В ЗАПОВЕДНИКЕ СКАЗОК ДЕНЬ КРАСНОЙ КНОПКИ.


Эту сказочку я написала в подарок на день рождения walentina@lj.
Валечка, извините, что поздравляю с такими опозданием: у меня два дня не было Интернета, видимо, в честь Судного дня.
В общем, с этим поздравлением получается, как в известном анекдоте:
"Объявление в газете: Мама умерла, похороны в четверг. Также продается белая "Субару" в хорошем состоянии".

УТРО, КАК УТРО

Шаркая разношенными лаптями, Бабка поставила на подоконник тарелку со свежеиспеченным горячим Колобком и выглянула в открытое окно. Лицо у нее было скучающее и недовольное.
Ей все это страшно надоело. Надоело каждое утро шпынять Дедку, чтобы он шел мести по амбару и скрести по сусекам, надоело замешивать тесто, катать колобок и сажать в печь...Надоело!
Сказка все никак не хотела закончиться, длилась и длилась долгие годы, десятилетия, века. Ежедневно кто-нибудь рассказывал или читал ее очередному ребенку: родители, бабушки и дедушки, тети и дяди, няни, старшие братья и сестры, воспитательницы в яслях – сказка звучала и звучала, приводя Бабку в состояние крайнего раздражения и тоски: ну, правда, сколько можно, в самом деле!

Выглянув в окно, Бабка ничего хорошего для себя не увидела. На завалинке сидел Дедка, уморившийся после очередной уборки в амбаре. Он мрачно смотрел на стоящий перед избой дуб и думал о том, что, будь он помоложе, да узнай, кто эту сказку сочинил, он бы этому сочинителю ноги переломал, чтобы неповадно было над людьми изгаляться. Или, вот, Бабка. Где это она, интересно, каждое утро сметану берет для Колобка, а? Сроду у них к столу сметаны не бывает, а на тесто для Колобка – пожалуйста, извольте бриться!
Дедка сплюнул, притопнул ногой, обутой в обрезаный подшитый валенок и перевел глаза на зануду-Ворона, сидевшего на дубу и дудевшего в дуду. Дуда Ворона взблеснула на солнце, что почему-то оказалось последней каплей в чаше терпения Дедки, и тот начал шарить рукой вокруг себя, надеясь найти что-нибудь увесистое. Под руку все время попадалась всякая дрянь, но вот, наконец, подвернулся довольно тяжелый камень, который Дедка и бросил в дуб. Ну, это у него получилось так от старости и слабосилья, что в дуб, а метил он, на самом деле, в ворона. Надо сказать, ворон даже и не пытался увернуться: ему тоже уже давно надоела вся эта история, неприятно было, что он своим неуместным дудением изводит всю округу, за что его и ненавидят ее жители – от мала до велика.

Бабка вздохнула, села на лавку под окном и раскрутила колесо древней прялки. Та зажужжала, как жужжала всю свою жизнь, и этот спокойный звук казался крайне неубедительным в атмосфере раздражения, заполнявшего горницу.
Бабка пряла свою пряжу и думала о том, что годы идут, Дедка перестал ходить к морю на рыбалку, корыто так и стоит разбитое, а он даже и лапти липовые перестал плести...эх, и нужно же было Андрияшке ослушаться отца и жениться все-таки на Палашке, которую он прельстил баранцами да прянцами. А та, коза, тоже хороша! Что это за девка, что отца ослушалась и взамуж без благословения пошла?! Бросили молодые свою родную Ольховку и в большой город на проживание укатили – а что в тех городах?! Хотя, может быть, там и лучше. Уж всяко, вороны день и ночь на дубах в дуду не тарабанят! Может, и дубов-то в городах никаких нет...

Но тут мысли Бабки прервало громкое квохтанье: Курочка Ряба, явно, снеслась и звала хозяйку, чтобы похвастаться яйцом.
А чем было хвастаться?! Небось, яйцо опять было золотое – и какой в нем после этого прок?!
Бабка сердито остановила прялку, злобно прошаркала в сени. В углу был устроен закуток, отделенный жердяной загородочкой, и в этом закуте сидела в лукошке с соломой Ряба. Вид у нее был строптивый и недовольный. Ей до смерти надоело нестись каждое утро, выслушивая при этом постоянные упреки в собственной никчемности и неспособности снести нормальное яйцо.
Вокруг нее высились штабели лукошек, корзинок, коробов и туесов, заполненых золотой скорлупой, которую Бабка и Дедка не умели применить, но которую жадничали выбросить: все ж таки золото, как выбросишь!

Бабка посмотрела на непослушную Рябу, сказала той дуру и пошла из сеней во двор.

Колобок лежал на тарелке с голубой каемкой и натужно отдувался.
Было ему жарко и томно, мучала одышка, он с досадой ощущал все свое круглое пышное тело, расплывшуюся талию, отсутствующую шею – всю плоть, такую горячую, душную и обременительную.
Долгие годы не было ему покоя! Каждое утро оказываться в тарелке на окне – и летом, и зимой, вне зависимости от погоды...Этак кто угодно озвереет!
Летом в жару он опасался, что его стукнет удар, зимой можно было подхватить ангину или воспаление легких, осенью – размокнуть от дождевой воды.
Он решительно не мог понять, за что его постигла такая участь, и зло смотрел на дуб, где сконфуженный и взъерошенный ворон все продолжал свои ду-ду-ду-ду-ду.

