МОЯ ПРОЗА. ФЕНИКС. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КУРНИКОВ. Продолжение №9.


Впоследствии Курников не раз с горечью вспоминал этот день. Конечно, прошедшее время не терпит сослагательного наклонения, но даже и понимая это, он не мог не думать, что вот, если бы, если бы...

Если бы они с Гией ушли в тот день пораньше на развалины крепости...Или поехали на Чорох рыбачить — Гия планировал эту поездку, но кто-то, кто должен был их туда отвезти, приходил в себя после операции аппендицита, и его жена объявила, что отпустит мужа в эту поездку только в том случае, если Гия признается в ненависти ко все их семье, иначе зачем бы он таким изощренным образом решил их извести под корень... Гия засмеялся, смутился, дрогнул и отступил. Было решено, что поездка состоится недели через две-три, в зависимости от самочувствия проводника. Изменить тут ничего было нельзя, но вот если бы...Если бы не шли дожди, и Курников спозаранку торчал на пляже, Маквала не поймала его и не заставила бы ехать в Батуми, не затеяла бы пир для его родственников, не пришли бы гости, ничего бы не произошло, опасный момент был бы пропущен, и ничего бы не произошло, все были бы живы, все было бы прекрасно.

- Судьба! - не раз думал Курников, - Шикзаль.
«Судьба, судьбы, судьбой, судьбою, о судьбе», - эту песенку он услыхал в уже немолодом возрасте и даже вздрогнул — так четко и безжалостно строчка объяснила неизбежность случившегося. Судьба.

Когда они вернулись из Батуми, уже дым стоял коромыслом в переносном и прямом смыслах: Васо колдовал над мангалом, стол под инжиром был накрыт белой скатертью, и на нем уже выстроились блюда и миски с закусками: красной квашеной капустой, лобио, свежими овощами и зеленью, нарезанным торнес-пури, мокрыми кусками сыра, сациви. Пахло подгорающим бараньим жиром, свежевыпеченным хлебом, жареной рыбой.

Увидев Костика, Маквала всплеснула руками и, приговаривая что-то по-грузински ( причем, было видно, что Костик ее вполне понимает и с удовольствием воспринимает ее причитания), стала обнимать мальчика, поцеловала его в макушку, а затем объявила, что никогда в жизни не видела такого красивого и умного ребенка и что она просто умрет, если он не погостит у нее хотя бы неделю.

Обязанности хозяйки не дали ей излить чувства в полной мере, а потому Костик был отпущен с предложением побегать в саду, чем он немедленно и занялся.

- Уважаемая Людмила, - церемонно обратилась Маквала к гостье, - мы бы хотели видеть за нашим столом и вашего мужа. Что вы на это скажете?
- Он на дежурстве в госпитале, освободится часов в семь вечера.
- Очень хорошо. Нужно будет съездить за ним и привезти его к нам.
- Но он будет усталым...знаете, суточное дежурство...Он должен был утром еще освободиться, но пришлось делать какую-то срочную и очень сложную операцию, потом сидеть возле парня, пока не стало ясно, что все в порядке, потом еще какие-то дела возникли...Вряд ли он сможет.
- Ничего. У нас отдохнет. Завтра воскресенье — ему нужно на службу идти?
- Нет, завтра у него выходной.
- Вот и хорошо, заночуете у нас, с утра на море сходите — завтра дождя не будет, погуляете здесь, подышите...Мужу вашему такой отдых только на пользу пойдет.
- Ну, я не знаю...- растерянно проговорила Людмила, - нужно будет его спросить...неудобно...
- Удобно, удобно. Позвонить туда можно? В госпиталь?
- Можно, но...
- Нателла, - не слушая ее, обратилась Маквала к вышедшей из кухни на веранду высокой девушке, - отведи батоно Людмилу к вам — ей позвонить нужно. Иди с ней, - переходя на «ты» сказала она Людмиле, - позвони мужу и передай ему приглашение разделить с нами хлеб-соль. Обидимся, если откажется, - прибавила она угрожающим тоном, и девушка засмеялась.

Маквала погрозила ей пальцем и прикрикнула:
- Что ты смеешься, вертихвостка?! Веди гостью да смотри, будь вежлива, а то ведь я не посмотрю, что ты студентка, отшлепаю, и мать твоя мне только спасибо скажет!

