| |
[May. 17th, 2009|09:36 pm] |
Читала сыну "Эмиль и сыщики" Эриха Кестнера. Мальчик Эмиль долго едет в поезде, потом гонится за вором по Берлину, ему помогают местные мальчишки. Много разговоров про деньги, да и вся история приключилась из-за денег. Автор не забывает о важных мелочах, чувствуется, что человек он заботливый и не пренебрегает бытом. Только об одном умолчал.
"Странно, - говорю, оторвавшись от книги, - почему они никогда не ходят в туалет?". Сын кивнул: "Меня это тоже интересует".
Некоторые читатели не желают знать о естественных потребностях, мало того, будь их воля, они бы и другим запретили интересоваться. Так уж устроены эти некоторые читатели. "Литература - не жизнь", - напоминают они сторонникам полного правдоподобия.
А мне всё-таки странно: почему книжные герои едят, умываются, купаются, но при этом никогда не писают и не какают? Погодите, я не требую подробного рассказа! Однако если уж писатель берётся воссоздавать повседневность, не избегая подробностей...
Но вот, как раз после моего вопроса, Эрих Кестнер вспомнил о зоне умолчания. Один из маленьких сыщиков докладывает: вор вышел из гостиничного номера и пошёл по коридору "сами знаете куда", а потом вернулся "сами знаете откуда".
Из этого сообщения делаю вывод, что в номере приличной гостиницы, с лифтом (это одна из центральных гостиниц Берлина), нет туалета. И ещё понятно, что мальчики стесняются говорить о "таких вещах". Ну а куда же они, извините, ходят по нужде? Дети весь день на улице, и несколько часов неотлучно - на одном месте, весьма оживлённом, насколько могу представить по книге.
Да, посторонние мысли. Они не имеют отношения к сюжету. Но они всё равно возникают, без спросу. Читаю, что герой проколол ассигнации булавкой (чтоб прикрепить их к карману). Сын ахнул: нельзя так делать! Деньги с дыркой не примут в магазине и банке!
Читаю о шалости Эмиля: раскрасил памятник. Сын поинтересовался, каким бывает наказание за такой поступок. Я тоже об этом подумала. Эмиля простили, даже посмеялись над его шуткой, а у нас он бы так легко не отделался.
Мелкая, но значимая для нас деталь: детям нужна вода, и они набрали её из колонки. Мы с сыном тут же представили колонку, виденную в Тюмени.
Удивляет свобода детей: они играют до поздней ночи, одни, в четырёхмиллионном городе! И никто из взрослых не обращает на это внимание. Родителям достаточно, что их предупредили о позднем возвращении или ночёвке у товарища. Далеко не у каждого из ребят есть домашний телефон.
Ау, берлинцы, у вас пока не ввели комендантский час? Пока нет... 1928 год, мирное небо над Берлином. Граждане невероятно законопослушны и честны, за исключением вора, укравшего у Эмиля сто сорок марок, а до этого ограбившего банк в Ганновере. Таксисты берут деньги строго по счётчику, а если плата за проезд оказалась меньше аванса, отсчитывают сдачу до пфенинга. Им в голову не придёт обмануть пассажира только потому, что тот ребёнок. И кстати, таксисты охотно возят детей.
Полицейские доброжелательны. Комиссар полиции дружит с репортёрами, приглашает их к себе, когда есть интересный материал для публикации.
Сказка. Но не всё сказочно. Автор не забывает о стоимости проезда в трамвае и метро, ведь это траты, о которых вынужден думать Эмиль, ребёнок из бедной семьи, а заодно и другие персонажи, в том числе таксисты и полицейские. Разговор Эмиля с мальчиком по кличке Профессор:
"-...У вас много денег?
- Не знаю. Дома у нас о деньгах не говорят.
- Думаю, если дома не говорят о деньгах, значит, их столько, что не надо считать.
Профессор на минуту задумался, потом сказал:
- Возможно.
- Вот видишь. А мы с мамой часто говорим о деньгах. У нас их мало. Маме приходится всё время подрабатывать, и всё равно она не может свести концы с концами. Но когда мы идём всем классом на экскурсию, мама мне всегда даёт не меньше денег, чем дают другим ребятам. А иногда даже больше".
Забавно: когда юные сыщики прославились, им предложили участвовать в рекламе - допустим, магазин готовой одежды подарил бы им костюмы, а они бы сказали, что всегда одеваются в этом магазине; мальчики отказались, они сочли участие в рекламе стыдным делом.
В романе Кестнера "Фабиан" (я не читала, узнала об этом романе из предисловия к книге) герой тайком положил в сумочку уезжавшей матери двадцать марок; вернувшись домой, он обнаружил на столе в конверте двадцать марок, которые так же тайком оставила ему мать: "С математической точки зрения результат равен нулю, каждый остался при своих. Но добрые дела нельзя аннулировать. Моральные уравнения решаются иначе, чем арифметические".
