9/11 сорвало повязку с американской культуры
Не успели упасть Башни Близнецы, как начался поиск героев 9/11. Но только мужчины казались подходящими на эту роль. Женщин, которые умерли, игнорировали; а тех, кто остался в живых, призывали вернуться к выпечке и воспитанию детей. Так говорит Сьюзен Фалуди (Susan Faludi) в своей новой книге The Terror Dream. Декка Айткенхед (Decca Aitkenhead) встречается с ней…

Понедельник 18 февраля 2008 года
"Гардиан"

Спустя несколько месяцев после 9/11, мне позвонила редактор британского женского журнала, которая хотел заказать статью. "Насчёт террор-секса," -- сказала она. Я не имела понятия, о чём она говорит. -- "Вы знаете, террор-секс! Все идут и занимаются, типа, сумасшедшим сексом всё время, потому что они не знают, сколько им осталось до террористической атаки." Я никогда не слышала о таком поведения прежде, и, если на то пошло, с тех пор, но когда я рассказываю о звонке Сьюзен Фалуди она кивает: "Ах, да, террор-секс," -- и смеётся. "Но, по крайней мере," -- отмечает она, -- "основным в террор-сексе было развлечение. Для него не нужно было идти и покупать скалку."

Фалуди получила первый звонок от журналиста, когда писала "рассказ-реакцию" на 9/11 прямо в день нападения. Она недоумевала, почему кто-то добивался от неё мнения о международном терроризме, но после расплывчатой преамбулы о "социальной ткани" цель корреспондента стала ясна: "Ну," -- сказал он весело, -- "это точно вытолкнет феминизм с карты!"

Ей всё звонили. "Когда одна журналистка позвонила спросить, заметила ли я, что женщины становятся более женственными, я спросила её: "Чем конкретно вы можете это подтвердить?" Она сказала, что её подруги стали выпекать печенье."" Через несколько недель тенденция стала проясняться. "Это была идея о возвращении мужественного мужчины, и о том, что женщины становятся мягче. Это стало трендовым рассказом."

В то время Фалуди работала над биографией экологического активиста. "Но я вдруг почувствовала: "Почему я в стороне?" -- когда почувствовала, что я хотела бы писать о чём-то, более близком к тому, что происходило." Она начала пристально наблюдать за пост-9/11 СМИ, и обнаружила, что в них доминируют полные энтузиазма сообщения о массовом отступлении женщин в женственную семейную жизнь и об оптовом возрождении Джон Уэйновой мужественности. Озабоченная тем, что это описание мало походило на реальность, Фалуди отложила эко биографию и приступила к анализу мотивов и доказательств -- или их отсутствия -- этого странно реакционного рассказа. Результат -- её третья книга, The Terror Dream: What 9/11 Revealed About America.

Я читала, что автор двух феминистских блокбастеров, Backlash и Stiffed, была неожиданно кроткой в личном общении. Но первое впечатление всё равно было удивительным, так как Фалуди, в 48, тонка, как бумага, и так тихо говорят, что почти кажется ребёнком. Мы встречаемся в Сан-Франциско, где она живёт со своим партнёром, и в её поведении спокойствие и доброта, но и настороженность. От моих первых вопросов её глаза расширяются, не настолько, как у кролика в свете фар, а как у полёвки.

Осторожность Фалуди может быть последствием свирепости реакции общественности на её предыдущую работу. Сразу после опубликования Backlash в 1992 году автор и журналист оказалась вовлеченной в американские культурные войны, в боевой зоне, к которой ее чувствительность, но не её интеллект, похоже, плохо подходит. "Backlash была пропагандистской книгой -- или, по крайней мере, она была воспринята таким образом," -- вспоминает она, почти содрогаясь. "Для сравнения," -- говорит она, -- "The Terror Dream не так радикальна, что меня устраивает."

