Овощебаза.


Если милицейская повинность одолевала проектировщиков круглый год, то овощные базы сильнее свирепствовали в осенне-зимний период. Осенью туда непрерывной чередой тянулись составы с новым урожаем, которые приходилось разгружать вручную. Зимой и весной запасы перебирали, отбраковывая гниль, а частично мыли и расфасовывали в пакеты для овощных магазинов. Иногда следовало переволочь необъятную груду мешков или ящиков из одного хранилища в другое или уложить их на прежнем месте в ином порядке.






Каждая организация была прикреплена к одной из многочисленных баз города. Оттуда ежемесячно поступали громадные разнарядки на шефскую помощь. Базы работали круглосуточно, в три смены, первая из которых начиналась в восемь утра и тянулась до четырех. Чаще всего москвичам выпадала первая смена; она считалась как бы равноценной основной работе, и отгулов за нее не давали. Вторая смена была даже предпочтительнее, потому что у людей освобождалось утро, а на базе редко задерживали допоздна. В самые напряженные дни осеннего завоза шефская помощь требовалась круглосуточно; тут начинались скандалы, и многие сотрудники категорически отказывались переходить на ночной образ жизни, грозя увольнением.



Но поскольку за ночные смены начальник сулил по три отгула сразу, всегда отыскивались желающие, которые исчезали из отдела на длительный срок, днем отсыпались, а к ночи, запасшись для сугреву бутылкой, ехали разгружать вагоны, и впоследствии то и дело гуляли, растягивая заработанный отпуск на целое лето. Но им все равно были благодарны, словно афиняне Тезею, который добровольно поехал к Минотавру вместо них. Некоторые директора, спасаясь от этой напасти, фиктивно принимали на инженерные должности полуграмотных мужиков; те все время околачивались на базе, и тогда настоящие сотрудники могли хоть как-то заниматься своим прямым делом.



Овощные базы аккуратно расплачивалась с инженерами по тем мизерным ставкам, которые полагались тамошним низовым работникам; эти гроши переводились в институт, где их приплюсовывали к зарплате. Тем, кто работал в неудобное время, выплачивалась двойная и даже тройная ставка, что становилось уже существенным подспорьем к скудному институтскому жалованью.



Все овощные базы принципиально делились на допотопные и новейшие.



Первые были созданы еще до войны и располагались на труднодоступных окраинах, поблизости от узловых станций железных дорог. Мобилизованные сотрудники поднимались ни свет ни заря и, закутавшись в старые куртки, теплые брюки и резиновые сапоги, ковыляли по гололеди к метро, таща авоськи с брезентовыми рукавицами и бутербродами. От конечной станции уходил набитый автобус; он долго петлял по безлюдной дороге среди бетонных заборов, складов и гаражей. Мутно светало; за низкими неряшливыми постройками чернели иглы прожекторных вышек и шагали в разные стороны решетчатые столбы высоковольтных линий. Дорогу то и дело пересекали ржавые рельсы заводских одноколеек. Уже слышалась близость железной дороги. Наконец автобус тормозил перед распахнутыми воротами базы.



У входа кучковались сотрудники разных организаций в ожидании распорядителя работ. Некоторые грелись в избушке проходной, другие, озираясь, справляли у забора нужду. Несколько самых нетерпеливых осаждали диспетчерскую, пытаясь добиться толку. Наконец оттуда являлась баба средних лет в испачканной телогрейке и с золотыми перстнями на пальцах и вела недовольно гудящую толпу мимо приземистых длинных сараев, трансформаторных будок и полузамерзших куч овощного гнилья туда, где явственно слышался перестук и звон пролетающей электрички.



Мужчины, отделившись, гуськом втягивались на грязную, разбитую рампу (платформу) под навесом, вдоль которой стоял десяток крытых грузовых вагонов с широко раздвинутыми дверцами; внутри белели уложенные под самый потолок мешки с картошкой. Баба указывала на два крайних вагона: мешки оттуда следовало переволочь в примыкавший к рампе амбар и сложить там аккуратными штабелями.



Кто-то волок из угла тяжеленную стальную тележку, на которой умещалось по десяти мешков сразу. В последнем вагоне уже колупались люди, стаскивая ближайшие мешки на рампу; туда с дребезжанием катила тележка; двое интеллигентных дистрофиков в лыжных шапочках кое-как нагружали ее и, разгорячась, обменивались солеными шутками. В амбаре несколько мужиков громоздили пирамиду, подавая снизу и втаскивая мешки наверх. Трещала гнилая дерюга, и клубни веером разлетались по рампе. Те, что штурмовали вагон, уже продвинулись внутрь; двое вскарабкались под самый потолок в обе стороны от входа и спихивали мешки; другие оттаскивали их к рампе; дистрофики грузили тележку, но уже перестали шутить; тележка, запинаясь о выбоины и надсадно дребезжа, исчезала в чреве амбара.



