mbla's Journal

Увидев из окна машины бредущую по тротуару старушку в чёрном платочке, наша питерская подруга Танька спросила в воздух – «а почему это старухи всюду носят платки».

И действительно, почему.

Старуха – это ведь социальный статус, а не возраст.

Вообще-то любопытная вещь случилась за последние лет тридцать – ускользание людей из социальных ящиков, во всяком случае, в образованном классе это очень заметно.

Как там раньше – портрет крестьянки, портрет дворянки...

Моя французская шефиня – сама профессорша, муж профессор – вечно ходила в дырявом замызганном свитере – ну, грязнуля была, дырок не замечала, а сходить в магазин свитер купить – наверно, думать ей было противно – идти куда-то там, отвлекаться.

Сегодня я общалась с директором фирмы, производящей экспертные системы – у него одна моя студентка практику проходила, и он на защиту приехал – на велосипеде. Я попросила у него визитку, хочу, чтоб он занятие по своей теме в курсе AI провёл. Визитку он долго искал – ему пришлось вытряхнуть на стол всё содержимое своего торбообразного рюкзака. Чего там только не было!

Не могу я моего восьмидесятилетнего отца, с которым мы только что в Бретани ходили по 15 километров по пересечённой местности, назвать стариком.

В шестидесятые были величественные старухи – Анна Андревна, Надежда Яковлевна. Но всё-таки старухи. Да, их, я думаю, очень устраивал статус великих старух.

Пожалуй, ускользнул только Пастернак. Не был стариком.

Может быть, из главных результатов революций шестидесятых – очевидное право на несоответствие – ни в чём – ни в одежде, ни в возрасте, ни в образе жизни.

Старуху в чёрном платке мы увидели из машины, когда на рынок ехали. И в то же утро, сидя в кафе перед тем, как отправиться набивать рюкзаки баклажанами, помидорами, персиками, оливками, – рынок раз в неделю – даже арбузов мы купили два – каждый из них неподъёмный, я глазела на пару за соседним столиком – мужик с седовато-лысоватым хвостиком, женщина с двумя хилыми косичками, в которые были вплетены узенькие разноцветные ленточки. Сколько им было лет? Вряд ли меньше семидесяти.
Смешными они не были – производили впечатление самодостаточных и вполне довольных жизнью – негромко переговаривались, пили кофе.

Казались мне моложе сидящей за другим столиком приличной молодой семьи – аккуратные малые дети, хорошенькая солидная мама лет не более 30-ти. Или не моложе? Просто роднее...

Утром на пляже с Катей часто разговаривала живая стройная женщина в закрытом купальнике и в шляпке – с кожей, как сморщенный папирус – мы решили, что ей не меньше 90-ста. А как двигалась!

Другая женщина, лет, может быть, семидесяти пяти или больше, плавала с маской. Загорелая, без лифчика – она не была ни стройна, ни изящна, но крепка и весела, как бывают немолодые собаки.

Я давно уже знаю, что когда умирает человек в восемьдесят, это не меньшая трагедия, чем когда в тридцать...

Но потеряв обязанность стать когда-нибудь в свой черёд насытившимися жизнью стариками и старухами мы одновременно потеряли и право на мудрость...

Ох, не дадут нам её! Фиг!