Не выдержал, зашел в комнату, где спала Б., пахнущая ромашкой. Долго стоял рядом с кроватью и вглядывался в ее лицо, бесконечно родное и близкое и одновременно далекое и чужое. Расстегнул молнию на джинсах и долго дрочил, глядя, как слегка вздымается и опадает при каждом вдохе и выдохе ее грудь, затянутая в ночнушку. Кончал тоже долго, аккуратно прицелившись, направив хуй книзу, выламывая его против естественного превозмогающего гравитацию направления вверх, чтобы тяжелые струи падали ей прямо на лицо.

Первые три или четыре струи она лежала не шевелясь, лишь потом подняла руки кверху, пытаясь защититься от падающей на нее спермы, прикрыла лицо ладонями в защитном жесте и вскрикнула несколько раз: "Что! Что ты делаешь, что ты делаешь!", а я стряс с хуя последние капли и сказал самым доброжелательным голосом, каким только смог: "Доброе утро!" Это подействовало успокаивающе, руки ее бессильно упали на постель и дыхание вернулось к нормальному ритму спящего человека.

Я вышел из комнаты, чувствуя себя сладостно опустошенным и одновременно чем-то приятно наполненным, так, что смог вернуться к работе, не отвлекаясь на мысли о ебле, а через два часа проснулась Б. и продолжила кричать: "Что ты делаешь! Что ты делаешь! Я проснулась от дикой рези в глазах, у меня теперь коньюктивит!"

Она проспала два часа со спермой в глазах и теперь почти ничего не видела от слез, глаза покраснели и опухли, и она побежала промывать их свежезаваренным чаем с бергамотом, и мне было очень ее жалко.

Но ощущение сладостной опустошенности и одновременно приятной наполненности никуда не пропало, и я чувствовал, что поступил правильно. Хотя и знал, что больше никогда не буду кончать ей в глаза, пока она спит.