Вот уже полезли в другой вагон. Кто-то отчаянный тащил мешок на спине. Другой, пригорюнившись, сосал разодранный палец. В амбаре между тем устроили перекур, оттуда раздавались перебивающие друг друга голоса и подозрительный звон стакана. Двое самых оголтелых упорно выпихивали из вагона мешки. По рампе инспекторской походкой двигалась баба с перстнями, грохнулась на рассыпанной картошке и подняла крик. На дальнем конце копошились еще мужики без тележки; крепко захватив мешок за углы, они вдвоем, спотыкаясь, несли его в двери амбара. Под навесом еще стемнело и закружился мелкий ноябрьский снег. Маневровый электровозик со свистом отцеплял и оттаскивал порожние вагоны.



У соседнего амбара другая бригада разгружала вагоны с вонючей, подмороженной капустой. Осклизлые кочны по нескольку штук были набиты в узкие крупноячеистые сетки. Их укладывали невысокими штабелями на квадратные, полтора на полтора метра, деревянные поддоны. С жужжанием подкатывал юркий электрокар, цеплял торчащими вилами поддон снизу и утаскивал его на задворки базы. Там на широкой асфальтированной площадке формировались бурты - длинные линии этих поддонов, разделенные узкими проходами. Сверху бурты утеплялись брезентом и всякой дрянью, из нее кое-где торчали к небесам короткие, сбитые из досок трубы-отдушины.



На других путях разгружали веселые рыжие мешки с импортным луком, картонные ящики с болгарскими помидорами, плоские деревянные корытца южного винограда. Из одного вагона по деревянному желобу выкатывали арбузы. Мужчины, вытянувшись цепью, передавали их из рук в руки и наконец укладывали в шаткие металлические контейнеры. С треском падал и раскалывался ярко-алый арбуз, к нему со всех сторон стекались любители сладкого. Другие брезгливо потрошили виноградные лоточки, отыскивая среди липкой гнили перезревшие сладкие ягоды. Местные работники закрывали глаза на это мародерство, но выносить что-либо с собой категорически запрещалось.



Еще одной бригаде не повезло: ей достался вагон, вроссыпь заваленный грязной, гниющей свеклой, которую дорожная тряска спрессовала в хороший бетон. Несколько человек ковыряли его совковыми лопатами, отколупывая склеенные глыбы и шлепая их в контейнеры, которые оттаскивались электрокарами в сторону мойки. Кто-то, окончательно перемазавшись, лез на самый верх осклизлой осыпи и пытался копать оттуда. Лопаты с хрустом врезались в свеклу, и вагон трагически истекал малиновым соком. Из соседнего вагона выносили аккуратные длинненькие мешки с польской морковью, а дальше еще одни горемыки мучались над склеенной россыпью черной редьки.



Возле капустных буртов всегда копошились закутанные женщины с огромными ножами в руках. Раскидав верхнее утепление, электрокары подтаскивали поддоны с почерневшей, полусгнившей капустой. Одни женщины взрезали сетки и пересматривали кочны, лихо обрубая подгнившие листья и слишком длинные кочерыжки, другие паковали капусту в новые сетки и укладывали на поддоны, третьи совковыми лопатами сгребали гниль в контейнеры.



Кто-то в резиновых сапогах спускался в многометровые, врытые в пол амбара дощатые резервуары для квашеной капусты и скреб их корявой щеткой, куда помощник направлял ледяную струю из шланга. Самые неудачливые закидывали совковыми лопатами монбланы скопившейся гнили через высокие борта самосвалов.



Что касается новейших баз, они представляли собой гигантские многоэтажные здания, вздымавшиеся над окружающей рухлядью, словно крейсера среди рыбачьих лодок. Вдоль их заднего фасада тянулась железнодорожная рампа, вдоль переднего - автомобильная, с которой грузили уходящий в магазины транспорт. Здесь было вдоволь тележек, которых мощные грузовые лифты играючи поднимали на десятый этаж. Огромные промозглые хранилища, подпертые в центре колоннами, были залиты светом прожекторов, а вентиляторы ныли и гудели, гоняя сквозняки из угла в угол. Люди, отставшие от своей группы, подолгу блуждали в путаных переходах, по которым с жужжанием носились электрокары. Более ценная импортная продукция в этих хранилищах явно теснила отечественную. Электрокар возносил элегантные ящики с иностранными наклейками под самый потолок, где мужики принимали их и укладывали в штабель. По транспортерам ползла мытая морковь и сыпалась в подставленные пакеты. Внизу на рампе, чертыхаясь, разгружали россыпь свеклы. Стрелки часов на фасаде проходной медленно ползли к окончанию затянувшейся смены.
Автор текста М. Глебов.

Еще про жизнь в СССР.