МОЯ ПРОЗА. ОХОТА НА ЛОВЦА. Продолжение 6.


Я еле дождалась конца сеанса, чмокнула ( что вовсе не свойственно для меня) Тришу в тугую гладкую щеку, наспех что-то ей наврала о внезапно осенившей меня идее, которую необходимо зафиксировать, иначе я все забуду, и умчалась.
Собственно, я ей даже не очень и врала: идея-то меня, в самом деле, осенила. А что идея эта не связана с моими прямыми обязанностями — какое Трише до этого дело!

Я схватила такси и минут через пятнадцать уже сидела за компьютером в кафе, максимально удаленном от кинотеатра. Меня всю трясло от нетерпения, пока я лихорадочно рылась и шарила в Интернете в поисках доказательств своей догадки.
Прямых доказательств я не нашла, только отзвуки некоего скандала, случившегося около года назад, но и эти скудные сведения убеждали, что я права.
Собственно, я и не ждала, что найду открытую переписку скандального характера: все же это были не реднеки и даже не мужланы Смайлзы. В круге образованных и богатых людей не принято трясти грязным бельем очень уж явно. Сплетни, намеки, кивки, шепоток — это допустимо, но, конечно, не откровения с приятельницами в стиле беременной подружки Эрика.

Итак, я обнаружила связь между главным дизайнером — вот в ком я, оказывается, ошибалась — и Алом Боровски, и связь эта заключалась не только в общей компании: между ними что-то произошло, что-то, что могло навредить кому-то из них и что делало другого хозяином положения.
И это «что-то» каким-то образом связывало с ними Рэнди.
Поиск следовало продолжить и заодно проверить, что творится на другом уровне — в стане Смайлзов.
В общем, я застряла в этом кафе, хотя не следовало задерживаться на одном месте слишком долго, да и время было еще детское, мало ли кто мог меня увидеть. Но охотничий инстинкт не позволял оторваться от компьютера, и я пыталась успокоить себя мыслью, что не слишком часто я так надолго задерживаюсь на одном месте, что иногда можно себе позволить небольшую вольность. Вот сейчас еще тут посмотрю и уйду.

Но мой азарт пропал втуне: Смайлзы безмолвствовали. Ни одной новой фотографии, ни одного письма. Они ни с кем не связывались ни по аське, ни по скайпу, мессенджер бездействовал. Вообще, никто из семьи не выходил в Интернет.
Отчасти, их можно было понять: потеря работы, привод в полицию, грядущий суд — все это больно ушибло всю семью, не только жену и детей Смайлза-старшего. Но получалось, что все остальные разорвали с ним всяческие связи да и между собой тоже не общались — это меня встревожило.
Что там у них происходит? Как я узнаю, если семейка эта перестала оставлять следы? Пузырьковая камера сломалась, электрон перестал быть виден, от эксперимента приходилось перейти к теоретическим рассуждениям, а это не обязательно делать в кафе.
Я со вздохом выключила комп и вышла на улицу.

Какой-то автомобиль, стоявший у кафе, в то же мгновение снялся с места и укатил в том же направлении, куда нужно было идти и мне. Меня почему-то царапнула эта деталь, и я, на всякий случай, повернула в другую сторону. Я привыкла доверять своей интуиции, не следовало и сегодня отказываться от этой привычки.
Дойдя до ближайшего угла, я вошла в итальянский ресторанчик, где уже не раз ела и чьей кухне доверяла, и решила поужинать, раз уж так совпали время и место. Села так, чтобы мне была видна улица, но меня с улицы нельзя было заметить, и заказала равиоли с грибами.
Ожидая заказа, я смотрела в окно на ярко освещенную улицу.

И оказалось, что моей интуиции можно верить: автомобиль, так спешно удравший от кафе, вернулся и медленно двигался вдоль тротуара. Его тонированные окна мешали рассмотреть, кто сидит за рулем, но это было не важно: я знала, кто там внутри. Именно из этого «Форда» выскочила Эва в тот день, когда познакомила меня с Рэнди.