Девушка засмеялась еще громче, сбежала по лестнице, обняла Маквалу, поцеловала в щеку и сказала:
- А вот и не отшлепаешь, тетя Маквала, ты у нас добрая, у тебя рука на меня не поднимется!
- Еще как поднимется, - ворчливо ответила Маквала, целуя девушку в ответ, - идите уж, пора за стол садиться. Вон, видишь, - мама твоя хачапури на стол несет, их ведь горячими есть нужно. Этери, - обратилась она к вышедшей из дома женщине, которая несла на большом подносе целую груду хачапури, - можно батоно Людмила позвонит от вас? Муж у нее на работе, не знает, что она к нам уехала, так нужно предупредить человека и на наш хлеб-соль пригласить.
- Конечно, конечно! Нателла, проводи гостью. И захвати поросенка, - я утром пожарила, как будто чувствовала, что пригодится — Вахтанг-то в отъезде, а нам с Нателлой много ли нужно? И сама не знаю, зачем жарила. Нателла мне говорит: «Мама, - говорит, - зачем нам жареный поросенок?», - а я и сама не знаю. Привыкла готовить — вот и приготовила, и смотри — кстати! И свежий ткемали принеси, слышишь, дочка?!
- Слышу, - ответила Нателла, и взяв Людмилу за руку, увлекла ее с собой.
- Ты, никак, уже ткемали сварила?! - удивилась Маквала.
- Сварила. Так захотелось свежего, а вы еще не варили? - и женщины, пошли к столу, обсуждая, пора уже варить ткемали или стоило еще подождать несколько дней.

Когда их голоса стихли, из кухонной двери появилась девушка, совсем молоденькая, почти девочка. Она была, явно, нездешней: очень светлые льняные волосы, тонким и легким облаком окружавшие ее лицо, светлые серо-голубые глаза и очень белая кожа выдавали в ней жительницу севера.
Девочка несла в руках большую глиняную миску, наполненную кусками жареной курицы, и видно было, как она боится эту миску уронить.

Именно в этот момент к крыльцу подбежал Гия, которого отец послал за вином. Он увидел девочку и остолбенел, глядя на нее снизу, а она, не заметив зрителя, неловко поставила ногу на первую ступеньку, собираясь спуститься.

-Осторожно, - воскликнул Гия: девочка из-за своей ноши не видела лестницы и не могла держаться за перила, - давайте, я вам помогу.
С этими словами он забрал у девочки миску и быстро отнес ее к столу. Вернувшись к дому за вином, он увидел, что девочка так и стоит на верхней ступеньке и растерянно смотрит на него.
- Вы не смущайтесь, - сказал он ей ободряюще, - я и сам этой лестницы побаиваюсь — слишком уж она крутая. Давайте познакомимся. Я — Гия, сын хозяев. А вы кто? Прекрасная незнакомка? - и он протянул девочке руку.
- Лиля, - тихим детским голоском ответила девочка и положила свою белую лапку на его ладонь. Гия сжал ее тонкие пальцы, посмотрел девочке в глаза — тут-то все и произошло. «Судьба, судьба», - как горестно думал впоследствии Курников.

Семьи Парцвания и Кикачейшвили издавна жили по соседству и всегда дружили. Природа распорядилась так, что из поколения в поколение в обеих семьях рождались мальчики, приводившие жен со стороны, и если бы не это досадное препятствие семьи давно бы уже породнились. Поэтому, когда у Кикачейшвили родилась дочь, ни у кого сомнения не возникло в том, что господь решил осуществить их мечту и послал им невесту для Гии Парцвания, которому на тот момент было четыре года.

Когда Гия уехал поступать в институт, соседи долго не могли привыкнуть к тому, что Нателла ходит одна: ведь больше десяти лет рядом нею обязательно маячила фигура Гии. Сначала он таскал ее, еще плохо ходившую, на руках, потом водил за руку, а с его выпускного вечера они впервые в жизни шли под руку, но ни разу за все годы ни один из мальчишек-сверстников Гии не посмел поддразнить его за возню с девчонкой.

