Дневник провинциала's Journal

Умягчение нравов
У Возрождения был шанс: Джорджоне и Рафаэль. Оба умерли совсем юными. Если бы не они, мы бы вообще не знали могучих всплесков европейской культуры, глубочайшей и проникновенной поэзии, которая впоследствии дала Гете и Шиллера, а у нас - Пушкина, Веневитинова, Тютчева, Фета.
Вот что странно, самыми нежными душами в итальянском искусстве постоянно владела глубокая меланхолия на грани помешательства. Рассказывают, что Джорджоне был застигнут этим чувством в разгар чумы, его как раз предала его возлюбленная и он решил умереть, поэтому не бежал из зачумленной Венеции, а спокойно погрузился в Лету, он хотел умереть.
Картина, которая сопровождала его в момент смерти, была незаконченная Венера, именно по ней был сделан обессиленной рукой умирающего художника последний мазок.

Лично я не знаю в мировом искусстве подобной совершенной гармонии и абсолютно чистого, очищенного от низменных страстей поэтического чувства.

Вазари совершенно справедливо сопоставлял Джорджоне с Леонардо, ибо искусство юного гения было в Венеции БЕСПРИМЕРНЫМ. С величайшим из флорентийцев Джорджоне мог встретиться в 1500 году, когда флорентийский маг посетил Венецию.
Усвоив технику Леонардо, Джорджоне наполнил её священным божественным трепетом и глубочайшей поэзией, которую пронизывает меланхолия. Почему, почему?
Бенуа называет чувство, которое владело Джорджоне царственной отчужденностью. Этот божественный художник был поэт, он был не от мира сего. Таков же наш Лермонтов, но Лермонтов пронизан демонизмом, как и Леонардо, эти черты гениальных натур начисто отсутствуют у Джорджоне и стираются в Рафаэле. Помню какое глубокое счастье я испытал в Эрмитаже, когда впервые увидел оригинал Мадонны Коннестабиле. Мир не умрет, пока эта картина существует.

У Джорджоне есть одна загадочная картина "Мадонна на троне", про которую Бенуа пишет так:

"Все исполнено такой безмятежной тишины, кажется таким простымъ и естественнымъ, что не замЪчаешь сразу странности общей постройки картины. Но когда начинаешь анализировать ее, то видишь, что Мадонна сидитъ на возвышениiи, съ которого нЪтъ ступеней, и, слЪдоватльно, она какъ бы является плЪнницей, а святые у подножiя - ея стражей"

Именно так и есть. Богоматерь есть пленница. Пленница наших предрассудков, как и мы сами, погрузившиеся в летаргический сон, пробудив нас от которого могут только поэты.
Увы, ценою собственной смерти. Увы...