Хотя книга -- скорее не призыв к оружию, а образец культурной критики, её основное утверждение всё равно весьма спорно по стандартам господствующего американского мышления. Когда Аль-Каида "напала на их страну," -- пишет Фалуди, -- "унизительный стыд, который чувствовали американские мужчины, беспомощно смотря ТВ, был пережит, на подсознательном уровне, сексуально". Пост-9/11 комментарии изобиловали опасениями, что Америке не хватает мужской силы. "Статья-комментарий в Washington паниковала по поводу "обидчивых чувствительных мужчин", которые были "психопаталогизированы воющими феминистками", и с надеждой вопрошала, "Альфа-самец возвращается?" Несмотря на извращенность того, что нация, "подвергшаяся атаке именно из-за своего имперского превосходства" реагировала "фиксацией на своей слабости", средства массовой информации Америки опять влюбились в мужественного мужчину -- старомодного героя, достаточно сильного, чтобы защитить свою нацию и спасти своих женщин.

Если он не существовал, то должен был быть изобретён. Так что пожарные должны были быть супергероями, вдовы должны были быть беспомощными, незамужние женщины должны были отчаянно стремится замуж, и работающие мамы должны были хотеть сидеть дома. Очень важно, что сильным мужчинам приходилось защищать слабых женщин -- желание наглядно инсценированное в Рэмбо-образном спасении в Ираке рядовой Джессики Линч, которая оказалась преобразованной СМИ из профессионального солдата в беспомощную девицу.

Фалуди прослеживает этот "рассказ о спасении" прямо к первоначальному позору американских пионеров, чьих женщин часто похищали индейцы -- и, что ещё постыдней, они не всегда хотели быть спасены. ""Невообразимое" нападение на нашу родную землю было, на самом деле, каким угодно, только не невообразимым," -- пишет она. "Тревоги, которые оно пробудило, находятся в глубине нашей культурной памяти. И миф, который мы использовали, чтобы похоронить эти тревоги, -- мы конструировали его более 300 лет."

Отчасти к её удивлению, The Terror Dream получил в США в целом хорошие отзывы. Но это, подозревает Фалуди, во многом связано с тем, что книга была опубликована только в прошлом году.

"Вы знаете," -- говорит она сухо, -- "в течение нескольких лет в этой стране нельзя было писать ничего критического, вплоть до урагана Катрина -- 9/11 по-прежнему было слишком священной коровой. Безусловно, циничные замечания не дозволялись. Вы видели, что случилось с Катой Поллитт (Katha Pollitt)."

Поллитт была одной из числа женщин-писательниц, включавшего Сьюзен Зонтаг (Susan Sontag), чьё осторожное несогласие с ура-патриотическим хором в первые месяцы после 9/11 вызвало особенно злобный шум. "Поллитт, голубушка, пора отнести твой мозг в химчистку," -- глумился один журналист; "Мы в состоянии войны, дорогая", -- написал другой. Какой-то мужчина позвонил на домашний номер Поллитт, и приказал ей: "возвращайся в Афганистан, ты, сука".

Но, безусловно, инакомыслящие мужчины могли -- и, в некоторых случаях, действительно, -- навлекли на себя гнев? "Да," -- соглашается Фалуди, -- "но критика в отношении женщин была не только: непатриотично так говорить. Она была: так говорить непатриотично, и ты плохая мать, ты морально распущена, ты легковерная идиотка. Язык был очень сильно кодифицирован женскими терминами. И это было уж совсем чересчур. Я хочу сказать, что некоторые из этих женщин почти ничего и не сказали."

Её теория о том, что это свидетельствует об установлении мизогинистического климата, оспаривается некоторыми критиками, которые подчёркивают, что в то же время появилась первая женщина-ведущая вечерних новостей, первая женщина-президент Гарварда и первая женщина-госсекретарь Америки. "Я имею в виду," -- возражал один из критиков, -- "как может она не упоминать, что Хиллари Клинтон является лидирующим претендентом на пост президента от Демократической партии?"

"Меня это очень утомляло," -- отвечает Фалуди, -- "потому что это не книга о том, что 9/11 сделало с женщинами. Или мужчинами, если уж на то пошло. Это книга о том, как 9/11 сорвало повязку, так что мы смогли увидеть скрытые механизмы, приводящие культуру в движение. Средства массовой информации и остальная массовая культура не фиксировали реакцию людей на 9/11, они заталкивали готовые реакции людям в глотки. Так что то, что Кэти Курич (Katie Couric) стала ведущей на CBS, не противоречит этому."