Оба дома — Парцвания и Кикачейшвили — дети воспринимали родными, ели там, где оказывались в обеденное время, спали там, где их заставала ночь. Некоторое разочарование Нателла испытала, когда Гия пошел в школу, первые недели две даже плакала, а потом удрала из-под бдительного ока матери и отправилась встречать его к школе. Возвращаясь с занятий, Гия обнаружил ее посреди большой лужи, в которой она, совершенно забыв о том, куда направлялась, самозабвенно лепила «пирожки» из раскисшей глины. Этери только руками всплеснула, когда он привел ее домой, всю покрытую начинающей подсыхать глиняной коркой.

С этого дня Этери или Маквала стали водить Нателлу встречать мальчика после уроков, и первый же пацан, посмевший заявить, что только малышей и девчонок встречают после уроков, ушел домой с расквашенным носом, что навсегда прекратило малейшие попытки указать Гие на недостаточную мужественность.

Нателла мечтала поступить в тот же вуз, где учился Гия, но ее намерение стать агрономом и заниматься цитрусовыми вынудило ее остаться учиться в Грузии, что вызвало бурную переписку и обязательные встречи дома на каникулах и праздниках.

Родители молодых людей уже обсудили организацию свадьбы, составили список гостей и ждали только защиты Гии: надеялись, что, приехав, он сделает Нателле формальное предложение. Она проходила практику в дальнем совхозе и должна была появиться дома недели на две позже Гии, что и произошло именно в то утро, когда они с Курниковым поехали в Батуми за Людмилой.

Когда же они вернулись, Гия был взят в оборот отцом — помогал ему соорудить над столом тент на случай дождя, потом таскал стулья и табуретки, лазал в подвал за бочонком чачи — и Нателлу увидел уже, лишь когда все рассаживались за столом, и она заняла место рядом с ним.

Погруженный в себя, Курников в тот вечер за столом ничего не заметил, почему и клял себя после последними словами.
Собственно, а что он мог сделать? Что вообще мог сделать хоть кто-то? Кто мог бы бороться с судьбой?

И Нателла, спокойно и уверенно сидящая рядом со своим, как она думала — как все думали! - будущим мужем тоже ничего не могла сделать. Да она и не пыталась ничего изменить.
Она только вдруг стала очень серьезной, перестала улыбаться, вся как-то притихла, а потом и вовсе встала из-за стола и начала помогать своей матери и матери Гии обслуживать гостей. Маквала пыталась уговорить ее снова сесть за стол, но Нателла только мотнула головой, и хозяйка отступила: все знали упрямый характер Нателлы и бесполезность любых уговоров после того, как она вот так мотала головой.

А Гия словно бы и не заметил, что его нареченная невеста уже больше не сидит рядом с ним на своем законном месте. Он ел, пил, пел с мужчинами, но проделывал все это как-то механически, на автопилоте. Казалось, только телесная его оболочка участвует в застолье, а душа вела бесконечный, понятный только двоим, разговор с белокурой Лилей.

- Ты потрясающая! - одними глазами сообщал он ей.
- И ты, - отвечала она ему.
- Я влюбился с первого взгляда.
- И я, - соглашалась она.
- Ты должна принадлежать мне!
- Да.
- Ты согласна?
- Конечно!
- Я так счастлив!
- Я тоже.
- Мы будем жить вечно и вечно будем счастливы. Ты веришь мне?
- Верю.
- Ты мне верь, я тебя никогда не обману, никому не отдам.
- Верю, верю, верю.
- Ты необыкновенная... - разговор их не слыхал никто, только Нателла знала, о чем они говорят, все больше грустнела, все сильнее бледнела, и когда мужчины, разгоряченные своим пением, потребовали танцев, она пошла за Гией в круг безропотно, но и бесчувственно, как кукла, ведомая кукловодом. И танцевала, как кукла — без эмоции и страсти.

Гия тоже танцевал совершенно механически, хоть и виртуозно. Он выделывал коленца, следовал рисунку танца скрупулезно и точно, но душа его оставалась там, где светились под ярким электрическим светом голых ламп льняные волосы пришелицы, одним своим появлением изменившей жизнь всех этих людей, певших, пивших, хлопавших в ладоши, смеявшихся и горюющих, но еще не знавших о ее роли в их судьбах.

Несколько следующих дней после этой пирушки распорядок дня Курникова и Гии, чисто внешне, никаких изменений не претерпел. Но теперь во всех их прогулках принимали участие Нателла и Лиля.

