Шмель запутался в цветущих ветках – никак не мог сосредоточиться и выбрать, где ж устроиться. А рыжая бабочка недвижно сидела на только вылупившемся листке.
Вот переведут стрелки в воскресенье, вот начну ходить по вечерам через лес пешком от станции.
Вот-вот-вот.
Ребята в кампусе резвятся в честь выборов в студенческий совет – вытащили на лужайку огромные мягкие диваны (и откуда взяли?) и какой-то у них змеевик подозрительный на колченогом столе – всё же наверно, пиво варят, – вряд ли самогонный аппарат.
Раз в году даже палка стреляет, – даже не на славных задворках, где жизнь в садиках копошится, где комья земли по утрам ворочают, – на серой промышленной улице, по которой в кампус от метро идут, в этой никакой безликости – тоже розовые вишни прижимаются к беспамятным бетонным стенам. Открытые окна, ветер – не пронизывающий, не давящий на кожу – тёплый, скользящий.
Дни один за другим катятся – «роскошно буддийское лето» – в марте
И под деревьями уже лежат, вздрагивая, лепестки, – не ковром ещё, – так, предупреждением.
Свербит, грызёт то ли беспокойство, то ли стыд.
Вот перед кошкой Гришкой никогда не стыдно – наглый самоуверенный зверь, а перед Катей – очень – перед собаками вечно стыдно.
Перед детьми, стариками – перед чужой беспомощностью.
Отвечаешь лишь за тех, за кого отвечаешь – но иногда всё равно удивляешься, что вся жизнь построена на возможности абстрагироваться от чужого, и не бывает щастья для всех...