| 11:07p |
Следы не виденных зверей
Вчера в лесу Рамбуйе на глинистом берегу лужи я увидела отчетливый след кабаньего копытца. Через некоторое время нашу дорожку неспешно перешел упитанный олень. Увидев его отчетливый след на песке, я решила поиграть в австралийского аборигена и уткнулась в тропинку носом. Оказалось, что следов уйма – на песке, на глине. Не лесная дорожка, а звериный Бродвей. Олени и кабаны гуляли по ней, перепрыгивали канаву и уходили в вереск, в папоротники. Какой-то свинчик топнул ногой прямо на краю канавы. Еще попался след, который мы определили, как барсучий. Лапы, но не собачьи.
Я даже лениво подумала, а не съездить ли разок в лес Рамбуйе ранним утром и без собаки. Наверно, можно, затаившись, всех увидеть. Собаку, правда, больно жалко дома оставлять. |
| 11:14p |
Грибы, ностальгия и априорные представления
Здесь в лесах даже розы цветут,
Даже пальмы растут - вот умора!
Но как странно - во Франции, тут,
Я нигде не встречал мухомора.
Может быть, просто климат не тот -
Мало сосен, березок, болотца.
Ну, а может быть, он не растет,
Потому что ему не растется.
С той поры, с той далекой поры -
...Чахлый ельник, Балтийское море.
Тишина, пустота, комары,
Чья-то кровь на кривом мухоморе.
Г. Иванов
Георгий Иванов прожил во Франции больше тридцати лет – жил в Париже, в Биарице, свои последние годы прожил в Йере на Лазурном берегу. Стихотворение это вошло в книгу стихов, написанных после 43 года. Так что к моменту написания он жил во Франции по меньшей мере лет 16 (не помню точно, когда они с Одоевцевой приехали в Париж из Берлина). Мухоморов в подпарижских лесах сколько угодно, и сколько угодно сосен, березок и болотцев. Неподалеку от Биарица – Ланды – огромные сосновые леса. Там осенью в любой деревенской лавке белые за бесценок продают, и уж мухоморов хватает. И прямо за городом Йер лесистые горы, где больше всего сосен и средиземноморских дубов.
Ностальгирующей первой эмиграции очень не хотелось воспринимать свою ностальгию, как ностальгию по собственной юности, по ушедшему образу жизни. И возникает целый комплекс русских примет, якобы не существующих вне России: березки, грибы…
Возникают устойчивые представления, которые потом уже не ставятся под сомнение.
Лет десять назад мы, как обычно, собирали осенью грибы в лесу Фонтенбло. У нас гостили мои родители, живущие в Питере, и папа особенно радовался обилию рыжиков. На самом деле, под Питером рыжик – редкий зверь, а во Франции, и под Парижем, и в Альпах их иногда бывает очень много. И вот через некоторое время после этого сбора рыжиков разговаривала я с папой по телефону, и он мне рассказал, что видел по телевизору беседу с очень милым человеком – главным поваром питерской гостиницы «Европейская». Этот повар ездил во Францию – себя показать и на других посмотреть. Рассказывая о поездке, он очень сетовал, что не смог по-настоящему познакомить французов с секретами русской кухни – "где же во Франции возьмешь рыжики?". А ведь рыжики, в отличие от прочих солоников, французы тоже собирают. Они называются lactaires délicieux, и французы их, вполне по-солоухински, жарят. Впрочем, в этом году в ресторане при гостинице в Aix-en-Provence я ела рыжики, которые были отварены, слегка подсолены и законсервированы.
Интересно, что немцы, склонные к ностальгии не меньше, чем русские (во всяком случае до конца войны это определенно было так), если верить Ремарку, не пытались считать, что вне Германии чего-то нет, – они просто, переехав границу и оказавшись наконец в Германии, жадно смотрели в окно поезда на «немецкие деревья». |