НЕРЕЦЕНЗИЯ. ВАЛЕНТИН КАТАЕВ.


Много лет я считала Катаева детским писателем.
В нашей домашней библиотеке были только его книги для детей, я их то и дело перечитывала, и больше всех мне нравилась "Белеет парус одинокий".
Я и понятия не имела, что он писал пьесы и прозу для взрослых.
Помнится, если я не ошибаюсь, конечно, что в одном из московских театров ставили "Квадратуру круга", но я никогда не обращала внимания на имя автора.
Прозрение наступило, когда мне было лет двадцать.

В Сумгаите, недалеко от нашего дома работал книжный киоск, вокруг которого я частенько бродила, несытыми глазами рассматривая книги: денег у меня никогда не было, я потому и девятитомник Бунина упустила - у мамы тоже на него денег не нашлось.
Но наступил момент, когда я уже работала, зарабатывала, кое-какие копейки иной раз звенели в моих карманах ( я была такая положительная - всю зарплату отдавала родителям и пользовалась лишь теми крохами, что они мне выделяли).
Но этих копеек хватило, чтобы в означенном киоске купить интересно изданную книгу в белой картонной, какой-то модернистской ( как мне тогда казалось) обложке.
Под этой обложкой были изданы две его новые повести - "Трава забвенья" и "Святой колодец".
Я прочла их залпом, и они произвели на меня ошеломляющее впечатление.

"Святой колодец" поразил меня необычностью формы - всеми этими пересечениями времён, событий, лоскутным изложением, сложными ассоциациями.
А "Трава забвения" просто не могла мне не понравиться - ведь в ней Катаев вспоминал о Бунине и Маяковском - уже одного этого хватило бы, чтобы я читала-перечитывала книгу не один и не два раза.
Бунин с первого прочтения, а прочла я его лет в пятнадцать - "Сны Чанга" и "Господин из Сан-Франциско", - прочно занял своё место в ряду моих любимейших писателей, разве могла я равнодушно отнестись к книге о нем?!
Поэзию Маяковского я всю жизнь терпеть не могла, но меня он привлекал как человек, и я, не любившая ( и не любящая) мемуарную литературу, тем не менее прочла толстый том "Маяковский в воспоминаниях современников" ( только для Чехова еще я сделала такое же исключение) и люто возненавидела Лилю Брик...впрочем, она и сейчас не вызывает во мне восторга...но я отклоняюсь.

Потом были "Кладбище в Скулянах", "Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона" и - как кульминация - "Алмазный мой венец".
Все книги были написаны в той же лоскутной технике, все бытописали старые добрые времена, из которых страна и люди были вырваны насильственным кровавым путём, все они были мне интересны, потому что моя бабушка отравила меня своими рассказами об её детстве и юности и о той жизни, которая казалась мне невероятно привлекательной, но которой вкусить мне не было суждено.
Вдобавок, "Алмазный мой венец" рассказывал о писателях, поэтах - главных тогда, для меня, людях на Земле.
Я быстренько разгадала, кто есть кто ( только альпиниста не сумела определить), сама перед собой попыжилась, какая я, оказывается, эрудированная - а потом уехала в Израиль и книги Катаева с собой не взяла...

Человек за свою жизнь может прочесть около двух тысяч книг. Это ничтожно мало - даже не капля, а молекула в том море печатной продукции, которое заполняет полки магазинов, библиотек и личных книжных шкафов.
Но, тем не менее, мы все периодически перечитываем те или другие книги - и правильно делаем, потому что ведь мы меняемся, меняются взгляды на жизнь, сама химия нашего тела меняется, а следовательно, - и реакции. Но ведь нет ничего интереснее, чем исследование собственной личности, которую мы, казалось бы, знаем как никто, но, тем не менее, она то и дело преподносит нам сюрпризы - и это такой экшн и экстрим, которые нам не могут обеспечить никакие внешние события.

Книг Катаева я не перечитывала лет двадцать, но недавно с удивлением обнаружила в своих книжных завалах его сборник из серии "Мой ХХ век" - опять под одной обложкой скрывались две повести, на этот раз, "Трава забвения" и "Алмазный мой венец".
Естественно, я тут же кинулась их перечитывать!

Что я вам скажу..."Не возвращайтесь к былым возлюбленным..." Вот и я зря вернулась.
Ну, с "Алмазным венцом" всё понятно: все герои расшифрованы, факты из новых стали давно известными - что там ещё читать?
Повесть эта аполитична, что хорошо. Она вся посвящена быту молодых, рвущихся наверх литераторов, новых растиньяков, покоряющих Москву, и по-человечески очень понятна.
Правда, я в ней вычитала кое-что, но что именно, напишу позже.

