soba4ki's Journal

Молодые мои родители свято верили, что лучшее проведение школьных каникул — подвижные игры на свежем воздухе, вдали от городского шума и суеты, на лоне, пускай и относительно, но всё же первозданной природы. И посему не только лишь летние, но и зимние каникулы тоже я ехал проводить к родственникам в деревню. На осенние и весенние, кстати, абсолютно не ездил, ибо и короткие они были до обидного, да и на селе в эти времена года была совершенно нелётная погода, а вот зимние — пожалуйста. Собирай, сынок, сумку!
И уже второго января я, в огромной дедовой ондатровой шапке, в валенках исполинских размеров и в окружении деревенских своих приятелей шёл на местную реку — прыгать с обрыва в снег.

Технология была следующая: на высокий на берег крутой(с) надувало непогодой весьма внушительных размеров снежные козырьки, которые, на пару метров выступая вперёд и нависая над бездной, так и манили, как бы говоря — подойди, мальчик, обвали нас вниз и рухни в пропасть в облаке всепроникающего снега.
Так мы и делали и, что удивительно сейчас осознавать — абсолютно не мёрзли. Это нынче выйдешь из избы утром ранним, а на дворе, страшно вымолвить, пятнадцать градусов мороза и ветерок! И всё, весь съёжился сразу, задубел, заколдобился, и, матеря это странное глобальное потепление, короткими перебежками поскакал, жалобно позвякивая.
А тогда — всё ничего. Бабушка скажет строго только — там за двадцать мороза и ветер, шарф не забудь и к обеду приди поесть. И ты пошёл валяться в снегу несколько часов кряду. А когда замёрз совсем, так что губы уже не ворочаются — вырывалась всё в том же снежном козырьке просторная нора и в той ледяной норе все сидели, грелись и пробовали курить сигареты «Астра» в ужасно мятой пачке.

И это было время, когда исторический материализм очень сильно сдал, и как следствие, возникший вакуум начал заполняться кое-чем иным. Молодые люди, да и не только молодые, начали в эти праздничные дни ходить по уютным деревенским улицам — колядовать. Что это такое я точно не знал, сам участия не принимал, ибо в силу возраста по ночам ещё гулять не отпускался, но из рассказов местных слышал, что колядовать — это ходить по селу шумной толпой, выпивать водку, закусывая конфетками из детского новогоднего подарка, стучаться в чужие окна и хохотать.
Ну и ещё там у кого-нибудь обязательно должна быть вывернута шуба наизнанку. Одним словом — для одиннадцатилетнего меня — ничего интересного. Это потом я пойму, в чём прелесть гуляний с молодыми подвыпившими селянками по тёмным улочкам, а тогда всё это мне казалось пустой тратой времени и смертной скукой.

И вот тогда и произошла эта, в некотором роде даже гоголевская драма. Морозы стояли серьёзные, днём за двадцать, а ночью — под тридцать с лишним. И вот в аккурат перед рождеством замёрзла насмерть Семёнова Анька.
Аньку на селе считали непутёвой и тому был ряд причин. После девятого класса укатила она в город, там очень быстро выскочила замуж за какого-то армянина с крытого рынка, детей с мужем они не нажили, быт толком не наладили и через пару лет вернулась она в родное село разведённой.
И после этого начала, насколько я понимаю теперь, довольно таки беспорядочно встречаться с местными донжуанами и не брезговать распитием горячительного, ибо за годы семейной жизни с работником торговли пристрастилась к этому делу достаточно плотно.

Замёрзнуть пьяному — дело не хитрое, но тут пикантности добавляли сбивчивые рассказы очевидцев. Мол, гуляли они все одной компанией, забегали погреться к бабке Антонине, которая по ночам всем страждущим продавала незаконно алкоголь ( самогон или водку какую лютую — я не знаю) и всё было, как обычно. А потом как-то сами собой в компании возникли три парня, да до того весёлые, что просто ужас. И все их вроде как будто бы знали, но убей бог — не помнили откуда они и как их звать.
И спросить вроде как неудобно, ибо общение шло до того задушевное и привычное, и не отвечать на дружеское их обращение тоже вроде как неприлично, а уж тем более браться выяснять, кто они такие да зачем тут. Ну просто свои такие ребята, и всё. Тем более пьяненькие все — иди там разбери кто есть кто.

