Вчера вечером, ну, а может и ночью – это уж для кого как – после пары с приятностью выпитых бутылок вина, после ужина, ленивой болтовни, просмотра роликов в сети, вспомнив, что самолёт почти утром, и из дому выйти придётся в девять,
Машка решила собрать рюкзак.
Я тоже суетливо готовилась к сегодняшнему окончанию каникул и ранней лекции.
Васька по случаю одной срочной заказной работы сидел за компьютером, не отрываясь от стула.
И тут
Машка вдруг вовсе не обеспокоенно спросила, не видела ли я её набрюшной сумочки.
Не видела, ну да что тут такого – в обычном бардаке и слона потеряешь, не то что сумочку небольшую.
Первые пятнадцать минут мы искали её особо не напрягаясь. Ну мало ли куда
Машка могла её кинуть, приехав из аэропорта домой – на вешалку, на стол, под стол, в кровать.
Через полчаса к поискам присоединился
Васька. Мы перетряхивали шкафы и простыни. Я побежала на улицу, к машине, надев кроссовки на босу ногу.
Бегемот по телефону довольно разумно заметил, что если сумочка могла расстегнуться и выпасть в машине, то с таким же успехом она могла выпасть и на самолётном сиденье по дороге из Рима.
Мы вспоминали, когда беглянку видели в последний раз, и получалось, что в Риме на паспортном контроле.
Увы, именно в этой набрюшной постоянно с волнением ощупываемой сумочке ехала ценная паспортина.
Я горестно думала, что лучше б мой паспорт потерялся, в голове моей прокручивались картины посещения посольства, а ещё французской полугодовой визы ужасно было жалко.
Из
Машки раздавались сдавленные всхлипы.
Как потом выяснилось, мы с ней обе в красках вспоминали, как когда-то в первое посещение Франции в 90-ом году, они с Яшкой выкинули на помойку свои обратные билеты, вместе с мусорными бумажками. То есть, неизвестно, конечно, так ли дело было, но билеты бесследно исчезли из дому, и пришлось ехать на Северный вокзал за новыми, а на обратном пути у Яшки ещё и машина не завелась, потому что он от волнения на что-то важное не нажал.
Я решительно сказала, что будем сейчас разбирать квартиру по простынке-по книжке, и тут
Машка вздохнула, запустила руку в рюкзак и с блаженной улыбкой на лице извлекла оттуда полиэтиленовый мешочек, а из мешочка припрятанную в него накануне многострадальную сумочку.
Было два часа ночи.
Васька вернулся за компьютер, а мы налили себе по джину с клюквенным соком, коньяк был допит ещё до отъезда в Италию, и предались разговору о том, что бывают на свете не такие, бывают другие – не кретинки, не идиотки, не дебилки. Такие, которые ничего никогда не забывают, – ни в кофеварку воду налить, ни чашку подставить.
Они не прячут сумочек, не путают дней недели, к ним не приходят шевеля усиками тараканы, потому что любой забредший на огонёк таракан умрёт у таких голодной смертью. Они не ищут по десять лет разбежавшиеся бумажки и готовят телегу зимой. Бывают... И не убегают у них любимые штаны неизвестно куда. Бывают такие. Да. И хорошо ещё, что можно всегда позвонить на убежавший мобильник. А ключи?
Но главное – никогда ничего не прячьте, ведь если прячешь, нужно где-нибудь записать куда, и эту бумажку, на которой написал, куда спрятал, надо тоже куда-нибудь спрятать, и записать, куда спрятал. И так начинается дурная бесконечность. Лучше уж всё швырять, куда ни попадя, только чтоб на виду, чтоб из глаз не скрывались. Или там сундук завести – и всех в него отправлять. А уж перерыть сундук – дело плёвое.
....
За время моего отсутствия расцвели форзиции и магнолии, на газоне в кампусе вокруг платана вылезли лесные фиалки, и стало светло по утрам. Так что уже опять впору кричать – время, ползи тихо-тихо, как самая ленивая улитка.