Избушка выпростала из-под себя куричью лапу и почесала крышу возле покосившейся трубы. При этом Избушка слегка перекосилась, а Баба Яга недовольно заворчала со сна.
Ей страшно не хотелось просыпаться, хотя было понятно, что наступило утро, раз Избушка почесывается, но понимание этого никак не могло помочь: желания встать, чтобы начать очередной день, Бабка Ежка не испытывала.

И правда, ну сколько же можно, а?! Сколь веков ею ребятишек пугают – не надоело ли пугателям самим? Она уж и чудес никаких не производила, и в печь давным-давно на лопате никого не сажала, и в ступе почти не летает – а как полетишь, когда то и дело летают эти самолеты их, вертолеты всякие – настроили на ее голову, того и гляди, что собьют! - а пугатели все никак не угомонятся. Неужто детишки продолжают им верить? А ведь, небось, летают в этих штуках железных, что всю нечисть в лесу перепугали ревом своим и в дальние углы леса загнали.
Нет, надоела ей вся эта музыка хуже горькой редьки, и ведь даже пожалиться некому: Кащей так утомился, бедняга, что даже он уполз куда-то в дебри нехоженные, да там и сгинул – и то сказать, он же ж бессмертный был, как тут не устать?!

Баба Яга открыла глаза и мрачно посмотрела на лучезарный день раннего лета, сиявший в сквозь грязное треснувшее стекло.
Хочешь-не хочешь, а вставать придется. Не нами заведено, не мы и отменять будем.
И она закряхтела, поднимаясь на постели, ругаясь и бурча навстречу лязганью ступы, привязанной во дворе и соскучившейся за ночь по хозяйке.

Татьяна Петровна была еще очень молоденькой учительницей: ее первый класс в этом году перешел в третий. Ребята ей достались хорошие, учительницу свою не изводили, в учебе старались – каждый в меру своих сил и способностей, - в общем, класс и его наставница жили душа в душу.

Учебный год почти закочился – оставалось каких-нибудь три дня – годовые отметки были уже выставлены, и Татьяна Петровна использовала последнюю неделю для расширения кругозора своих учеников: водила их в Планетарий, Политехнический музей, на почтамт и АТС, - а сегодня решила повести их в лес, чтобы ребята совместили приятное с полезным: собрали бы растения для гербария, который задала им на лето и который они должны были принести в школу первого сентября, и подышали бы свежим воздухом – очень уж хороший, солнечный, яркий стоял денек, жаль было бы провести его в закрытом помещении.
Ученики второго, нет, простите, теперь уже третьего, класса «А» радостно приняли идею любимой учительницы и подготовились к походу основательно: у каждого за плечами был увесистый рюкзак, а в руках все несли ботаньерки, сачки для ловли бабочек, а кое-кто даже и удочки.
Близнецы Лиля и Леня Корсаковы с таинственным видом держали за ручки довольно объемистую сумку, с которой они обращались очень осторожно, прилагая все усилия, чтобы не ударить ее ненароком о дерево или пень.

Бабка стояла на пороге своей покосившейся избенки и скучливо смотрела на окружающий мир. Все было, как всегда: утро как утро.
Сосед Янек, стоя на верхней перекладине приставной лестницы, тянул за веревку, обмотанную вокруг рогов его коровенки: он все не оставлял надежды, что однажды корова все-таки влезет на крышу и объест выросший там бурьян.
Обоим было ужасно скучно, – и корове, и ее хозяину - они выполняли свой ежеутренний ритуал совершенно механически без всякого выражения в глазах.
Соседка Матрена, пыхтя, снимала с петель дверь: как всегда, муж уехал в лес за дровами, а ей велел не оставлять дверь без присмотра. Но что же делать, если нужно идти к колодцу – вон, и ведра с коромыслом уже приготовленные стоят – придется и дверь с собой тащить, хотя сил никаких нет, до того надоела эта волынка бесконечная!
Возле Теремка дымилась на солнце куча навоза, и Петух, стоя на ее вершине, горланил, хоть и громко, но без особого энтузиазма: ему тоже надоело ежедневно находить жемчужные зерна вместо полновесного овса, которым можно было бы отлично позавтракать. От недокормицы был он тощ, перья, когда-то яркие и сверкающие, потускнели и топорщились, многих из них нехватало, а гребень уныло свесился набок, придавая петушиному лику больной вид.
Бабка только головой в клетчатом платке покрутила – так ей не понравилось все увиденное.