ЧЕГО НЕ ЗНАЛА ГЕРОИНЯ,

или

ВСТАВКА № 2.

Эрик раздраженно выключил сотовый и сдернул куртку с вешалки. Чего эта корова от него хочет?! «Срочно, чтобы через полчаса был на месте, не стоит меня раздражать...» Гадюка! Нужно же было связаться с такой стервой!
Эрик закурил и, злобно сплюнув на тротуар, отправился на встречу с Уной.

Он, конечно, свалял большого дурака. Секс без предохранения — это ведь не его стиль, как же он в тот раз-то обмишулился? Ну, пьян был, ясно, но эта-то коза куда смотрела?! Хотя и она тоже...Да все на той вечеринке перепились, никто ничего не соображал...может, это и не его ребенок вовсе — вокруг Уны всегда толпа мужиков толчется, а отдуваться будет он один.
Он хотел пройти тест на отцовство, но она назвала его грязной скотиной и пригрозила заявить об изнасиловании. Ну, стерва!
Женись или плати! Дрянь!

Ни жениться, ни платить Эрику не хотелось, но жениться не хотелось сильнее, значит, придется платить, потому что сидеть за изнасилование ему тоже не хотелось. Даже если ей не удастся его оговорить, все равно придется таскаться в полицию, что-то объяснять, доказывать. Да и огласка ему тоже совершенно не нужна.
Он попытался заикнуться только об аборте — получил по физиономии...Ну, что это такое, а?! В двадцать первом веке эта дурища вдруг вспомнила, что она — католичка! Ненормальная какая-то.
А когда он сказал, что не верит, будто ребенок его, реветь стала. Она, видите ли, порядочная девушка, а он грязная свинья, горилла и скот.
Эрик знал, что ребенок его. Он знал, что Уна — девчонка порядочная, не давалка, как другие девки из их компании. И знал, что она его любит.
По чести говоря, он и сам от нее балдел, она классная девочка, но одно дело - балдеть от девчонки и совсем другое — жениться.

Он не собирался жениться совсем, на фиг надо! Насмотрелся он на семейную жизнь — хоть его родителей, хоть старшего брата. Каторга, добровольная причем.
Деньги отдай, время отдай, во всем дай отчет, душу выверни, мысли выложи — и укрыться от этого надзора некуда.
Придешь к брату футбол вместе посмотреть — куда там!
Пацан свою музыку включает на полную, девчонка — свою.
Жена на кухне какой-то сериал мутный смотрит, тоже на полную, потому что музыкальная мешанина все заглушает, а на просьбы сделать тише деточки не реагируют. Да еще у каждого в комнате толпа дружков и подружек, все галдят — сумасшедший дом, честное слово! А стоит включить телевизор в гостиной, как жена начинает вопить, что их проклятый футбол мешает ей кино смотреть. А уж если банку пива откроешь...
И ради чего все это?!
Теперь не старое время, теперь баба в доме не обязательна, и без нее можно прожить в свое удовольствие.
Это раньше мужику нужно было, чтобы кто-нибудь ему еду готовил и одежду стирал, а сейчас этих проблем нет.
Понятно, после рабочего дня тащиться в супермаркет, волочь из него неразделанные мясо и овощи, потом дома чистить-резать, потом два часа ждать, когда приготовится, да стирка-глажка, уборка, грязная посуда...Никто такой жизни не выдержит — вот и женились, куда денешься!

А сейчас зайдешь в магазин — там больше пятидесяти замороженных обедов!
Почти два месяца каждый день можно что-то новое есть, никогда не приестся.
Только и нужно, что забить морозилку — и все, ты ни от кого не зависишь.
Салаты тоже готовые продаются, пироги любые, десерты...Даже кофе не обязательно самому варить: позвони в ближайшую забегаловку, и тебе на дом принесут, какой закажешь.
То же и со стиркой: прачечные на что? Там и погладят, и пуговицу пришьют, и зашьют дыру, если нужно...химчистка, опять же...ну, за все платить нужно, конечно, но это все равно дешевле, чем содержать жену и детей.
А что касается уборки, то мексиканки убить готовы за место уборщицы. Придет, когда хозяина дома нет, все вылижет, мелькать перед глазами не будет, скандалить, что она работает, а он на диване развалился, не будет; вернешься домой с работы — красота! Чисто, тихо, никто на психику не давит...