Эрих Кестнер родился 23 февраля 1899 года, умер 29 июля 1974 года. Современники говорили, что есть несколько Кестнеров: поэт, прозаик для взрослых, прозаик для детей, журналист, рецензент, сценарист и драматург, сочинитель куплетов для кабаре, сатирик, чьи остроты мгновенно становились известными всей стране.
Читателям он говорил вот что:
Вы шлёте мне письма. И это мне лестно.
Но в каждом вопрос, как на страшном суде:
"Где ж всё позитивное, Эрих Кестнер?"
А чёрт его знает, где!
До гитлеровского переворота он написал:
Когда бы мы вдруг победили
Под звон литавр и пушек гром,
Германию бы превратили
В огромный сумасшедший дом...
Тогда б всех мыслящих судили
И тюрьмы были бы полны...
Но, к счастью, мы побеждены.
"Все пишущие о Кестнере, конечно же, упоминают эпизод, когда 10 мая 1933 года на берлинской площади Оперы бросали в костёр его книги - вместе с книгами Генриха Манна и Эриха Мария Ремарка, Альфреда Дёблина и Бертольда Брехта, Максима Горького и Эрнста Хэмингуэя... Менее известно, что Кестнер, единственный из "сжигаемых", явился "лично присутствовать на этом театральном представлении". "Я стоял перед университетом, - вспоминал он после войны, - стиснутый среди студентов в форме штурмовиков (цвет нации!), смотрел, как в трепещущее пламя летят наши книги, слушал слащавые тирады этих мелких отъявленных лгунов". Каждый акт этого средневекового аутодафе сопровождался ритуальными выкриками: объяснялось, за что именно предаются огню те или иные книги. Кестнер попал в одну "обойму" с Генрихом Манном: "Против декаданса и морального разложения! За добропорядочность и нравственность в семье и государстве!"... Какая-то женщина в толпе узнала Кестнера, крикнула: "А вот и он сам!" Писателю стало не по себе".
Должно быть, эта женщина из читательниц, жаждущих позитива. А персонажи "Эмиля и сыщиков" - теоретически - могли оказаться среди студентов в форме штурмовиков? Такие же мальчики.
Во время вынужденной изоляции, когда Кестнеру запретили литературную деятельность, он писал письма самому себе.
Ни разу не женился. Но стал отцом в 58 лет.
Напоследок дам цитаты из авторского предисловия к повести "Когда я был маленьким". Кестнер сравнил предисловие с палисадником и признался в любви к маленьким уютным домикам, где есть такие палисадники. Он рос в густонаселённых домах.
"Мне палисадником был задний двор, а перекладина для выбивания ковров заменяла липу. Незачем над этим проливать слёзы, да и слёз не было пролито. Дворы и перекладины для выбивания ковров прекрасная штука. И я редко плакал и часто смеялся. Однако кусты сирени и ветки бузины лучше и прекраснее, по-другому прекраснее. Это я понимал, ещё когда был маленьким. А сейчас понимаю, пожалуй, и того лучше. Потому что сейчас у меня наконец повился палисадничек, а за домом - лужайка. Есть у меня и розы, и фиалки, и тюльпаны, и подснежники, и нарциссы, и лютики, и синеголовник, и колокольчики, и высоченная цветущая трава, которую поглаживает летний ветерок. А ещё у меня черёмуха и кусты сирени, и два рослых ясеня, и старая, совсем трухлявая ольха. Даже лазоревки, синицы, коноплянки, поползни, снегири, дрозды, сороки и дятлы - и те у меня имеются. Иной раз я готов сам себе завидовать!
В этой книжке я собираюсь рассказать детям кое-что о своём детстве. Только кое-что, а не всё. Иначе получится толстенная книга, какие я не слишком жалую, эдакий увесистый кирпич, а мой письменный стол в конце концов не кирпичный завод; и потом, не всё, что выпадает на долю детей, годится для детского чтения. Звучит это странновато, но тем не менее так. Уж вы мне поверьте на слово".
Также в предисловии Эрих Кестнер обрисовал обстановку в Германии своего детства. Тогда был кайзер, и был король. Король ехал в карете с принцами и принцессами, махал подданным и улыбался. "Мы махали в ответ и чуточку его жалели. Потому что нам, как всем и каждому, было известно, что от него сбежала жена, королева саксонская. Сбежала с сеньором Тоселли, итальянским скрипачом!"
Перед рождеством король совершал одинокие прогулки по городу: "Прохожие, подталкивая друг друга, шептали: "Король!" - и спешили дальше, чтоб его не смущать. ...Он не заворачивал к Раришу, а шёл по Зеенштрассе, останавливался перед лучшей в городе гастрономией Лемана и Лейхсенринга, затем пересекал площадь Альтмаркет, брёл по Шлоссштрассе, где в витрине Цойнера долго разглядывал выстроенных в боевом порядке нюрнбергских оловянных солдатиков, и на том его праздничное гулянье и кончалось! Потому что на противоположной стороне уицы стоял замок. Короля уже заметили. Выскакивали часовые. Гремели слова команды. Винтовки брались на караул. И последний саксонский король, приложив руку к козырьку, исчезал в своей чересчур просторной квартире". |
|
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/imported-profile.gif){kind=small}