Курников лишился своего утреннего уединения на пляже, но не жалел об этом, с удовольствием деля его с Нателлой.
Лиля сначала не хотела вставать так рано, но, поняв, что иначе она рискует ни разу за все лето не искупаться, на третье или четвертое утро тоже появилась на берегу, заспанная, но улыбающаяся.

Следом за Лилей в купаниях стал принимать участие и Гия, до сих пор игнорировавший пляж.
Как-то само собой получалось, что он и Лиля одновременно шли в воду и одновременно выходили на берег, что им в один и тот же момент приходило в голову пойти поискать спелую ежевику или добежать до родника, чтобы напиться.

Курников и Нателла оставались одни, и теперь уже он не мог не видеть, что девушка страдает и что все ее душевные силы уходят на то, чтобы страдание это скрыть.
Только тут он понял, что происходит между Гией и Лилей, а поняв, проникся сочувствием к Нателле и неприязнью к Лиле.

- Кто она такая? - спросил он у Нателлы.
- Дочь папиного фронтового друга. Тот младше папы, совсем ребенком на фронт попал, папа его опекал. Они минометчиками были, всю войну вместе прошли. Мы к ним в гости ездим, они к нам. Это она первый раз к нам без родителей приехала. Школу закончила, перед поступлением в институт приехала отдохнуть.
- Но ведь в институтах сейчас как раз начинаются экзамены, она может опоздать.
- Ну, недели две у нее есть, а потом она уедет, - в голосе Нателлы прозвучал намек на надежду, что после отъезда опасной гостьи их отношения с Гией снова станут прежними.

Курников смотрел на нее грустными добрыми глазами и знал, что она надеется вопреки собственной убежденности, что жизнь ее рухнула, что любимого она потеряла и что нужно начинать строить свое новое будущее — будущее без него.
Ему было жаль Нателлу, он не мог понять, чем прельстила Гию не слишком умная простушка Лиля, хотя и знал, что в этих делах личные добродетели не имеют никакого значения и что награда достается не достойнешему, а везучему. Ему было бесконечно грустно, и ушедшая, было, тоска вновь навалилась на него.

Гия и Лиля словно бы и не заметили, что Курников и Нателла после завтрака снова возвращались на пляж, а не шли с ними гулять. Они исчезали сразу после завтрака и появлялись уже в сумерках, что неизменно вызывало гнев Маквалы и Васо. Курников несколько раз видел, как Маквала что-то сердито выговаривает Гие, а Васо даже один раз замахнулся на сына своей палкой, но не ударил, а только плюнул ему под ноги и ушел, бормоча что-то зло и беспомощно.

Курникова изумляло поведение Лили. Всем вокруг было понятно, что она «отбила» жениха у девушки, чьим гостеприимством продолжала пользоваться, и Курников не мог понять, с какими же глазами она ежевечерне возвращается в униженный ею дом, садится там за стол, разговаривает с хозяйками. «Вот уж, действительно, простота, что хуже воровства», - сердито думал он и все соображал, но никак не мог сообразить, как бы это намекнуть Лиле, что ее пребывание здесь несколько затянулось, пора бы и честь знать.

Помогли ему природа и море, но это была страшная помощь, лучше бы они не делали этого.
Опять полил дождь, и море опять взбесилось. Два дня пришлось безвылазно сидеть дома, развлекая заскучавшего Костика, и когда на третий день дождь прекратился, Курников, придя на пляж и поняв, что купание не состоится, решил просто поспать на берегу. Он улегся так, чтобы волны его не достали, и довольно быстро задремал.
Людей не берегу не было, можно было считать, что стоит тишина — только море ворчало, бухало, громко шуршало галькой и хлюпало о берег да кричали чайки.

