Пару дней назад я достала из почтового ящика посылку от лондонских друзей – с украинским зефиром.
В Париже в каком-нибудь русском магазине его, наверно, тоже продают, но как же нам хочется присылать-привозить-получать-дарить. Пусть даже и символом глобализации – украинский зефир из Лондона.
Из Парижа французское вино и сыр, а мы в свою очередь вино и сыр от производителей – с Роны, из Бургундии, с виноградника, который – «вон, посмотрите, на том холме, совсем маленький, сто бутылок в год.» Из Питера кислую капусту и клюкву, из Кёльна пельмени от Светы – поварихи из Днепропетровска, из Флоренции кьянти, обязательно с чёрным петухом.
Эйфелевы башни, матрёшки, парижские гамэны.
А когда-то на рынке продавали симпатичные расписные ложки. И свистки.
Превращение предмета в сувенир, Борхеса в Пелевина, путешествий в туризм.
«Сломав берёзу иль осину, подумай, что оставишь сыну, что будет сын потом ломать? Остановись, ебёна мать!»
И ищешь
тайные безлюдные пространства, чтоб убедиться в собственном существовании.
И стыдишься своей недемократичности, и обнаружив случайно какое-нибудь укромное место, с тоской думаешь про то, что его найдут другие.
И зачем-то двадцать лет назад бегали по Лондону в поисках хорошего капучино, и находили, и радовались, а сейчас при виде очередного ирландского паба с тоской отмечаешь, что не надо ехать в Дублин, чтоб сидеть у деревянного стола со столешницей в пятнах и царапинах и рисовать пальцем на пене Гинесса единственную доступную картинку – свинюшку в фас – кружок, внутри другой с двумя точечками, и треугольнички ушей вверх торчат.
А несколько лет назад во Флоренции почему-то почти пустой монастырь Сан-Марко, и стирающийся, растворяющийся за окном голубой цвет у Беато Анжелико, когда вдруг удаётся сосредоточиться, попытаться понять, какое ты ко всему этому имеешь отношение.
И почему время уходит, а остаётся пространство, и что страшней всего, когда пространство уходит тоже...