| Драмтеатр дошел до предела |
[Nov. 8th, 2004|09:05 pm] |
Что скрывается за названием «Игры на заднем дворе»? Чернуха-порнуха, говоря словами незабвенного Владим Саныча Рогачева? Я предполагала нечто в этом роде.
Поводом к пьесе, поставленной на заднем дворе Тюменского театра драмы и комедии - действие идет на половине сцены, обычно скрытой задником, - стала история, случившаяся в израильском городе Шомрате: четверо подростков изнасиловали сверстницу, суд приговорил троих к достаточно мягким срокам, а одного оправдал, хотя по закону насильникам грозило двадцатилетнее заключение; было признано, что жертва спровоцировала преступление.
Драматург Эдна Мазия рассматривает ситуацию с разных позиций, сквозь призму бытовой морали и лупу криминалиста, бесстрастный тон протокола сбивает живая речь, адвокаты превращаются в своих подзащитных, женщина-прокурор - в девочку Двори, сторону которой приняло обвинение. Документальная драматургия не внове русской сцене, вспомним публичные разбирательства, брать ли премию, заключать ли Брестский мир… Но это все игры выше пояса. На задних дворах развлекаются иначе.
Режиссер Виктор Рыжаков, постановщик тюменской версии «Игр», усадил зрителей за деревянную балюстраду, примелькавшуюся в фильмах, где фигурирует жюри присяжных. Получается, каждый зритель – присяжный, каждый судит по себе и, таким образом, судит себя, согласие смотреть спектакль приравнивается к согласию участвовать в судебном процессе, несогласие практически не учтено: действие длится полтора часа без перерыва, и если кто пожелает выйти из игры до финала, это потребует от него фантастической храбрости, как уж ее ни назови, гражданским неповиновением или бескультурьем. То есть, режиссер навязал нам правила игры не менее жестокой, чем та, в которую играют юные герои. «Это меня изнасиловали!» - высказалась зрительница, возмущенная спектаклем. По существу, права, хотя вряд ли это случилось с ней впервые, в противном случае она впервые посетила театр; я хочу сказать, что многие спектакли похожи на групповое изнасилование, и театралу, желает он того или нет, приходится приобретать печальный опыт, но он идет на риск осознанно, поскольку находит в театре больше, чем теряет, одна удача гасит горечь десятка неудач. Я считаю, что «Игры» - удача.
Тюменская постановка Виктора Рыжакова очень похожа на магнитогорский «Сорок первый», показанный в апреле на «Золотом Коньке», и сперва чудится, что режиссер просто повторил фирменный прием: актеры начинают читать текст как будто механически, интонационно невыразительно, но вдруг переносятся внутрь текста, обживают его и произносят чужие слова как свои, прочувствованные. Вторят воспоминанию о «Сорок первом» качели, обнаженная кирпичная кладка задней стены, камерный формат спектакля (зрители сидят на сцене, актеры говорят «естественно», не форсируя голоса), включение элементов масскульта (действие сопровождают ди-джеи Баев и Зинковский, публика оглушена музыкой техно). Однако в данном случае прием инициирует, скорее, Эдна Мазия. Вживлением героев в ситуацию она прояснила подоплеку защиты и обвинения. Адвокаты действительно защищают себя, мужское право насильника, согласно которому женщина «сама виновата» (ходит поздним вечером по темным улицам, носит короткие юбки, танцует эротические танцы), а прокурор вместе с девочкой обвиняет общество в следовании двойному стандарту, поскольку общество лишь декларирует равноправие, фактически соглашаясь с правотой насильника. В условиях офиса мужчины носят галстуки и галантно подносят женщине зажигалку, приносят извинения за грубые слова, случайно достигшие ее ушей; на заднем дворе, за панцирной сеткой, отделяющей этикет от инстинкта, все гораздо грубее, хотя и там истинные намерения прикрыты условностью.
В конце игры адвокаты уходят со сцены, а прокурор-Двори возвращается за сетку и раскачивается на качелях. Сколько зрителей мысленно остались с ней, продолжают спорить, пытаются разобраться в случившемся, в самих себе? Завидую, им предстоит ответить на многие важные вопросы, кроме одного: зачем нужен этот спектакль? А мне этот вопрос задали. И вроде бы положено ответить, раз взялась за критический разбор.
Но я не знаю ответа. Соблазнительно причислить «Игры» к театрализованной публицистике, или притвориться, будто это такая форма воспитательно-разъяснительной работы, надо только собрать школьников и студентов да направить под конвоем в театр, где им, значит, прочистят мозги. Не менее соблазнительно признать постановку Рыжакова лабораторным экспериментом, в ходе которого молодые тюменские актеры научились играть по-голливудски (недаром балюстрада отсылает к голливудскому кино), то есть проживать роль крупным планом, достигать предела откровенности. Не помню, чтоб Татьяне Телегиной, Алексею Иноземцеву, Александру Кудрину, Андрею Черкашову и актеру театра «Ангажемент» Евгению Киселеву (все они ученики главрежа «драмы» Алексея Ларичева) удавалось раньше играть так правдиво. Особенно точны в рисунке Черкашов, Киселев и Телегина: лидер дворовой компании, главный самец, манипулятор, которому подавление чужой воли слаще физического обладания; его антипод, щедро одаренный сексуальным обаянием, но не интеллектом; порочная и невинная девочка, запутавшаяся в своих желаниях.
С другой стороны, сотни спектаклей ясно отвечают на вопрос «зачем?», настолько ясно, причем с первых минут, что и смотреть их не хочется. А вот «Игры» я смотрела не отрываясь, напряженно, на нерве, и не столько волновала развязка, сколько сам процесс, собственно игра. |
|
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/imported-profile.gif){kind=small}