В какой-то момент Курников услыхал сквозь дрему, что к нему кто-то обращается. С трудом разлепил он глаза и увидел Нателлу: она расстилала рядом с ним старое одеяло и спрашивала, не помешает ли ему.
Курников ответил, что не помешает и почти сразу заснул, и почти сразу ему стало сниться нечто странное: Нателла вдруг встала со своего одеяла, прижала палец к губам, словно призывая к молчанию, обернулась к саду Парцвания и несколько мгновений смотрела на видневшуюся среди деревьев крышу дома.
Затем она какой-то нерешительной походкой пошла к воде. Курников во сне хотел сказать ей, что не стоит лезть в это кипящее пространство, но его отвлек невесть откуда появившийся Костик, всенепременно желавший показать дяде, какого замечательного жука-носорога удалось ему поймать.
Объединенными усилиями они посадили жука в спичечную коробку, добытую Костиком заблаговременно, и когда Курников вновь обернулся к Нателле, ее уже не было на берегу.
Курников перевел взгляд на море, точно зная, что именно увидит там, - и увидел, и уже мчался к кромке беснующейся воды, крича на ходу Костику, чтобы бежал домой и звал на подмогу.
Видимо, ее ударило волной о каменистое дно, потому что она была без сознания, и волны мотали ее туда-сюда, как тряпичную куклу...

Тут Курников проснулся, вскинулся, вскочил на ноги и обнаружил, что Нателлы, действительно, нигде нет.
Он уже бежал к воде, когда на берегу появились Гия и Лиля, и Гия, видимо, что-то поняв, бросился следом за Курниковым.
Впоследствии, вспоминая это ужасное утро, Курников недоумевал, как это они с Гией не только не утонули, но даже и Нателлу смогли вытащить из воды.

Лиля, видимо, была не совсем дурочкой: пока они воевали с волнами, она сбегала к дому и подняла тревогу, так что Нателлу у Курникова кто-то сразу забрал и унес, а он сам без сил повалился на камни, но лежать не мог и пошел, качаясь и чуть не падая вдоль берега, стараясь уйти как можно дальше от Васо, влепившего сыну сильнейшую оплеуху, от Маквалы, гневно трясущей рукой перед лицом Лили, от враждебно молчащих соседей — ему необходимо было остаться в одиночестве, он никого не хотел видеть, он не хотел ничего знать о них, и он решил, что завтра уедет домой, а остаток лета проведет в «их» с Фаней деревне.

Дрожь постепенно ослабевала, голова перестала кружиться, звуки вернулись, только сердце все еще гулко бухало во всем теле, но и оно постепенно успокаивалось. Курников попытался встать, понял, что ноги его держат, и побрел назад к дому: нужно было собрать вещи и уехать сегодня же в Батуми, чтобы завтра попасть на поезд или самолет.

Гия и Лиля сидели на камнях, бледные и молчаливые. Когда Курников приблизился к ним, они подняли на него глаза.

- Лиля, вы до сих пор не поняли, что вам здесь нечего делать в сложившихся обстоятельствах? - спросил ее Курников, даже не зло, а с таким неприятием всего ее существа в голосе, что девушка побледнела еще сильнее.
- Павел Александрович...- начал было Гия, но Курников его прервал:
- Молчи, я не с тобой разговариваю. Я понимаю, - вновь обратился он к Лиле, - вы влюбились, полюбили, к вам пришло чувство. Я вовсе не считаю, что вы в этом смысле как-то виноваты перед Нателлой. Но почему вы остались жить в ее доме?! Вы не понимаете, что одним своим присутствием напоминаете ей ежесекундно то, о чем она сама ни на мгновение забыть не могла — что она потеряла любимого, который предпочел вас ей? Это вы ее довели до попытки самоубийства.
- Какое самоубийство? - вскинулся опять Гия, - несчастный случай...
- Гия, ты уж хотя бы себе не ври, хорошо? - Курников сам удивился той злости, что прозвучала в его голосе. - В общем так, разговаривать с вами у меня нет никакого желания. Вы оба повели себя низко, и теперь этого уже не исправить. Гия, я сейчас уеду в Батуми. Настоятельно рекомендую тебе отправить девушку отсюда подальше — она здесь уже сделала все, что могла. Поскольку осенью ты уедешь из Н., я считаю этот разговор последним в нашей жизни, так что прощай.

И, не взглянув больше на сникшую парочку, Курников побрел к дому.
Родители Гии были огорчены его решением уехать, но отговаривать не стали, и Курников еще раз подивился врожденному такту этих крестьян, не слишком образованных, но понимающих нечто такое, чего не было дано понять ни их образованному сыну, ни его собирающейся стать такой же образованной подружке.

Продолжение следует.

Ссылки на все части романа.