| 3:45p |
Одно из классических клише: юность – самое счастливое в жизни время.
Вывод – люди надевают розовые или зелёные очки, вспоминая прошлое – ведь в юности трава была зеленей, а облака розовее.
В юности баланс потерь и приобретений в пользу приобретений. В юности мы бессмертны. Чем старше мы становимся, тем трудней всё поменять – страну, партнёра, профессию, жизнь…
А вот повседневного счастья, пожалуй, в не-юности – больше. У меня – так.
До тех пор, пока можешь бегать-прыгать – возраста как груза совсем нет.
Одна моя знакомая, отнюдь не юная, выздоровев после тяжёлой болезни, сказала, что она побывала в другом возрасте, выздоровление – возвращение обратно в свой.
...
Когда кто-то с нежностью вспоминает какое-то время не надо подозревать его в ностальгии по собственной юности.
И не надо считать, что нежные воспоминания о 70-х непременно означают ностальгию по советской власти.
Общественное устройство и жизнь всё-таки очень разные вещи. Зазор между ними делается совсем узким только когда жить почти невозможно – в войну, в концлагере.
Становится узким, но не пропадает совсем...
Если бы при дурном строе непременно и жизнь была бы дурной, литература о плохих временах сводилась бы к Кафке или Салтыкову-Щедрину.
Коль скоро существует не только такая литература, значит, жизнь не определяется гадостностью власти.
Думаю, что если б была жива бабушка, она с такой же нежностью как я вспоминала бы кусочек сельдерея, к которому ниткой был привязан кусочек морковки и травинка петрушки. Это называлось «корешки», их клали в суп. Покупали на рынке за 10 копеек...
В начале 80-х я прочитала рассказик, кажется, в журнале «Время и мы», а, может, в «Континенте». Рассказ был от первого лица. Очень коротенький. У человека, уже несколько лет живущего в Израиле, только что родился сын. В потоке сознания герой вспоминает самое разное – в частности думает про то, что сын его никогда не будет кататься с горки в шапке с помпоном.
Чаще всего когда говорят о ностальгии, имеют в виду ностальгию по стране. Абсурд на мой взгляд. Что такое страна? Впрочем, я вполне представляю себе, что можно тосковать по пейзажу.
Человек – зверь ностальгический, и ностальгия его – по собственному прошлому. Но почему по юности? Просто по себе. По какому-то образу жизни и связанных с этим образом жизни людях.
К общественному устройству такая тоска имеет более чем косвенное отношение.
Я решительно ничего не имею против устройства Америки в начале 80-х. И нет у меня практически никаких воспоминаний об этом времени. Я не прижилась. И хоть было мне 25, вполне ещё юность, трава вовсе не была зелёной…
А в Европе того времени она была для меня зеленущей. Впрочем, и сейчас зелена.
В отвратительно серых мутных 70-х, при омерзительной советской власти, при выжившем из ума бессмысленном старикашке во главе страны, при довольно пустых полках в магазинах (нет, не до предела, в Ленинграде вполне можно было тогда не стоять в очередях, если не гоняться за тем, чего не было) моё личное пастбище с книжками, болтовнёй, походами было зелёным.
И когда в 80-ом, сидя в библиотеке брауновского университета, я читала трифоновское «Время и место» именно это моё пастбище и стояло в глазах… С лужами, мокрым снегом, зелёной травой.
Если жизнь при плохой власти и пустых полках состоит прежде всего из ужасов, давайте выкинем половину литературы – тех же Трифонова, Казакова, Балтера… |