Потёк сознания
Меня удивляют те, кто начал 1 Мировую войну. Создаётся впечатление, что её главная причина – это отсутствие воображения. Причём там ведь хватало незаурядных личностей, если не среди глав государств, то рядом; а вот ведь. Впору тыкать носом, как котят: «Воевать плохо, плохо, плохо… когда сможете представить, насколько плохо, перейдёте во второй класс». Но поздно. Уже почти век, как поздно.

Именно по 1 Мировой войне идёт чёткий перелом. Ужас перед оружием массового поражения – кажущимися сейчас наивными хлором, позднее ипритом, и пулемётами «Максим» – дал понимание, что можно всё. 2 Мировая это понимание творчески расширила. Но начало было положено тогда: «Была, как Гефсиманский сад, Пикардия для нас».

Впрочем, переоценить значение 2 Мировой как мясокрутки сознания тоже невозможно. То есть тогда дошло уже до всех. Чтобы не дошло, нужно было разве что бить в тамтамы где-то в глубине амазонской сельвы. Что, они там не бьют в тамтамы? Правильно делают.

Формулировка «Нет поэзии после Освенцима» показала свою несостоятельность. Почему же, вполне есть. Она и в Освенциме есть. В Альтенграбове пишет пронзительнейшую «Богоматерь пленных» Константы Ильдефонс Галчинский. В ночь перед расстрелом – «Песню восемнадцати казнённых» – Ян Камперт:

…свобода – с жизнью наравне,
но ценится сильней,
и если враг пришёл ко мне,
то он пришёл за ней.

Однако в чеканной формуле – «нет!» – существует неочевидная правда. Нет поэзии, которая была возможна раньше. Даже в самых беспечных вещах – остаётся понимание, что в мир допущен хтонический ужас. Не-представимый ранее. Эльфов в Средиземье больше нет – и быть не может. Мир Вудхауза взорван бомбардировками Лондона. Маятник Эдгара По кажется редкостной удачей по сравнению с лейкемией пост-Хиросимы.

Неправда, говорит новое поколение. Не обязательно родившиеся после – но принявшие происходящее как своё жизненное поле. Даже те, кто старый, нерасколотый мир ощущает единственно правильным. Будет ласковый дождь, понимаете? Ласковому дождю придётся пройти по вплавленным в камень силуэтам и смыть радиоактивную пыль – но поэзию не убьёт даже это.

Можно ещё спорить, был ли в старом, до-военном мире возможен, например, «Вельд» или «451 по Фаренгейту». В принципе, да. С поправкой на уровень техники, да закрыв полтора глаза… А вот «Заводной апельсин» – это уже пост-Освенцим. И «1984» – тоже. Капли от конъюктивита на полке. Всё равно ведь глаз не отведёте.

А ещё – «Моя семья и другие звери». Солнечный Корфу как спасение от войны. Через сколько войн потом прошёл Джеральд Даррелл, спасая разнообразное зверьё? Из его книг почти не понять. Редко-редко прорывается горечь сквозь солнечную улыбку. Человек делает своё дело. Что, вы не знали, что мир несовершенен? Правда не знали? Марк Твен с Джеромом об этом не догадывались?

Лагеря уничтожения проходят по категории «бывает». Да, бывает, что уничтожают народы. В том числе – свой собственный народ. Бывало и раньше – вспомним Испанию, обезлюдевшую за век на треть благодаря святой инквизиции. Да, бывает, что людей используют как биоматериал. Не на мыло и набивку матрасов – так на подкормку кукурузы. Тоже бывало. Да, бывает, что уничтожаются целые города. В том или ином огне. И эксперименты на людях – выдумка не 20 века. Беслан, говорите? А что там насчёт избиения младенцев? Не так важно даже, было оно или нет исторически – оно представимо, следовательно, реализуемо. Вот уже две тыщи лет, как.

Да, можно задуматься, в каком же мире будущего живёт Алиса Селезнёва – где маленькая девочка с подготовкой крутого десантника среднестатистична. Можно задуматься, какую Москву-2045 получим – глядя на Москву-2005 и вспоминая цитаты относительно дона Рэбы.

Но ужасаться не будем. То есть можно, конечно, если хочется. Но зачем?

Поэзия умрёт с последним способным – хотя бы потенциально – её воспринять. Не раньше.