И не нужно каждый день выслушивать, что Кэти нужно железки на зубы ставить, у Майка прохудились кроссовки, а самой мадам нужно новое пальто.
Ага, как же! Он будет работать, горбатиться, а деньги у него заберут?! На фиг такое дело!
Нееет, жениться Эрик не собирался.
Значит, придется платить. Значит, нужно, чтобы дело с секретным проектом выгорело обязательно, потому что эта змея, Уна такую сумму заломила!
Часть денег у него есть — на мотоцикл копил. Конечно, можно было бы в кредит купить, да не любил Эрик кредита, ловушка это все — кредиты, карточки, ссуды банковские. Берешь чужие и на время, а отдаешь-то свои и навсегда — жалко! Лучше потерпеть, накопить и не быть никому должным. Кстати, и дешевле получается: проценты-то не платишь!

Эрик настолько отдался возмущенным мыслям, что не заметил, как пришел к месту встречи с Уной. Конечно же, ее еще не было, теперь придется ждать, невесть сколько, а время уже позднее, да и вечер мерзкий выдался, промозглый и какой-то гнилой. Сейчас бы завалиться в теплую постель, даже девчонки не нужно, очень уж спать хочется. А эта гадина нарочно опаздывает — хочет насладиться своей властью, так бы ей и врезал...черт, вот ведь непруха...убил бы ее, честное слово, если бы знал, что сумеет концы в воду...

Тут его окликнули, он обернулся и увидел Уну.

- Привет, любовничек! - ее насмешливый тон взбесил Эрика, но он взял себя в руки и спросил неприязненно:
- Зачем звала?
- Как это - «зачем»?! - картинно удивилась Уна. - Ты мне деньги должен, забыл?
- Ни фига я тебе не должен. Просто я честный парень, вот ты и пользуешься.
- Ты честный?! - удивление Уны не было наигранным. - Сделал мне ребенка, пытался слинять, проституткой назвал, заявил, что ребенок не твой — это все очень честно! Джентльмен с Юга, глаза болят — честность твоя слепит. Тварь ты, понял, кто ты есть?
- Если ты будешь ругаться...
- То что произойдет? Имей в виду - в общежитии все знают, куда и зачем я пошла, так что держи себя в руках. Если со мной что-нибудь случится — отвечать тебе.

Эрик выругался вполголоса, достал сигарету и попытался закурить. Его трясло от злости, и он не сразу сумел добыть из зажигалки огонь — чиркал безрезультатно колесиком, распаляясь еще сильнее. Уна насмешливо смотрела на него.

- Господи, ну, ты и поц! - воскликнула она. - Сигарету прикурить не можешь. Где были мои глаза?!

Тут Эрик не выдержал и объяснил ей, максимально нецензурно, где именно были ее глаза.

- Ага, ага, давай! Давай, ругайся,- почти невозмутимо ответила Уна, - ты ведь больше ничего не умеешь...
- Уна, заткнись, наконец! - завопил Эрик. - Не доводи меня до крайности! Я-то, допустим, сяду, но ведь за то, что убью тебя, и поверь, что я не шучу!

Кажется, Уна поверила ему, потому что вдруг побледнела, отшатнулась от Эрика и вскрикнула.

- Говори, зачем звала, и вали к чертовой матери!

