10-го днем.

      Принесли газету. Дают на час, рвут из рук в руки — один номер на всех. Через час заберут в другую камеру. Там тоже волнение.
Что-то новое в городе. Чувствуются перемены. Требуют смягчения ЧК. Говорят об уходе зверей (Дейтч и Вихман. Оба знамениты своими расстрелами. О них сложились народные песни. По приказу Вихмана расстреляно до 60 000 человек в Крыму.); слухи, что этого требуют рабочие. На прогулке сегодня все взволнованы, боятся верить. Но с газетой пахнуло чем-то свежим.

{49}
[...]

      14-го.

      Сегодня огромный скандал из-за сломанной табуретки. В камере скамеек нет; приходится сидеть на полу, есть всего лишь две табуретки, {57} одна целая, другая сломанная. Сразу пошли кулаки, обмороки.
      Вакс, чтобы вызвать ссору, на стороне богатых евреек, которые завладели обеими скамьями.
У бедных их нет, как и у нас — русских. Сегодня кому-то понадобилась скамья, взяли на время. Но тут проснулась старая и ежедневная обида у «блатных», что скамеек у русских нет, и решили не отдавать ее еврейкам. Внезапно загоралась вражда, но особенно злая. Она сразу и определенно стала национальной. Вакс только усиливала ее своими выход-ками, пользуясь оружием в кармане. (Пользуясь своим исключительным положением шпионки, Вакс всегда держала при себе револьвер.)
      Минутами я думала, что ее разорвут. Не-нависть вспыхнула, как огонь. Бузя, Люся, Оля, бледные и трепещущие, стали стеной против Розы. Но она молчаливо лишь разжигала их. Бледная, сидела она с рукой в кармане, играя револьвером. Несколько раз кидались они, чтобы разорвать ее, но она молча слушала их непередаваемую брань ...
      Наконец медленно процедила она сквозь зубы: «но мы евреи, а вы г... о».

[...]

      5-го февраля.

      Сегодня утром вошел комендант лагеря. Молодой человек в военной форме — еврей Гельман. [...]