Знающие люди за МКАД выглядывать не советовали, тем более в такие погоды, когда единственным активным началом остается стратосферный холод. Тем паче - в этот городишко, название которого не прижилось.
Космос, говорят, начинается с высоты в сто километров - до райцентра отсюда дальше, ну а в Кострому - подумать страшно.
Здесь каждый градус в минус - как удар молотобойца - уж воздух сжался и закаменел колоссальным кристаллом, в который вморожены заснеженные взгорки, заиндевелые деревья, дома и копнами торчащий из них белый дым.
Даже очумелые от стужи зайцы-рысаки стремятся к неподвижности, придавленные ледяной глыбой атмосферы, и лишь похлопывают побелевшими ушами. Река затвердела: встал несгибаемый лед, и запертый в нем матовый сом испускает вздохи на грани ультразвука.
Только натужным трудом и осиновыми поленьями протапливают люди в этой толще пространство для дыхания.
Вот уже продышали морозную твердь, протоптали в сухих сугробах дорожки, выдолбили монастырь, сослали декабристов.
Пробились сквозь снег до площади с чугунной болванкой Ильича, и ниже, где лед стискивает и душит упрямую реку, возвели постоянный двор. Тут повадились ночевать лесорубы, привыкая после вахты к теплу и к людям.
В вазочке сушки «Малютка опричник», и в тумбочке - два весомых тома Драйзера о магнатах, которые лесорубы листают перед сном. На поясницу-мучительницу кладется красный, раскаленный в печке кирпич.
В таком ландшафте москвичи с их яркими муфтами, помпошками и фотокамерами смотрятся хрустальным зубом, однако с непривычки гостям здесь еще рады. Хозяйка спрашивает подозрительно - Вы зачем к нам приехали?..
- ..Холод такой, - И вправду, стужа обрушилась до градусов, не предусмотренных ни у каких Фаренгейтов. Всё вокруг позапиралось. Мужчин нет ни одного: спились, спиваются, отправились на заработки в райцентр, а то и в самую Кострому. Женщины пережидают свое время, сидя по комнатам.
В остывающем музее мороз старит масло на нелепых крепостных полотнах. Персонал затаился по теплым углам и не показывается. Только самая крохотная старушка с ног до головы обмоталась пуховыми платками и пришла протопить весь объем воздуха в старом купеческом доме.
Тетя Тоня - она такая, безотказная. И москвичей встретила так - Вы, ангелы мои, заплатите, сколько положено, сколько тут написано, хорошо, ангелы?.. - Самой глаза не дозволяют, да и счет никак не сойдется.
- ...Вы, ангелы, уж купите работы наших мастеров, поддержите, - Неловкие свистульки, жалкие вышиванки, пыль и покрасневшие глаза. - Смотрите, ангелы, какая красота, нынче кто так сделает? Никому ничего не нужно теперь. А вот дочка моя, смотрите, сделала, она мастер. В Кострому уехала. Совсем никого не осталось.
Эти ее «ангелы» не от религиозности, а как заклинание, как озвученное ожидание и потайная просьба, - вы уж не обманите, ангелы, знаете ведь, как заругают. И Авдотья Андревна, и вообще.
Ангелы московские сжалились, заплатили честную цену. Да сунул один незаметно крыло в тетитонины пуховые платки - и не заметила тетя Тоня, как появилась где-то в складках бумажка цвета сытного борща со сметаной: пять тысяч. Таких денег она никогда в жизни и не чувствовала.
Найдя же - к тому времени москвичи давно оставили эту недоуменную местность - никак не могла сообразить, что это такое. И даже поняв, с чем связалась, не знала, на что употребить нежданное сокровище. Ворочалась, кашляла, обдумывала - Не отложить ли на похороны? - Но никому пока ни слова.
Спала тетя Тоня плохо, измаялась, стала путаться и сбиваться, и уж когда все забыли о мимолетных гостях, решилась: внучке подарок, и отправить в Кострому с оказией.
Долго возилась в магазине среди запыленных пластмассовых ведерок и грабель - детей в городе давно не водится - пока нашла подходящую лошадку в свой детский рост и в синих зимних яблоках.
У Нади за кассой сдачи не оказалось - она, кажется, изумилась до обиды. Не было ее и напротив, в продуктовом, где Даша внимательно изучила тетитонины пять тысяч, будто редкую костромскую диковину.
На почте деньги были наверняка, но Зинаида Леонидовна, узнав о нелепой просьбе и увидев небывалую бумажку, решила не давать нарочно. На той неделе, может, привезут. С какой стати.
На промерзшие улицы так ни души и не выглянуло. Пар дыхания моментально превращался в мелкие иглы льда, которые опадали вниз с тонким звоном - этот звук был единственным в гулком безмолвии мороза. Но к вечеру о тетитонином богатстве знали все.
Айсберг атмосферы, чуть скрипя, разворачивался над ночным городишкой вместе с вмороженными в черноту рисунками созвездий. Нелепо, по-северному опрокинутый Ковш ручкой своей коснулся блестящего снега на тетитониной крыше. Сама тетя Тоня не знала, что и делать: она уж обошла соседей, но лишь дала повод новым сплетням о своем тайном сокровище.
Спустя время, когда мороз сменился на милость, с ней не разговаривал никто, кроме откровенных забулдыг, каким уже все равно. Завидя ее, разговор прекращали и расходились, будто у кого-то еще имелись какие-то дела.
Московскую бумажку тетя Тоня постоянно сжимала в кулачке, боясь потерять. Та измялась и пропиталась кислым старушечьим потом, но по-прежнему несла с собой вовсе не ангельское проклятие.
Тетя Тоня бродила по улицам, раздвигая холодный кисель тумана, и спрашивала у встречных, не поменяет ли кто деньги − встречные только фыркали. Собаки перестали признавать ее за местную.
Холод отступил, и матовый сон скрылся на глубину, в невероятный омут за мостом, где живет черная рыба-сабля. В советское время смотреть ее приезжали ихтиологи из Костромы, но руками развели: нужна для этого дела подводная лодка, ибо стоит эту рыбу поднять, как ее при обычном давлении разрывает.
Тогда и тетя Тоня, ставшая за эту зиму совершенно прозрачной, ушла за тридцать километров на трассу, покачиваясь и медленно проплывая в своих валенках над снежно-ледяным месивом. Больше ее здесь не видели.
Ну да, Надя говорила, будто являлась ей тетя Тоня в пяти снах подряд и неизменно махала своей бумажкой, как платочком. Разное говорили.
Катерина Кузьминична из аптеки - что видели ее на трассе, где разъезжаются дальнобойные фуры. Что отдала тетя Тоня смятые пять тысяч водителю, а когда тот развернул их, то прочитал два слова: «До Костромы».