Сны. Окно первое.
(в какой-то момент стало жалко своих снов - слишком они развесистые, чтобы просто взять и забыть. Попробую выложить кое-что - может, получится любопытно. Фрейдистов всё равно не боюсь :) )

------------
Давай я расскажу тебе сон. Сейчас, пока не ушло тепло из голоса. Пока не застоялась льдистая вода в глазах. Пока весна на переломе в лето и всё ещё будет. Бутылка старого вина переходит из рук в руки, вздрагивая от прикосновений. Чернокудрая покупательница наклоняет голову и торговка деревянными украшениями помогает надеть бусы, убирает выбившийся локон: "У вас прекрасная шелковистая кожа, смотритесь очень эффектно. Из какого дерева? Это тёрн". Ветер гонит сухой лист, но ему сейчас не время, ему никогда не время.

Так вот, сон. Начался он раньше, чем запомнился, и от предыдущего осталось лишь то, что я дралась (ох, узнаю твоё раздражение, пусть припомаженное юмором - но да, иногда, сейчас очень редко, а доходило и до проникновенных бесед в детской комнате милиции, объясняли, что так делать плохо - с тех пор и не дошло, ага). Драка была на редкость неприятной, с какими-то фашиками (морщины на лбу разглаживаются - да, ребятки там и вправду гнусь мелкокрапчатая, да и сон совсем не об этом). Не расскажу в деталях, что именно происходило - но идти после этого на контакт с любыми госструктурами без особой необходимости не хочется. А придётся ли - вопрос философский, потому как кажется, что в процессе мне-таки досталось. В спину заточкой. Очень на то похоже. В теле ещё адреналиновый морок, и позарез нужен кто-то, кто бы мог посмотреть, всерьёз мне попортили шкурку или просто царапины на несколько "бля", когда будут промывать спиртом. Самой никак - даже если я разденусь догола посреди Пресни, голову на 180 градусов всё одно не повернуть, не сова.

Добираюсь до тебя. Идти - пустяки кромешные, пара кварталов, но позвоночником чую, что оставляю за собой густые красные следы. Пытаюсь передавить футболкой ниже кровящего - нет, всё равно промокает, похоже, придётся звонить в "скорую", пусть меня потом лучше слушают двенадцать, чем несут шесть, но ты посмотри на всякий случай.

Открываешь дверь. Сжато объясняю ситуацию, ещё пытаюсь шутить насчёт стриптиза, но плоско, как под асфальтовым катком. Неуклюже выпрастываюсь из липко топорщащихся тряпок. Ты - один-единственный взгляд - не тратя цветов красноречия, берёшься за телефон. Из разговора понятно, что ткнули меня четырежды. Как-то очень некстати вспоминается, что в Японии 4 - число смерти.

Боль возвращается толчками, волнами. Чувствую, что кусок заточки во мне застрял и ложиться никак нельзя - пробьёт сердце. Цепляясь двумя руками за спинку стула, сажусь на пятки (приходилось подолгу так сидеть на таэквондо, не люблю, всё затекает - но тут не до комфорта). Рядом крутится кошка - умница, она понимает, что происходит неправильное, пытается приластиться, тыкается в колени, поднимает морду: "Ну чем, чем помочь?". А мне несусветно стыдно, что заляпала кровью пол, и страшно до одури - что кошка некстати слизнёт кровь. Сейчас эта кровь - яд, хоть смазывай стрелы. Говори со мной, пожалуйста, хоть о чём - потому что никак нельзя отключаться, упаду - и остановится сердце, а так хочется жить, боль моя, как же хочется жить...

Твои сказки наполовину уходят в песок сознания, что-то ухитряюсь ухватить, вымученно отвечаю. Время стекает на старый паркет и медленно сворачивается. Время венозное, с полчаса ещё есть.

Приезжает "скорая": врач-прибалт, с характерной речью и кинематографично-варяжской внешностью, и сестричка Катя, сторожкая, большеглазая. Сжимаю зубы, беру инициативу на себя, объясняю Рихарду, как именно оперировать (чтоб я в реальной жизни так медицину знала, левая нижняя четверть лёгких, мда...). Сколько длится операция, не знаю, вижу испуганные тёмные глаза Кати, вокруг кровь, чёрт, её стало ещё больше, и кошка, кошка, ну убери же ты её, возьми на руки, успокой! Нельзя молчать, нельзя упустить пульс между висками. Читаю тебе Галича, балладу за балладой. Голос совсем чужой.

Звяканье инструментов. Рихард заканчивает работу, чуть поворачивает голову - и видит невскрытую ампулу с обезболивающим. Придушенно интересуется:

- Я что, не ввёл вам наркоз?

Вспоминаю пошагово инструкции. Да, про наркоз ни слова не было. Киваю.

- Да меня ж за это...

Успокаиваю: Рихард, вы всё сделали прекрасно. Чистая правда, кстати.

Ещё держусь вертикально. Ещё могу говорить.

Рихард прячет неожиданную улыбку:

- Позволите предложить вам руку и сердце?

(ох как ты дёргаешься сразу же, да, это игра, к которой ты и сам близко не подойдёшь, и за других ком подкатывает к горлу - как у клаустрофоба, когда он видит людей, входящих в лифт. Не беспокойся, стены не придвинутся вплотную к телам, по-удавьи выжимая воздух. Рихард останется невредим, он другой - да и я живу не о том)

- Позволю. Если вы как врач объясните, зачем мне три руки и два сердца.

Смеётся - примерно такого ответа и ожидал. Сестричка, стоящая в дверном проёме, незаметно выдыхает, отворачивается.

- Хорошо. Тогда подарю вам кое-что поинтереснее.

И читает четверостишие из "Возвращения на Итаку". Неизвестное мне, хоть песня - из любимейших.

- Это первая редакция, черновики, - поясняет Рихард.

И уходит.

И уходит сон.

Мы пьём чай ("что за ужасы тебе снятся, не хочешь ли поговорить с психологом?"), кошка уютно устроилась в ногах, свежевымытый паркет чуть влажен ("ты никогда не вспомнишь этого четверостишия - обидно, но такое исчезает с пробуждением"), а в окно стучатся зелёные ветки, ветер, ещё по-весеннему сияющий ветер, и только - чешуйка ржавчины, оставшаяся где-то между рёбрами - один горько-обидный вопрос: ну почему же кровь моя обратилась ядом?