...приняты были подношения от мальчиков класса девочкам. В старшей школе они были обезличенными, с мальчиков просто собирали по 1-3 рубля и покупали на эти деньги девочкам что-нибудь полезное - цветочки/заколочки, кошелечки или какие-то иные девичьи пустяки. Но в младших классах были приняты личные подарки. Обычно мальчиков заставляли дарить девочкам всякие деревянные штуки, сделанные на уроках труда (фанерные коробочки-ларцы или такие же фанерные звезды) или рисунки. Учитель рисования перед 8 марта собирал отдельно мальчиков и предлагал им на выбор нарисовать красные тюльпаны, красную площадь с мавзолеем в веночках цветов или что-то столь же красное и праздничное.

Однажды, классе в четвертом, я нарисовал на 8 марта закиданный со всех сторон букетами цветов немецкий танк, въезжающий на Красную Площадь. Разумеется, я был еще совсем мал, но я рос в культурной семье, слушал разговоры родителей и к 11 годам более всего на свете ненавидел советские песни, физиономию дорогого Леонида Ильича и пионерские линейки. Я старался тогда это отношение к советской реальности не показывать, но мои сверстники и учителя чувствовали, что "что-то с этим парнем не так". Что именно со мной "не так" они узнали классе в пятом-шестом, но тогда, в четвертом, я был для них просто замкнутым в себе мальчиком. Не знаю что на меня тогда нашло, но после того, как рисунок был готов стало как-то радостно на душе, переполняло счастье. Я чувствовал, что, наконец, свободен. Я сдал рисунок преподавателю и с облегчением вышел из класса.

До девочки рисунок не дошел. На следующий день белый как мел преподаватель рисования крепко взял меня за руку и повел к директору, а моих родителей вызвали в РОНО. Так началось мое неравное противостояние с советскими людьми. К восьмому классу оно обострилось настолько, что больше чем полгода в одной школе я не задерживался и был изгоняем из каждой по требованиям учителей истории и литературы, а так же местных комитетов комсомола. Нет, я больше не рисовал немецкие Тигры. Я стал умнее, ироничнее, тверже и троллил их пустые как кухни концлагеря души гораздо деликатнее и тоньше. На уроках литературы я нежно и аккуратно высмеивал попытки трактовать русскую классику через призму марксизма, а на уроках новейшей истории обнаруживал лакуны в информированности учителя и дополнял их, мягко говоря, смущающими советского человека данными из не коммунистических источников. Я старался ходить по острию бритвы, не перегибая палку, но учителя все равно считали меня отщепецем, барчуком и, как выразился последний в моей жизни директор школы, "вражиной".