| 12:48a |
У нас не любили гладиолусов и георгинов. За пышность, наверно. Мама не любила.
А теперь хоть бабушкины лиловые астры, хоть розовые гладиолусы рядком на грядке - всё песок сквозь пальцы - двор-колодец, огромное кухонное окно - пространство между двумя стёклами вместо холодильника, туда аж арбуз помещался полосатый, спасённый из клетки, где арбузы жили в сентябре на углу 6 линии и Среднего. Дыханье перехватывает - нож, занесён над арбузом.
Красная рука идёт по лестнице, вот она уже на четвёртом этаже.
И даже паук-крестовик в дачном сортире - он качается, он висит в углу, он может упасть, когда писаешь, в самом беспомощном положении. А если упадёт, - верная смерть - просто умрёшь от ужаса. Даже крестовик подёрнулся патиной, стал не живой, а, может, брошка такая янтарная - паук-крестовик. И рассказы про провалившихся в сортир - до всякого "Декамерона".
Кожаная обивка автобусных кресел, деревянные трамвайные. И держишься за матерчатую (брезентовую?) петлю.
Интернет, мобильники, дачные умывальники - руками вверх стерженёк, и полилось на руки.
И те, от кого остались дыры, зияющие дыры, они тоже были бессмертные?
Белый клевер на газоне, брусничные гроздья, тяжело поворачивается колесо - мельничное, штурвал, - закругляется под колёсами земля - и даже большая медведица поворачивается на небе, лапу сосёт.
Красная секундная стрелка бежит, радостно подпрыгивая, и неотвратимо ползёт чёрная часовая. |