Уна, все еще бледная, несколько раз глотнула воздух, отдышалась и уже совсем другим тоном сказала:

- Деньги мне нужны.
- Слыхал. Поновее ничего не скажешь?
- Ты не понимаешь...Родителям кто-то написал, что я жду ребенка и не знаю, от кого. Отец приезжал... - она горестно поникла головой, - привез мне мои вещи, какие еще у них оставались, и сказал, чтобы больше на глаза им не показывалась и что денег больше присылать не будут. А работать я не могу: такой токсикоз, я почти целыми днями лежу — так мне плохо...
- А где я тебе денег возьму?! Я их не печатаю. Сейчас одно дело пытаюсь провернуть, получится — будут деньги, а нет — извини.
- Ты мне хоть сколько-нибудь дай, а то у меня только двадцать долларов осталось, а мне нужно лекарство, говорят, от тошноты помогает.
- Да нет у меня денег! Брата уволили, а у него двое детей и жена без профессии, зато с воображением о себе. Я ему помогаю.
- Что же мне делать?
- А я откуда знаю?!
- Эрик, но ведь это ты виноват!
- Я один?
- Конечно!
- Почему же это?
- Но ведь это ты не предохранялся.
- А откуда я мог знать, что ты не пьешь таблетки, а? Все современные девушки на таблетках, как я мог догадаться, что ты — в стороне от общего движения?

Уна подавленно молчала. Эрику даже немного жаль стало эту дурищу.

- Оба мы с тобой виноваты, - сказал он примирительно, - но, клянусь, у меня сейчас с деньгами плохо, ничем не могу помочь. Тебе одолжить никто не может?
- Кто?
- Подруги...друзья, не знаю...
- Ты знаешь моих подруг, а друг у меня был один — ты.

Эти ее слова резанули Эрика по сердцу, но он просто не имел права раскисать, поэтому постарался задавить теплое чувство, чуть было не охватившее его душу, и повторил бесстрастно:

- Денег у меня нет.

Уна заплакала и пошла от него по пустой улице к станции метро. Эрик постоял, глядя ей вслед, докурил сигарету, бросил ее под ноги и пошел следом за ней, стараясь не спешить, чтобы она не подумала, что он ее догоняет.

КОНЕЦ ВСТАВКИ № 2.

Я сидела за столом в своей квартире и смотрела на лежащий передо мной листок с начерченной схемой. Кружки, стрелки, пояснительные надписи...Так мне легче было думать, я многие проблемы решила, благодаря схемам, а уж в в сыскном деле без схем трудно было бы найти ответ на многие вопросы, так что умение создавать схемы было мною доведено до совершенства — тут я сердито себя одернула: отвлекаться я не могла, время поджимало, а я все еще не поняла, как связаны между собой братья Смайлзы, Ал, главный дизайнер и Рэнди.
И схема, начерченная мной, ничуть мне сегодня не помогла.
Я чего-то не знала, мне не хватало данных, я строила умозаключения на дырявом фундаменте и не могла ожидать, что получится стройное здание.
Но и узнать то, чего я не знала, я тоже не могла: этих сведений, явно, в Сети не было.

Раздраженной я легла в постель, раздраженной пришла на следующий день на работу и даже не стала прятаться от Эрика — мне надоело, я решила дать ему отпор, если пристанет, но его, как ни странно, на посту не оказалось, не появился он и в обед, а вечером я опять отправилась в кафе: я не собиралась сдаваться, поиск нужно было продолжить, ведь никогда не знаешь, где найдешь ответ на мучающие вопросы.

В этот раз за мной никто не следил, и я могла спокойно поработать. Решив сначала проверить, не появилось ли что-нибудь новое у Смайлзов, я обнаружила письмо девушки Эрика к подруге.
В этом письме она сообщила, что накануне встречалась с Эриком. Девушка — ее звали Уной — очень подробно описала свое положение, причины, заставившие ее просить у Эрика встречи, саму встречу.
Я читала и не могла поверить своим глазам: я жила в двадцать первом веке, родители Эвы и она сама — тоже, мои сослуживцы, по крайней мере, на работе тоже не производили впечатление людей, отставших от времени.
Откуда же в наши дни могли взяться такие родители, как родители Уны?! Выгнать дочь из дома, оставить без куска хлеба и медицинской помощи...я не понимала, что ими движет.