То ли к Мухиным они приехали на праздники, то ли с соседнего села заскочили по случаю праздника, то ли ещё что.
Единственное что запомнили все — на одном была детская маска зайчика.
И вот когда уже замёрзла честная компания основательно и навострила лыжи в местный клуб на дискотеку, эти трое, а с ними и Анька Семёнова — решили ещё немного прогуляться, постучать в окна полусонных домов да попытать удачу — вдруг кто поднесёт чего в честь такого-то события. И всё. С тех пор их больше и не видели.

И в ту же ночь несколько старух, возвращавшихся с импровизированной службы натерпелись страху. Церковь в селе номинально была, но давно уже стояла пустая, без окон и крыши. Пробовали делать в ней ещё до войны мельницу, потом какой-то ещё склад там был, но в итоге так и бросили и последние лет двадцать здание пустовало.
Хулиганы ли или же обстоятельств стечение таково было — но приключился в заброшенном помещении пожар, обваливший перекрытия крыши, и только каменные стены с облезлой побелкой стояли прочно и мрачно.
А службы церковные устраивала у себя на дому одна очень сведущая в этих вопросах бабуля, вот от неё и шли старухи.

Так вот, проходя через центр, там где с одной стороны два магазина, а с другой та самая брошенная церковь, видали они чужого, незнакомого мужика, который стоял посередь улицы в распахнутом пальто и без шапки, как истукан, не шевелясь.
Сердобольные старухи решили, что это кто-то совсем уже перебравший и, соответственно, рискующий отморозить напрочь себе уши, окликнули его, посоветовав идти домой, а не стоять тут.
А незнакомец в ответ обернул к ним страшное своё, как показалось старухам, свиное рыло и жутко захохотав, не человечески большими прыжками ускакал прямо в зияющую непроглядной чернотой дверь брошенной церкви.
И как завоет, залает на все голоса там нечистая сила — дрожащим полушёпотом сообщала моей бабушке её соседка подробности этой жуткой истории. А бабушка недоверчиво качала головой и на всякий случай хмурила брови.

А Аньку, смирно сидящую на земле, прислонившись спиной к забору сельсовета, нашли утром какие-то женщины. Сидела она как живая, только на растрёпанных волосах был густой белый иней и не было у неё глаз, а только жуткие, кровавые провалы на месте их.

И приезжали потом похмельные, помятые милиционеры, и местные и из города, и опрашивали свидетелей, которые твердили про трёх знакомых незнакомцев, которые и увели Аньку, и отмахивались милиционеры от надоедливых бабок, твердящих, что видели настоящего чёрта ночью.
И плюнув, проверяли и церковь, не обнаружив там никаких следов, и всех возможных гостей — не найдя никого подходящего, и в итоге списали всё на сильное алкогольное опьянение, которое и привело, как к гибели потерпевшей, так и в малоинформативным, сбивчивым показаниям свидетелей.

А глаза повредили домашние животные типа собака, которые как всем известно, есть начинают самое мягкое и вкусное — заключили стражи правопорядка. Кому и от кого это было известно — сотрудники не уточняли, но меж тем дело было закрыто, а по селу долго ещё шли нехорошие слухи.

Старшее поколение налегало на мистическую версию произошедшего, заверяя, что это черти в особенную рождественскую ночь, обернувшись весёлыми собутыльниками закружили-заморочили бедную девку, которая хоть и была беспутной, но однако ж зла никакого никому не делала. Заморочили, заморозили и глаза ей, сердешной, выпили!
Молодость больше склонялась к версии криминальной, виня во всём залётных гастролёров, ибо эти ваши девяностые уже начинались и несли с собой много всяких нехороших чудес.

Точку в споре поколений провидение поставило на пасху. В селе в этот день все традиционно идут у нас на кладбище, и вот там, под ласковым апрельским солнышком, селяне с ужасом увидели, что на Анькиной могиле к кресту прочно привязана легкомысленной розовой тесёмочкой детская новогодняя маска зайчика. А кто ещё на такое способен? Только нечистый!

Сам я большую часть этой леденящей кровь истории слышал, и далеко не из первых уст, так что сами понимаете, какими невероятными подробностями всё могло обрасти, а видел лично только страшно истоптанный снег у сельсовета, несколько милицейских машин и нехорошо ругающегося на ветру фотографа, который кривя тонкий, нервный рот раздражённо щёлкал фотоаппаратом.

Маску ту, говорят, как-то по-особенному потом сняли и не менее особенным способом сожгли, дабы не нахвататься заразы адской. А молодёжь деревенская продолжила выпивать и гулять по ночам, не смотря на предостережения старших. И кто-то пропадал ещё, а кто-то пил и веселился и всё ему было нипочём.
Жизнь потекла как ей и положено, чего всем вам, дочитавшим до конца — так же желаю. С наступающим!