Домовой
Собираю книги – и чувствую, как сиротеет дом,
Покрываясь ещё невидимым, но уже твердеющим льдом,
И, озябнув в жару июньскую, глядит домовой с тоской
И обидой – даже не на меня – на род непостоянный людской.
“А ведь вроде ж с тобой душа в душу, и друзья приходили, уютно было им и тепло,
Песни пели, чаи гоняли... И куда тебя, непутёвую, понесло?
Умирала ты здесь, да выжила – а сумеешь ли выжить там?
Ведь сама себе обрываешь корни – не дивись, что плохо листам.
Холоднее там и неласковей, злее ветер, горше зима...
На какую мечту летишь сгореть – и о чём ты плачешь сама?”.

И глядит с укоризной, и в кофту кутается, и губу закусил:
Мол, сказал, что думал, а вот не зря ли, не лишнее ли спросил?

Ну, а мне и горько, и совестно – будто впрямь обманула да подвела,
Развожу руками, оправдываюсь: “Слушай, ты же знаешь, какие дела,
И квартире не хозяйка, и чужая в городе, и страна не моя,
С первых дней здесь – временно, лист сухой, подует ветер – исчезну я.
Славно было с тобой, хороший, пусть же будет тебе теплей,
И прости, что больно, что расстаёмся – а меня не жалей:
Я заточена под холода такие, что не всякий выдержал бы и треть;
Столько дел впереди, что никак нельзя расслабиться, сдаться и умереть;
Ну, а что лечу на свет мечты – так ведь как прожить без огня:
Да, ожоги потом зализывать буду – но искру в себе храня;
А друзья придут – и будут песни, и будет чай шиповниковый да травяной...
Не горюй, ну правда... А то – поехали вместе со мной?”.

Но печально качает он головой, и сквозь слёзы – слышно едва-едва –
Что-то шепчет вослед, но, как ни стараюсь, не разобрать слова.