Кроме того, она добавляет: "Не смотря на все разговоры о Конди Райс на высоком посту, женщиной, наиболее почитаемой в Белом доме, была Карен Хьюз (Karen Hughes). И за что? За то, что вернулась в дом." Советница президента ушла в 2002 году, чтобы проводить больше времени со своей семьёй, -- и это решение лихорадочно превозносили, как "мудрое" и "бескорыстное", под заголовками вроде "Лучшее для дома -- это мама" (There's no one like Mom for the home). Обозреватель Wall Street Journal диагностировал "случай 11 сентября", и мечтательно рассуждал о благах нового, домашнего будущего Хьюз. "Она может вымыть лицо в чистящей пенке Dove, просушить его досуха, нанести хорошо пахнущий увлажнитель и выйти в день. Она может ходить по магазинам. Делать покупки -- это великолепно."

Даже более удивительным, чем ретро-дискриминационная природа мифотворчества, выявленного в The Terror Dream, является его масштаб. Границы между фактом и фикцией стираются до точки несуществования. Журнал "Time" назвал Джорджа Буша "Одиноким Рейнджером", а один политический аналитик отметил, что риторика Буша о "злодеях" напомнила ему о "Wham"-ах, "Pow" и "Biff"-ах Бэтмена, заключая: "Это именно тот герой, что нужен сейчас Америке." Штурмуя новые высоты закольцованного абсурда, "Daily News" предложили такое доказательство рассказа о "тенденции отказа": "Разговоры о том что замужние профессионалки, матери, покидают рабочие места, чтобы воспитывать детей, заполнили все журналы, разговорные шоу и полки магазинов." Репортажи стали настолько оторванными от реальности, что "security mom" [по аналогии с soccer mom] было позволено стать ключевой темой центральных СМИ и политического дискурса, хотя ведущий опросчик Time признался, что, несмотря на поиски этой новой демографической единицы: "Мы, честно, не можем найти достаточно эмпирических доказательств в её поддержку".

Как работа культурной критики, The Terror Dream основательно шокирует. Но не создал ли предельный разрыв между репортажами и реальностью, вскрытый в книге, проблем её автору? Если культурная история страны движима скорее вымыслом, чем фактом, и не отражает правды о пост-9/11 Америке, то зачем основывать целую книгу таком фальшивом материале?

"Затем, что мы живем в культуре, которая так... Вы не можете..." -- Она беспомощно обводит рукой бар отеля. -- "Я хочу сказать, что это своего рода чудо -- сидеть в комнате, где нет огромного плоского ТВ, орущего на нас. Это почти научно-фантастическое ощущение, эта постоянная бомбардировка программированной мыслью". Её воздействие не так просто, подчёркивает она, как "обезьяна увидела, обезьяна сделала". "Но оно, безусловно, искажает то, что мы думаем о мире, и о то, что мы думаем о себе." Журналистика стала не описательной, а предписательной, -- "и это оказало огромное влияние на нашу политическую жизнь, нашу политику, нашу кошмарную политику, нашу злосчастную военную стратегию".

С одной стороны, соглашается она, культурная критика сегодня менее актуальна, чем раньше. "Культура двигалась относительно медленно, так что вы могли прицелиться. Сейчас она движется так быстро, она такая поверхностная и бессмысленная, вы чувствуете себя идиотом просто жалуясь на неё". Но, с другой стороны, -- "Я думаю, что причина, по которой многие люди чувствуют себя политически парализованными, в том, что он раньше было ясно, как власть была организована. Но те, кто сегодня держит в своих руках рычаги массовой культуры, обладают огромной властью, -- и даже не ясно, кто они." Иными словами, они могут нести коммерческую ответственность, но не демократическую.

Реальная проблема культурной критики, разумеется, в том же, в чём и слабость историй о социальных "тенденциях", экстраполированных из модных дефиле. Плохо поддающиеся количественному определению и проверке, её связи действуют вне исчисления статистических фактов. Но, как объяснение того, почему Америку 21 века устраивают выдачи, waterboarding и пытки, связь между возрождением фантазии о Джоне Уэйне и "Одиноким Рейнджером" ковбоем-президентом, и беззаконием Дикого Запада, очень убедительна.