А вот "Трава забвения" стала ударом "под дых".

Человек может сколь угодно глумливо относиться к окружающей действительности, но она всё равно воздействует на него и затуманивает мозги. В меньшей, может быть, степени, чем другим, но затуманивает.
Нужно было попасть в лапы гэбухи, пережить не одно крушение жизни, пожить во внутренней эмиграции и эмиграции настоящей, чтобы туман рассеялся и я увидела насквозь пропагандистский, низкопоклоннический и лживый текст там, где сорок лет назад видела всего лишь воспоминания пожилого человека о его юности.

Чего стоит одно только осуждение Бунина за то, что он "не понял" и не принял революцию!
Бунин! Бунин, который весь принадлежал провинциальной России, России усадеб и деревень, степи, полей, аллей, ведущих к барскому дому, запущенных садов; которого невозможно было представить в столичных салонах, хотя, разумеется, он в них бывал, но они не шли ему, как не могла подойти и та бредовая жизнь, которую принесла России революция.
Не хочется даже представлять себе, что было бы с Буниным, останься он в России, прими революцию, кровь и грязь, воспалённые амбиции её главарей и торжество хама, которого она возвела в герои, обманывая тем самым и его и ловко манипулируя его раздувшимся под действием этого обмана эго.

Как мог принять Бунин ЭТУ революцию, если она крушила, громила и разрушала его Россию, самый воздух её, её человека, её суть?! Ведь не в столицах хранится дух страны ( современная Россия отлично подтверждает это), он живёт в маленьких городках, деревнях и сёлах, в провинциальных людях, до которых гром и звон "новой" жизни доходит с опозданием и не мешает хранить память народа, память земли, воды, лесов.
А революция одним махом вздыбила жизнь, сунула окровавленную пятерню в самое нутро этой памяти и вырвала её с мясом, оставив подыхать или заживать и наращивать уродливый шрам, которому никогда не будет суждено сгладиться.

Конечно же, Бунин тосковал во Франции по той России, которой уже не было нигде. Конечно, эта тоска не могла не отразиться в его произведениях. Но это великая удача для всей литературы, что он имел возможность, пусть и тоскуя, писать во Франции, а не был расстрелян большевиками или не сошёл с ума, потому что как "как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома?"
И Нобелевской премии он никогда бы не получил, а уж он-то был её достоин!

Катаев сокрушается, что Бунин и его не смог ( или не захотел) понять, не смог понять, что сам Катаев был "сыном революции" - и вот это мне совершенно не понятно.
С какой это радости он считал себя сыном революции?!
В революции он, слава богу, участия не принимал. Был, правда, призван в Красную армию, но ПРИЗВАН, не пошёл бить белых добровольно, как добровольно отправился на Первую мировую войну, где даже стал Георгиевским кавалером.
Классово эта революция тоже не была его.
Стихи он начал писать еще в подростковом возрасте, вполне себе аполитичные лирические стихи, слегка декадентские, никаким концом не прославлявшие революцию.
Печататься начал еще до войны.
Вернувшись с войны, общался, в основном, с такими же декадентствующими одесскими поэтами и более всего был озабочен своим творчеством, чем происходящим в стране ( так он, во всяком случае, описал свою жизнь в послевоенной Одессе).
Правда, его послали в деревню, но послали не агитатором "за советскую власть", а для вербовки селькоров, потому что он тогда сотрудничал с городской газетой...
Я не вижу, даже в его тенденциозном описании тогдашнего его житья-бытья, и тени революционности. Он считал себя русским офицером, а каким же сыном революции мог быть настоящий русский офицер, кавалер высшей военной награды, уволенный из армии по ранению?!
И этот офицер, вернувшись к гражданской жизни, ни о чём больше, кроме стихов, не думал ( ну, разве что ещё и о девушках) - это всё описано в "Траве забвения". Даже прозу он писал исключительно о любви и любовных страданиях, причём, отнюдь, не революционеры и революционерки были героями его текстов.

Мало того! Катаев сам пишет, что до революции он тогда ещё не дозрел, имея в виду тот период, когда Одесса была окупирована войсками Антанты. Интересно, почему не дозрел? Он был уже взрослым, побывавшим в боях человеком. Не потому ли, что при Антанте жизнь была безопасной и можно было себе позволить "не дозревать" до революции?
Катаев "дозрел" только тогда, когда красные вошли в Одессу, Антанта и остатки Белой армии покинули Россию, и стало ясно: назад дороги нет, нужно жить при сложившихся обстоятельствах.

Сам Катаев пишет о себе так: "...наше русское – мое – поколение не было потерянным. Оно не погибло, хотя и могло погибнуть. Война его искалечила, но Великая Революция спасла и вылечила. Какой бы я ни был, я обязан своей жизнью и своим творчеством Революции. Только Ей одной".