Было еще что-то в этом письме, встревожившее меня...Я перечла — вот оно: угрозы Эрика. Это могли быть просто слова, но если вдруг он решится на отчаянный шаг?
Афера с кражей проекта провалилась, а больше ему денег взять неоткуда. Уна, я думаю, опять будет просить у него — и что же ему делать?
Избавиться от нее будет не трудно: мало ли что может случиться с беременной женщиной! Из кампуса ее выселяют, дали трое суток, чтобы она нашла другое жилье, родители от нее отказались, значит, в случае исчезновения, искать ее никто не станет... Она была в опасности и не подозревала об этом, ее следовало предупредить, но сегодня уже поздно ехать куда бы то ни было, тем более, что сегодня она еще могла переночевать в кампусе, а там Эрик вряд ли стал светиться, так что я могла отложить до завтра спасение этой глупой девчонки. Завтра предложу Трише съездить со мной в кампус, а сегодня можно идти домой, все равно ничего нового нарыть не удалось.


ЧЕГО НЕ ЗНАЛА ГЕРОИНЯ,

или

ВСТАВКА № 3.

Ал никогда и никому не признался бы, что любит своих родителей.
Он очень хорошо осознавал, насколько ему повезло расти единственным сыном в состоятельной, а в последние годы даже богатой семье.
Ему очень нравилось, что он один, он никогда не приставал к маме с просьбами «купить» ему брата или сестру и не понимал, почему этого хотят знакомые ему мальчики и девочки. Его удивляло, как это они не понимают, что другие дети в семье станут их конкурентами, отнимут часть родительской любви и заботы, вынудят родителей тратить на них деньги и время да и на их собственное время будут претендовать, потому что, хочешь-не хочешь, а придется возиться с младшими — и кому это нужно?!
В детстве это желание оставаться единственным ребенком в семье мысленно выражалось в том, что он понимал: игрушек и лакомств станет меньше, развлечений тоже.

Став постарше и поняв, что такое деньги и что отец его богатый человек, он осознал еще и прелесть положения единственного наследника родительского состояния, это понимание возвышало его в его собственных глазах и, как он считал, в глазах окружающих.
Он стал не только любить родителей, он проникся к ним глубочайшим уважением: они мудро и верно распорядились своей жизнью, заработали хорошие деньги, родили себе наследника этих денег и не поддались низменному животному инстинкту размножения, как это делают другие, кто не задумывается о том, что часть всегда меньше целого.
Нет, его родители были молодцы. Они не только хорошо зарабатывали, они жили хорошо: никаких скандалов, никаких намеков на «левые» похождения, никакого алкоголя сверх предписанного нормами их круга.
Свой досуг они посвящали Алу, серьезно занимались его развитием, интересно развлекали, дали прекрасное образование и хорошие манеры.

Ал рос послушным мальчиком, но не потому, что был излишне инертным и ленивым. Он очень рано понял, как полезно вести себя хорошо, насколько полученное образование и хорошие манеры облегчают жизнь, а на примере знакомых парней убедился в гибельности распутства. Поэтому проблема борьбы с самим собой до поры до времени не затрагивала его, пока однажды ничтожный случай не изменил всю его жизнь.

Раз в две недели отец ездил играть в гольф со своими друзьями, если можно считать друзьями мужчин, которые встречаются раз в две недели в гольф-клубе, после игры выпивают по порции скотча в баре клуба и разъезжаются по домам в своих дорогих машинах.
Если шел дождь, они устраивали партию покера, но играли без фанатизма, состояний никто не проигрывал, просто скотч пили уже за картами, дымили сигарами ( отец Ала курил трубку, причем, только на этих сборищах) и обменивались короткими ничего не значащими фразами.

Время от времени они устраивали приемы в своих загородных домах, куда бывали приглашены и их семьи, и другие знакомые, не входящие в группку игроков.
Эти приемы проходили по одному и тому же сценарию: буфет на лужайке и возле бассейна, клоуны и кукольный театр для детей, показ мод для дам, струнный ансамбль, играющий вальсы Штрауса или «Венгерские танцы» Брамса, или какую-нибудь другую «классическую попсу», как про себя называл эту музыку Ал ( он и музыкальное образование получил, играл на рояле, ходил на симфонические концерты).