"Мы должны бороться с террористами, как если бы не было правил," -- старший обозреватель New York Times написал, словно въезжая верхом в город. "Выстрел промеж глаз," -- выступал ещё один в New York Post. -- "Взорвать их вдребезги."

Думает ли Фалуди, спрашиваю я осторожно, что эта слабость к смешению культурного вымысла и реальности вызвана огромным объёмом и сложностью американских СМИ? Или что-то в национальном сознании делает американцев исключительно падкими на путаницу? Я немного обеспокоена тем, что Фалуди может посчитать, что разговор принимает антиамериканский оборот. Но она не делает классический либеральный оборонный манёвр -- идти только до определённого предела, прежде чем отступить в патриотические отречения. Её поведение может быть, робкое, но её ответ -- нет.

"Я думаю," -- говорит она прямо, -- "это сочетание ряда доминирующих, давнишних течений в американском менталитете. Вы знаете, -- желание казаться невинным, что вы можете просто нажать на кнопку перезагрузки. Что завтра -- новый день, один человек может изменить ситуацию, -- все эти аполитичные, и даже анти-политичные, или, безусловно, анти-исторические взгляды на мир. Это делает нас более восприимчивыми к историям о Золушке, нам хочется им верить. Американцы всегда хотели верить в какую-то мечту, не имеющую ничего общего с фактами, находящимися прямо перед ними. Американцы просто так привыкли говорить, ОК, давайте просто перевернём страницу, и всё будет хорошо."

Рискуя показаться улыбчивым, ориентированным на решение американским интервьюером, я спрашиваю, сформулированы ли у неё в The Terror Dream конструктивные предложения о том, как решить проблему. "Я считаю, что решение на самом деле -- больше говорить о проблеме, прежде чем сказать, давайте двигаться вперёд. Есть такое пятиминутное окно, открывающееся после кризисов, таких, как 9/11, когда люди действительно сталкиваются с реальным опытом, и с реальными чувствами уязвимости и слабости, и болью, и скорбью. И всё это сразу же отметается в пользу выдуманных историй. Если мы действительно собираемся избавиться от этого рефлекса, то мы должны понять рефлекс -- на что нужно более пяти минут. В конце концов, нам понадобились сотни лет, чтобы его создать и купиться на него."

Так редко можно встретить американца, который кажется более мрачным, чем я, что я чувствую себя немного неловко, когда упоминаю о нашем, по ту сторону Атлантики, возбуждении из-за перспективы нового президента, опасаясь показаться наивной. Фалуди не говорит, как проголосовала в первичных выборах Демократической партии -- но не чувствует ли она оптимизм по поводу предстоящих выборов?

"Ну, большую часть того периода, что я голосую, я была очень разчарована, начиная с первых выборов для которых я была достаточно взрослой, чтобы голосовать, и которые привели к власти Рональда Рейгана. Да, на Демократической стороне есть женщина, которая отказывается быть слабой девицей, и мужчина-кандидат, отказывающийся быть самодовольным крутым парнем. Так что, возможно, ситуация действительно изменилась. Но, с другой стороны, на самом деле этот миф никогда не уходит, он просто скрывается в подполье, и он вернётся с местью на всеобщих выборах. Это уже можно видеть."

Я спрашиваю её, что она имеет в виду.

"Ну, давайте представим, что МакКейн -- республиканский кандидат. Его история будет историей Даниэла Буна -- парня, который попал в плен к индейцам или, в его случае, северо-вьетнамцам, выдержал пытки и вернулся. Вот драма, что будет выставлена напоказ. Уже говорят о "МакКейне Воине". А потом, с Демократической стороны, кто бы ни был кандидатом, они будут подвергаться нападкам потому, что они не вписываются в эту формулу спасения. Клинтон будут либо обвинять в том, что она недостаточно мужественна, чтобы противостоять террористической угрозе, или обвинят, что она слишком холодна и рассчётлива для женщины. Или и то и другое. А Обама будет этим костлявым парнем, который не кажется достаточно мачо, чтобы противостоять врагу.

"Я не думаю," -- она улыбается печально, -- "что мы уже попрощались с этой историей."


http://books.guardian.co.uk/departments/politicsphilosophyandsociety/story/0,,2257611,00.html