Читая эти строки, я превращаюсь в вопросительный знак - что это значит?! Каким образом человек, печатавшийся к моменту окончания гражданской войны уже более десяти лет, оказался обязанным своим творчеством силе, разрушившей жизни миллионов людей - и тех, что этой силе сопротивлялись, и тех, кто держал нейтралитет, и, даже, тех, кто сам был её частью?!

Воля ваша, но я вижу в этих словах не более, чем заискивание перед строем, который мог запросто кокнуть ни за что ни про что, как это случилось с Николаем Гумилёвым и Петькой Соловьёвым, ещё одним героем повести, павшим жертвой особой, "революционной" морали.

Изложу вкратце его историю.
Катаев знал его с гимназических времён.
Соловьёв тоже побывал на войне, был артиллеристом, дослужился до штабс-капитана.
Жил в Одессе, где встретил девушку ( Катаев называет её "девушка из совпартшколы"), влюбился.
А девушку эту вызвали в ЧК и дали задание - сблизиться с Соловьёвым и помочь схватить его и его сообщников, потому что он, якобы, был руководителем контрреволюционного заговора ( ага, и установления монархизма в отдельно взятом городе!)

Девушка подошла к заданию настолько ответственно, что и сама влюбилась в Соловьёва, но это не помешало ей выдать любимого и отправить на расстрел. Кланялась ей лавренёвская Марютка.

Каждый нормальный человек, на мой взгляд, должен бы содрогнуться, читая: "Что касается Петьки Соловьева, то он, будучи офицером, оказался замешанным в контрреволюционном заговоре, и я прочел его имя в списке расстрелянных, наклеенном на афишную тумбу. Быть может, это именно о нем какой-то тюремный остряк сочинил куплеты на мотив очень известной в то время сентиментальной песенки Вертинского «Три юных пажа покидали навеки свой берег родной».

«Три типа тюрьму покидали: эсер, офицер, биржевик. В глазах у них слезы сверкали, и где-то стучал грузовик».

(Тогда расстреливали в гараже).

«Один выходил на свободу, удачно минуя гараж; он продал казенную соду и чей-то чужой экипаж. Другой про себя улыбался, когда его в лагерь вели; он сбытом купюр занимался от шумного света вдали. А третий был штабс-капитаном, он молча поехал в гараж и там был наказан наганом за Врангеля и шпионаж. Кто хочет быть штабс-капитаном, тот может поехать в гараж!»" - куда как достойный повод для острословия!

Катаев рассказывает об этих расстрелах не дрогнувшим голосом, спокойно, как сытый удав. Его гораздо больше занимало, как звали девушку, которая выдала Соловьёва: Катаев и сам имел на неё виды, но уехал в командировку, а она в это время и сблизилась со своей жертвой.

Кстати, раз уж я заговорила о революционной морали, то открою, что именно сумела вычитать в "Алмазном венце".
Катаев рассказывает историю любви ключика ( Олеши) и дружочка (Серафимы Суок).
Дружочек ушла от ключика к солидному обеспеченному человеку, много старше её. Ушла в одном платье, но, когда Катаев и Олеша пришли её забирать, у неё уже, оказывается, были "вещи", которые она, ничтоже сумнящеся, и унесла с собой, бросив любовника.
Потом она опять ушла от нищего ключика - к колченогому, стоявшему на ещё более высокой ступени иерархической лестницы, стала при нём настоящей модной дамой, но, опять-таки, была готова покинуть и его ( думаю, не в том же платье, которое сняла с себя, чтобы лечь в его постель ), и только его шантаж самоубийством не дал остаться с Олешей.
Ребята! А ведь это проституция! Ведь у этой дамочки была психология содержанки.
Но, если до революции быть содержанкой всё же считалось не вполне приличным, то советская власть "раскрепостила" женщину и разрешила ей порхать из постели в постель в поисках более сытного куска и добротной одежды.
А если вспомнить "девушку из совпартшколы", то получается, что советская власть просто вынуждала женщин заниматься проституцией!

Вернусь к "Траве забвения".
Катаев пишет, что его стало преследовать желание написать роман о "девушке из совпартшколы" ( Катаев назвал её Клавдией Заремба) - об её пути в революцию ( кстати, это она с компанией особистов чуть не шлёпнула Бунина - благо, ему своевременно исхлопотали "охранную грамоту", которую карательный отряд прочёл с большим неудовольствием), об её переживаниях "...в тот до ужаса знойный июльский день, пылающий...в эти страшные часы солнечного удара...вместе с громадным, многоэтажным зданием, которое как бы возглавляло и подавляло все прочие строения и в котором в эти часы что-то подготовлялось на вечер...
Дом этот возвышался над всем городом, как Акрополь, а ночью один донизу был освещен ярким электричеством среди погруженных во мрак домов.