Получивших свою порцию развлечения детей, няни и гувернантки развозили по домам, дамы уютно устраивались в креслах вокруг бассейна ( официанты проворно сновали между ними, разнося напитки), а мужчины уходили в дом и садились за карточную игру — вплоть до ужина, к которому все уже бывали в изрядном подпитии, но не настолько пьяными, чтобы нарушить установленный порядок поведения.
После ужина за карты усаживались и дамы, и взрослые дети, если вдруг кто-нибудь из них приезжал из университета на побывку и попадал на такой прием.

Два года назад за одним карточным столом с отцом оказался и Ал.
Конечно, его ни за что бы не допустили именно к этому столу: компания отца была отфильтрована долгими годами совместной игры, но в тот день один из партнеров оказался в отъезде: у него умер отец — и Ал был призван закрыть собой образовавшийся просвет в рядах.

Он уже довольно прилично играл в покер, ему очень хорошо удавалось делать poker face, и отец, без восторга встретивший предложение остальных принять в игру Ала, расслабился и, перестав следить за сыном, отдался игре.
В тот вечер Ал выиграл и преисполнился гордостью.
Но главным его чувством оказалось понимание, что до сих пор он вел жизнь пресную, жизнь, лишенную остроты переживаний, тускло окрашенную эмоциями. Он понял, что он — игрок.

Ему и в студенческом кампусе доводилось играть, но свободного времени у него было мало, потому что учился он очень серьезно, к деньгам до сих пор он относился уважительно, зря не транжирил, да и компания заядлых игроков колледжа его не привлекала: слишком уж беспорядочно они жили, такая жизнь была не для него.
И вот, в один миг все переменилось.

Правда, довольно долгое время он держал себя в руках, если проигрывал, то из бюджета не выходил. Но однажды увлекся и проиграл все свое месячное содержание, причем, в самом начале месяца. Воленс-ноленс, пришлось обратиться к отцу и честно ему сказать, куда делись деньги.
Отец был ошарашен — Ал понял это, как понял и то, что отец считает себя виновником нового увлечения сына: он, явно, вспомнил тот вечер, когда Ал обставил всю компанию опытных игроков.
Пытаясь искупить свою вину перед сыном, отец дал денег безропотно, только попросил не ставить в известность мать.

Этого он мог бы и не говорить. Ал обожал мать, хотя старался не афишировать свои чувства. Мало того, что она была красива и умна, он не встречал более тактичного и хорошо воспитанного человека. Казалось, ничто, никто и никогда не способен заставить ее высказать вульгарную мысль или использовать в речи вульгарные слова. Она всегда была ровна, спокойна, казалось, что вся ее жизнь — партия покера, вынуждающая ее держать poker face постоянно. И она его держала.
Ала она любила требовательной ревнивой любовью, помогавшей ей не идти на поводу у его детской лени, подростковых перепадах настроения, молодого мужского эгоизма.

Ал очень четко понимал, что на восемьдесят процентов он ее творение, и, поскольку сам себе он очень нравился, то был благодарен матери за ее труды и, главное, их результаты.
Они с матерью, как бы, организовали внутри семьи клуб на двоих, а отец, несмотря на всю их взаимную любовь и дружбу, оставался вне границ этого клуба. Кажется, отец понимал это, но не обижался, не пытался вмешаться в их отношения, хотя иногда подшучивал над ними и их великой любовью.
Никто не обижался, семья, и в самом деле, была очень хорошей и дружной, что, тем более, стало слегка мешать Алу, потому что он начал обманывать родителей, — пока, в основном, отца — когда проигрывал очередную крупную сумму, но не признавался, что проиграл, а придумывал какие-то другие причины растраты.
Он видел, что отец не верит ему, но не хочет не верить, надеется, что сын все же говорит правду, хотя и понимает всю необоснованность этих надежд.

Простота в их общении исчезла, и, когда Ал приезжал домой на праздники и каникулы, отец старался меньше времени проводить с семьей, что удивляло мать, но было очень хорошо понятно самому Алу.
Правда, за карточный стол на приемах Ал садился уже на вполне законных основаниях, стараясь не обращать внимания на каменное лицо отца.

