из рук державших его мужчин, выглядел дико. На парня моего страшно было смотреть: все лицо его было в крови, глаз заплыл, одежда разорвана и испачкана – недавно прошел дождь. Он отказался от предложения зайти помыться и привести себя в порядок и ушел, пошатываясь, даже не посмотрев на меня. Больше мы никогда не встречались.
Сосед, проспавшись, явился с извинениями, но я прогнала его и перестала с ним здороваться , проходила всегда, как мимо пустого места. Несколько раз он пытался заговорить со мной на тему, чего это я, соплячка, позволяю себе не отвечать взрослому человеку, но оставил меня в покое после того, как я, прешагнув через свою брезгливость к мату, послала его вполне недвусмысленно по популярному адресу. Все мое существо потом долго тошнило при воспоминании об этом вечере, но время притупило остроту воспоминаний, и я много лет жила спокойно, пока не увидела знаменитый номер “ Лицедеев “.
И опять, как много лет назад, тело стало мягким и сладким от льющегося с экрана телевизора сладкого голоса, несмотря на комичность видеоряда.
Я вспомнила и драку, и свои переживания после нее, но уже без боли и отвращения, а просто – как воспоминание, - и порадовалась тому, что грязь и пакость забылись, как и должно быть со всем гадким, что происходит в нашей жизни и давит потом на душу, мешая жить.
Грязь забылась, но осталось светлое воспоминание о чудной песне, ее воздействие на меня и сейчас то же, что было, когда я услыхала ее впервые, я часто слушаю ее, как и другие старые мелодии и песни, потому что жизнь трудна, а музыка врачует все ссадины и раны, которые приходится получать в процессе течения этой трудной жизни.