И вдруг что-то изменилось, сместилось, что-то, словно, пронеслось и исчезло, взвихрился воздух, Матрена вскинулась и упала с грохотом, споткнувшись об одно из своих приготовленных ведер, Корова мотнула головой, отчего Янек кубарем скатился на землю, Петух поперхнулся, Ворон пустил петуха на своей дуде, а Дедка закричала жиденьким дребезжащим тенорком:
- Ушел, ушел, лови, ах, аспид, анафема, фармазон паршивый, креста на тебе нет!

Бабка сдернула с головы платок, явив миру свои нечесаные тощие косицы, села на порожек и заголосила.
Колобок, как всегда, ушел.

Третий «А» замечательно проводил время! В лесу было так хорошо, так заливисто пели птицы, такая веселая молодая травка и свежая, ей под стать, листва, просеивали солнечные лучи, от чего воздух становился золотисто-зеленым, и кружевная тень плясала на земле, а по стволам деревьев во все стороны скакали и разбегались солнечные зайчики, что во всех ребят вселился дух неудержимой радости, и они бегали, прыгали, кричали и хохотали, празднуя наступление лета и законного отдыха, который они заработали тяжелым трудом ученья.

Ботаньерки были заполнены, бабочки благополучно избежали поимки и пленения, рыба улыбалась рыбакам из ручья, но клевать отказывалась, а потому было решено сделать привал и позавтракать.
Нашли полянку, заросшую нежной густой травой, на ней расстелили бумажные скатерти, которые захватила с собой Татьяна Петровна, и на них выложили содержимое рюкзаков: крутые яйца и зеленый лук, молодые огурцы и пирожки, жареную курицу, котлеты, сосиски, бутерброды с сыром и рыбные консервы.
Гвоздем продовольственной программы оказались большой кулек орехов, пакет леденцов и батарея бутылок ситро.
Дети радостно закричали: - Ура! - и бросились уничтожать припасы.

Колобок, уже остыл, но настроение его от этого не улучшилось: ощущение полноты и излишней округлости тела ужасно мешало, а неумолимо неизменный сценарий будущего лишал желания двигаться вообще. Тем не менее, он уныло катился по дорожке, прикидывая, как бы, хоть на этот раз, избежать встречи с Зайцем, все норовящим прикинуться пеньком, лишь бы не участвовать в бесплодном обмене ничего не значащими словами с еле цедящим реплики Волком и откровенно зевающим Медведем. Избежать встречи с Лисой он не надеялся: она, хоть и жаловалась, что из-за мучной диеты совершенно испортила фигуру, не съесть его не могла, хотя и ругалась во время поедания, как пьяный матрос.

Баба Яга стояла возле Избушки на Курьих Ножках и нюхала лесной воздух.
Что-то сегодня было не так, а что, она не улавливала.
С одной стороны ее овевала, как бы, чья-то неуёмная радость – и с этой стороны она даже помолодела, поздоровела и расправилась.
А с другой стороны чье-то брюзгливое недовольство, драло ее, как наждаком, заставляя ежиться, корежиться и скукоживаться.
Хорошо еще, она зеркал дома не держала, иначе ее, и так не радужное, настроение стало бы хуже во сто крат: кому, скажите, кому было бы приятно увидеть, что половина его лица и тела принадлежит свежей молодухе, а половина – старой карге, уже даже и не похожей на человека, а скорее – на трухлявый пень, обросший мхом?!
Но ветерок, принесший аромат чужой радости, улетел, и в воздухе осталось разлитым только чье-то недовольство, все нараставшее и приближающееся.
Баба Яга вновь обрела свой обычный вид, потерла костяную ногу, разнывшуюся от общей раздраженности, и решила посмотреть, кто это чувствует себя так же плохо, как и она.
Уточнив, откуда именно наплывают на нее волны отрицательной энергии, она щелкнула в ту сторону пальцами, плюнула в сторону противоположную, притопнула костяной ногой, потрясла оборваным подолом и поманила пространство темным корявым пальцем.

Колобок обнаружил вдруг, что катится не по привычной грунтовке, что под ним аккуратное мощение из желтого кирпича, а по сторонам этой странной и незнакомой дороги колышутся алые маки невиданной величины.
Непривычная картина, и вообще, вся смена сценария, так его потрясли, что он даже сделал попытку остановиться, но из попытки этой у него ничего не получилось: какая-то внешняя сила заставляла его двигаться вперед по желтому кирпичу, а маки краснели, кивали головами под легким ветерком, почему-то навевая сон, из-за чего, назаметно для себя, Колобок заснул и катился дальше уже в глубоком сне без сновидений.

Наконец, все припасы были съедены, ореховая скорлупа, фантики от леденцов, и другой мусор завернуты бумажные скатерти и сунуты в большую авоську, очень предусмотрительно захваченную с собой Татьяной Петровной: было решено не закапывать мусор в лесу, а отнести его в город и выбросить там в мусорный ящик. Затем все сгрудились возле учительница, она достала из сумки книгу и начала читать сказку о волшебнике из страны Оз.
Но чтение продолжалось недолго: набегавшиеся и объевшиеся ребята заснули один за другим, да и сама Татьяна Петровна, разомлевшая в непривычном лесном воздухе, тоже задремала.


Продолжение следует.