| Секс против смерти |
[Apr. 19th, 2005|09:48 am] |
Дом Войницких загроможден бутылками, они сгрудились на столе, на полу, на этажерках. Все пьют, все! А чем еще спасаться в России, да в глуши, где из одной деревни в другую доберешься лишь в сухую погоду, где жизнь проходит утомительно однообразно?
Некоторые зрители «Дяди Вани», поставленного на сцене тюменского драмтеатра режиссером Линасом Зайкаускасом, решили, что режиссер очень не любит русских. Русские, по Зайкаускасу, много пьют, обматывают ноги портянками, ширинку не застегивают, но главное – главное! – они говорят, что надо работать, надо дело делать и НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЮТ.
Ничегонеделанье, пустая трата времени, напрасная жизнь. Вот приехали за доктором, зовут к больному. Он только что распинался, как устает, как ему вздохнуть некогда, целую деревню от эпидемии брюшного тифа лечил, затем стрелочника оперировал… Но когда надо, пора уже работать, он зависает в паузе, потаенно улыбаясь, эдакий буддист. Движенья плавны, тело расслаблено, речь нетороплива. Медитирует. Или пьян.
Все они твердят заклинание о работе, но чем истовей молятся, тем слабее верится. Где-то там, за сценой, профессор Серебряков написал томы сочинений, вещал с кафедры, где-то там доктор Астров лечит пациентов, спасает леса от вырубки, сажает деревья, где-то там дядя Ваня и Соня с помощью Телегина ведут хозяйство, обеспечивая семью. Однако на сцене бессмысленность и несуразность любого занятия очевидны: няня теребит что-то в подоле, безумная матушка черкает в брошюре нотабене… Эти люди даже подмести толком не умеют! Войницкий разбил бутылку, няня и Соня бросились подметать в два веника, а мусор-то остался. Можно было бы счесть их криворукими, бесталанными, вообще ни на что не годными, если б не игрушки, не игры, в которых они весьма искусны. Астров показывает Елене Адреевне свою «живопись», в пьесе это были картограммы, в спектакле – панорамы, заключенные в бутыли из-под самогона. Невозможно представить, как Астров создавал это, не разбив узкого горлышка, еще невозможней понять, зачем он это делал. Слишком велик разрыв между колоссальными затратами и результатом, бесполезным, с практической точки зрения, и не имеющим художественной ценности.
Единственный персонаж, который ничего не делает, то есть прямо заявляет, что ничего не делает, - Елена Андреевна. Астров обвинил ее в колдовстве, дурном влиянии на окружающих. Так-то все работали, тянули лямку, а она появилась, и жизнь пошла наперекосяк. В признании Елены Андреевны - «Я умираю от скуки, не знаю, что мне делать» - режиссер акцентировал «Я умираю!!!».
О быстротечном времени здесь говорят еще чаще, чем о работе. Десятки раз прокручивают шарманки о нереализованных планах, несбывшихся надеждах, упущенных возможностях. В течение всего спектакля наблюдаем гигантские водяные часы: вода струится безостановочно, капля по капле, с жердочки на жердочку, из рюмки в рюмку. Зримое утекание жизни гипнотизирует, лишает смысла действия. А ведь часы – обманка. Никакие это не часы, это комнатный фонтан, умиротворяющий и примиряющий (сценография Маргариты Мисюковой). Весна, лето, осень… «Говоря по совести, осень выдалась прекрасная, - заметил Астров. – Вот только дни коротки стали». И профессор о том же: «manet omnes una nox». Всех нас ждет одна ночь.
Вопрос жизни - быть или не быть, пить или не пить – лишен однозначного ответа. Человек не задается этим вопросом, если светит огонек во тьме, тот, о котором сказал Астров, огонек, помогающий не замечать «ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя по лицу». А если огонька нет, тогда, что же, не быть? Свести счеты, не дожидаясь, когда придет ночь и воссияет небо в алмазах? Войницкий пробовал застрелиться, дважды стрелял в Серебрякова, целился в Елену Андреевну, украл у Астрова морфий… Астров задумчиво играл пузырьком морфия: а может..? Елена Андреевна просила: бац, бац… Но нет, «затягивает эта жизнь», как сказал, опять же, Астров, затягивая на шее галстук. Персонажи тюменской версии «Дяди Вани» глушат себя не только водкой, у них есть игры, и самая занимательная игра – в любовь. Спектакль пронизан сексуальными токами. Особенная мастерица в играх Елена Андреевна (актриса Марина Слепнева), выпускница консерватории. Линас Зайкаускас предположил, что она виолончелистка. Слепневой идет этот образ, она очень красива в роли исступленной виолончелистки, лишенной инструмента. Елена Андреевна давно не музицирует, муж не разрешает, музыка усугубляет его мучения во время приступов подагры и бессонницы. И вот в отсутствие виолончели Елена Андреевна забавляется игрой на чувствах окружающих. Войницкий – легкая жертва, с ним скучно, Соня тоже быстро поддается, подчиняется мачехе, но есть еще Астров.
Геннадий Баширов часто играет героя-любовника, и почти так же часто его упрекают в холодности игры. В «Дяде Ване» Баширов наконец-то обнаружил пыл и страсть, его Астров одарен сексуальным обаянием, распространяющимся на всех женщин, включая няню Марину. Режиссер поддержал актера в образе ловеласа трюками и фокусами. Сцены психологических поединков Астрова и Елены Андреевны сильнейшие по переживанию. Баширов ведет их безупречно. Его Астров сильно увлечен, хотя не дает себе полной воли, опытен в интрижках, но благороден. Лучшая сцена Баширова и Слепневой – прощание. Они сидят за столом друг против друга, перебрасываясь словами, обмениваясь предметами. Она ему – флакон духов, он ей – портсигар. Он понюхал духи, она – деликатно вдохнула табак, запомнила аромат. Он возвращает духи, она возвращает портсигар.
Загадка супружества Елены Андреевны в том, что один лишь муж, которому, скорее, нужна сиделка, чем жена, умеет с ней обращаться, в его руках она сама – виолончель. Профессор Серебряков в исполнении Сергея Белозерских – никто и ничто, дутая величина, мыльный пузырь, говоря словами Войницкого. Однако Серебряков умело манипулирует не только женой, ему подчиняются все, и можно представить, каким он был в своем академическом кругу, как им восхищались. В спектакле это показывает Марья Васильевна (Анта Колиниченко), теща Серебрякова и мать Войницкого: она первая ученица, лучшая студентка, вся, как цветок, обращенная к ученому светилу, жадно внимающая его речам, из которых не улавливает ни слова. Серебряков вызывает сочувствие в своей немощи, измученный болью, страхом, притихший, когда няня утешает его как ребенка: «Старые что малые, хочется, чтобы пожалел кто, а старых-то никому не жалко… Пойдем, батюшка, в постель… Пойдем, светик». Няня Натальи Кутьминой окутывает профессора неподдельной нежностью. Каждое появление Кутьминой на сцене, и не только в этом спектакле, напоминает, что такое «органичное существование в роли». Видно, потому-то Кутьмина играет редко.
Дядя Ваня, вопреки названию, не главный персонаж. Андрей Волошенко играет недотепу, шута, не желающего быть шутом. Отчаявшись выпрыгнуть из пошлой роли, Войницкий пытается разыграть сумасшедшего, но доктор его разочаровывает: «Ты не сумасшедший, а просто чудак. Шут гороховый». И подводит черту: «Наше положение, твое и мое, безнадежно». |
|
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/imported-profile.gif){kind=small}