Катастрофа разразилась, когда Ал уже работал в отделе компьютерной поддержки престижного дизайнерского бюро.
Ему не хотелось играть с этой компанией: они все выглядели совершенно ненадежно, но желание играть пересилило его страхи, в результате чего совершенно дикая сумма была проиграна, а выставленные сроки уплаты оказались чрезмерно жесткими для него. Денег у него не было, и он не представлял, где их достать.
К отцу обращаться было нельзя: он совершенно определенно дал понять Алу, что денег больше не даст, раз сын работает и зарабатывает — пусть содержит себя сам, а задача отца, как он сам ее видит, заключается в сохранении капитала, который сам же Ал когда-нибудь наследует и будет очень недоволен, если окажется, что родители не слишком-то блюли его интересы и растратили деньги.

Ал метался по городу в поисках займа. Он продал свою машину и несколько старых сборников комиксов из коллекции, получил небольшую ссуду в банке, но денег все равно не хватало.
И тут случился очередной прием.

Ал и сам не понимал, как это произошло.
Он знал, что хозяин дома коллекционирует ручки для письма: коллекция была его гордостью, он часто хвастался ею и новыми приобретениями и водил гостей в свой, как он сам называл эту комнату, «музей», где стояли стеклянные подсвеченные шкафы, на полках которых в специальных коробках с гнездами лежали ручки — от очень старинных, перьевых, до новейших Parkerов, Pelikanов и других эксклюзивных и очень дорогих инструментов для письма, которым никогда не было суждено послужить по своему прямому назначению.
Шкафы, разумеется, были заперты, находились под сигнализацией, как и вся комната, доступа к ним не было даже у членов семьи хозяина, но именно в тот день случилась авария на электростанции, город и его окрестности погрузились в полумрак ( настоящий вечер еще не наступил, стояли летние сумерки, впрочем, быстро сгущавшиеся), и Ал вдруг подумал, что сигнализация, видимо, не работает, да и электронные замки шкафов тоже.

Все произошедшее в ближайшие десять минут он помнил смутно, сознание его словно бы отключилось, и он пришел в себя, только услыхав, как кто-то говорит: «Так-так-так, и что же это ты тут делаешь?»

Ал обернулся. Перед ним стоял главный дизайнер бюро, в котором он работал. Этот высокий сухопарый мужик был одним из приятелей отца, именно он помог Алу с работой.
Сейчас он стоял в двух шагах от Ала и смотрел на него острым взглядом. Ал перевел глаза на свои руки и увидел, что держит одну из коллекционных ручек.
В полной растерянности, он посмотрел на свидетеля его позора и, жалко улыбнувшись, пожал плечами.

- Зачем ты взял ручку? - сурово спросил тот.
- Я не знаю, - запинаясь, ответил Ал, - это как-то само собой получилось, я даже не осознавал, что иду сюда...все как в тумане...- он провел рукой по глазам. Жест его, видимо, успокоил отцовского приятеля, тон его смягчился:
- Ты здоров, сынок?
- Не знаю, - Ал отвечал вяло, его охватило безразличие ко всему, голова слегка кружилась.
- У тебя неприятности?
- Да, - ровным голосом ответил Ал и вдруг рассказал этому, по сути дела, почти незнакомому человеку обо всех своих бедах. Тот слушал внимательно, хотя казалось, что он думает о чем-то своем.
- Так, я все понял, - сказал он, - я тебе помогу. Давай, мы эту вещь положим на место и уйдем от греха подальше. Денег я тебе дам, но попрошу тебя об одной услуге, так, о пустяке, ничем тебе не угрожающем. Согласен?

Ал кивнул головой. Он ушам своим не верил! Ему дадут денег, он сможет выкупить свою жизнь! Он снова обретет свободу и независимость!
Слова об услуге прошли мимо его сознания, не они были ключевыми в услышанном обещании.
И вот в этом он сильно заблуждался, но пока не знал, что заблуждается.

Продолжение следует.



ОГЛАВЛЕНИЕ. РОМАНЫ И ПОВЕСТИ. ОХОТА НА ЛОВЦА (ссылки на все части).