ДнД.


Каждый месяц в проектный институт поступала разнарядка: сколько сотрудников он должен ежедневно выделять в помощь оговоренному отделению милиции. Цифры были очень существенные, так что когда их в свою очередь разверстывали по отделам, каждому сотруднику приходилось минимум раз в месяц посвящать свой вечер охране родного города. Правда, не ко всем приставали одинаково сильно.







Меньше других страдали главные конструкторы, пожилые сотрудники, замужние женщины и, естественно, сам начальник отдела; наибольшая нагрузка падала на мужчин, особенно молодых. К особенно безответным приставали по два раза в неделю. Отлов сотрудников сопровождался таким неудовольствием, что начальнику приходилось давать за каждый выход по половине отгула. Если же вечер был субботний или воскресный, давали целый отгул, а на праздниках ставки еще повышались.



Некоторые таким образом накапливали себе целый дополнительный отпуск. На последних страницах журналов того времени можно было отыскать шуточки типа следующей:

Я вчера за три отгула
Головой упал со стула.
Поначалу-то сперва
Согласился я за два,
Но, взглянув на эти рожи,
"Нет, - решил, - так не пойдет!" -
И слупил с них подороже.
Я ж не полный идиот!



Официально время дежурства тянулось с пяти и до одиннадцати вечера. Около четырех часов сотрудники, назначенные на этот день, начинали собираться и затем ехали разными видами транспорта в отдаленный спальный район, где на первом этаже безликой многоэтажки находился опорный пункт милиции - специально выделенная небольшая квартира, где полагалось дежурить участковому. В пыльной, пустой, прокуренной комнате ярко светила дешевая люстра, освещая ситцевые занавески у окна, письменный стол, вереницу стульев вдоль стен и вешалку. Сотрудники раздевались, доставали книжки и ждали. Наконец являлся милиционер, устраивал перекличку и, разбив присутствующих на группки по два-три человека, объяснял маршруты движения.



В прихожей висела схема близлежащего квартала, застроенного рядами одинаковых, словно под копирку, жилых домов. Между ними тянулись пешеходные дорожки и проезды; каждая группа должна была, словно заводная, бродить по круговому маршруту, поддерживая общественный порядок. Один человек оставался в комнате у телефона. Сам милиционер, не желавший утруждать себя личным участием, пояснял, куда ему звонить в случае чего, и исчезал допоздна. Женщины, нацепив красные повязки, отправлялись по магазинам; мужчины, болтая о пустяках, брели куда глаза глядят, время от времени возвращаясь погреться в опорный пункт и всячески увещевая друг друга повременить с выпивкой. Если стояли холода, дружинники прочесывали все магазины подряд или прятались на лестничных клетках жилых домов. Хулиганов, по счастью, нигде не встречалось; иногда пожилые дамы останавливали бегущего малыша и делали ему внушение, чтобы ходил тихо.



Часам к девяти все постепенно сползались назад и ждали. Наконец являлся милиционер и после повторной переклички распускал всех по домам гораздо раньше срока.

Однажды я с двумя сотрудницами скучал в опорном пункте; вдруг зазвонил телефон, и плачущий женский голос взмолился, чтобы помогли унять мужа. Я стал названивать милиционеру, но его, конечно, не было. Между тем женщины, исполнившись благородной жалости, требовали решительных действий. Подгоняемый ими, я с великим страхом проследовал по указанному адресу и позвонил в дверь. Женщины на всякий случай куда-то испарились. Дверь открыл нечесаный верзила в майке, испуганный еще гораздо больше, чем я. Виновато улыбаясь и разводя руками, он мямлил, что у них уже все хорошо. Жена с подбитым глазом согласно кивала из-за спины. Я пожелал им спокойной ночи и удалился.



В студенческие годы мы были приписаны к отделению транспортной милиции, ютившемуся на задворках Павелецкого вокзала, и целыми часами помогали патрулировать электрички. Нам следовало прекращать пьянки в тамбурах и отбирать карты у тех, кто играл в дурака. Меня поражал наметанный глаз одного пожилого милиционера, который, заметив невинно сидящую компанию, словно фокусник, вытаскивал из-под задницы крайнего парня колоду карт или останавливал идущего по проходу мужика, который на поверку оказывался пьян. Милиционер был не злой и имел явную склонность к воспитательной работе. Расценивая нас как потенциальных правонарушителей, он пускался в подробные рассказы о всяческих хулиганствах, неизменно заключая их ссылками на статьи Уголовного кодекса.



Может быть, нам везло, но все нарушители в электричках попадались какие-то смирные и сопротивления не оказывали. Отъехав недалеко от Москвы, мы вылезали на крупной станции и долго грелись в тамошнем отделении, слушая рассказы дежурных о последних происшествиях, а затем пускались в обратный путь. Однажды нас встретили возбужденные милиционеры и, перебивая друг друга, сообщили, что на платформе была многолюдная драка, и некоторых даже увезли в больницу. Пожилой милиционер сокрушался, что обошлось без него; я между тем горячо благодарил судьбу.



В дежурной части Павелецкого отделения бессонно горела свисавшая с высокого потолка лампа под жестяным козырьком; за глухой стойкой сидел дежурный, а треть комнаты напротив была зарешечена, и там валялись на полу и бродили пьяные, время от времени оглашая воздух мольбами о помиловании. Хлопала входная дверь, и крепенький розовощекий сержант, держа за плечо, конвоировал очередного пьяного. Тот вертел головой и невразумительно доказывал, что он не пьян. Его обыскивали, опорожняли карманы, отбирали часы и ремень и все это вносили неразборчивым почерком в акт, который сидящие тут же дружинники подписывали в качестве свидетелей. Щелкал замок решетки, и сиплые голоса вразнобой приветствовали новичка. Поздно ночью приходила машина, отвозившая всю компанию в вытрезвитель.



Хотя по городу ходили упорные (и, судя по всему, не беспочвенные) слухи об избиениях и прочих зверствах, творимых милиционерами, сам я ничего подобного не видел; правда, не исключено, что они стеснялись нашего присутствия и потом без свидетелей наверстывали упущенное. С пьяными обращались почти вежливо; те, в свою очередь, также были напуганы и стремились договориться по-хорошему.



Только однажды в отделение доставили очень буйного субъекта, который все изворачивался в руках державшего его милиционера, норовя смазать его по уху. Когда ему это наконец удалось, подоспевшие товарищи повалили его на живот и, загнув ноги далеко за спину, привязали ступни веревкой к заведенным туда же локтям. Это называлось "козлом" - наказание, широко применявшееся во всех армиях прежних веков. Живот мужика выпятился, словно детская качалка; он судорожно болтался на нем взад-вперед и матерно крыл правоохранительные органы. По мере того, как позвоночник ныл все сильнее, брань сменилась хныканьем, и наконец он запросил пощады чистейшим литературным языком. Не дожидаясь, пока он заговорит стихами, я также присоединил свой голос; мужика развязали, и он, держась за поясницу, понуро скрылся за решетчатой дверью.



Говоря по совести, я счел это наказание в принципе справедливым.



Автор текста М. Глебов.