Бессонный, как совесть, он беспощадно озарял самые темные закоулки человеческого сознания, где, быть может, еще гнездились преступные мысли, порожденные моралью старого мира.

Но не менее страшен казался этот дом в разгар лета, в конце мучительно-нескончаемого июльского дня, когда время по декрету переводилось на три часа вперед, так что, когда по солнцу было еще только пять, городские часы показывали восемь вечера и вступал в силу комендантский час, после наступления которого появление на улицах без специального пропуска каралось расстрелом на месте.

Ослепительное солнце стояло еще высоко над крышами, а уже город был зловеще безлюден, в пустынных улицах по тротуарам косо и жарко дрожали зеркальные отражения оконных стекол, стучали шаги одинокого патруля, и дома изредка содрогались от проезжавшего мимо запертых ворот военного грузовика".

Катаева волнует, что осталось в её памяти. Вообще-то, с точки зрения психологической ( а может быть, даже, и психиатрической) это интересно. Но мне было бы ещё интереснее, если бы хоть нота осуждения прозвучала в катаевском тексте!
Ведь он был поэтом-романтиком. Он и сам то и дело влюблялся, крутил мучительные романы, расходился, переживал...
Неужели он не был способен встать на место Соловьёва и понять весь ужас произошедшего?! Какой же он тогда, к лешему, поэт?!

И вот настало время второй раз обратиться к "Алмазному венцу": Катаев пишет о своей мечте написать нечто "на разрыв аорты".
Он ничего такого за всю свою долгую жизнь не написал. И я знаю, почему.
На разрыв аорты пишут правду, только правду и ничего кроме правды.
Лгать на разрыв аорты невозможно, и большая часть поэтов и писателей, "принявших" революцию, всем своим творчеством доказала это.

Олеша вообще перестал писать.
Маяковский не выдержал и покончил с собой ( не верю в самоубийство на почве любви и ревности: если уж его издевательства Лили Брик не довели до самоубийства, то никакая иная любовная история не могла с ним проделать это).
Ни один советский автор не создал ничего, что могло бы хоть отдалённо сравняться с произведениями Бунина!
Даже верноподданейший Александр Фадеев не выдержал и застрелился.
Трудно лгать другим, но ещё труднее лгать себе, человек не может выдержать эту ложь долго.
Разрыва аорты лжец может добиться, но лишь с помощью огнестрельного оружия, а не накала чувств, пышущих в тексте.

Катаев пишет, что, проведя два года среди российских солдат, он знал "все их самые сокровенные крестьянские, совершенно справедливые, мечты о земле, о свободе, о всеобщем мире, о свержении ненавистного дома Романовых, об уничтожении помещиков, кулаков и капиталистов..."
И что - потом он не увидел, как их чаяниям пришел конец?!
Как они лишились земли, прав, свободы передвижения, свободы совести - даже элементарного куска хлеба. Он этого не видел?

В детстве я очень любила описание его поездки с отцом и братом в Европу.
Став постарше, я вдруг поняла, что его небогатый отец, имевший всего-навсего жалование учителя, мог позволить себе такую поездку.
При этом его отцу не нужно было, чтобы ему разрешили поездку, кривить душой, рассказывать всенародно о своей любви к властям, восхвалять политику государства - всё то, что пришлось делать его сыну, желавшему жить в хорошей квартире, хорошо питаться, путешествовать, иметь машину, но совершенно не желавшему видеть, как миллионы тех, кого подмяла под себя окровавленная туша советской власти, живут совсем иначе, ничуть не лучше, чем до тринадцатого года, а если учесть размах террора, то неизмеримо хуже.

Они не могли поехать за границу.
Они, зачастую, даже из своего колхоза выехать не могли и никогда не выезжали.
Но зато лёгким мановением революционной руки толпы их были загнаны в края, о которых Макар даже не слыхал, не то, чтобы гонять туда телят.
Неужели именно ради этого была совершена революция, которую воспел Валентин Катаев, безусловно, талантливый человек, продавший свой талант и способность, может быть, написать что-нибудь "на разрыв аорты", как в Средние века люди продавали душу дьяволу?!
А может быть, и он тоже заключил такую же сделку?
Ведь не зря ключик-Олеша сказал ему однажды: "Я талантливее тебя, но твой бес сильнее моего".
Катаев не понял этой реплики, всю жизнь пытался её разгадать.
Однако, судя по повести "Трава забвения", так и не разгадал.

---

ОГЛАВЛЕНИЕ. ВСЯЧИНА. НЕРЕЦЕНЗИИ.