Командировка.


Все командировки делились на две принципиальные разновидности: местные и настоящие. Местные командировки не выходили за пределы Москвы и ближайших пригородов и всегда укладывались в один день. Целью их был надзор за строительством неподалеку либо (чаще) всякого рода согласования и консультации в других институтах и государственных службах, а также прямая доставка документов во избежание проволочек на почте. Обыкновенно человек выезжал с работы после обеда и уже не возвращался назад; в более длительных случаях он пропадал все утро, но под конец рабочего дня все-таки появлялся на своем месте и докладывал об успехах. Никаких специальных документов этим сотрудникам не выписывалось, а в табеле (где отмечалась посещаемость) секретарша ставила пометку МК, полностью приравненную в правах к букве Р, означавшей нормальное присутствие на работе.






Если же цель командировки находилась в отдаленном городе, куда невозможно было обернуться за одни сутки, у человека возникало много дополнительных трудностей. Первым делом он звонил в организацию, куда собирался ехать, и просил забронировать ему номер в гостинице, потому что в советские времена путешественник, не позаботившийся об этом заранее, рисковал ночевать на вокзале. Затем начинались мытарства с транспортными билетами. Существовало три принципиальных способа передвижения по стране: самолет, автобус и железная дорога.



Билеты на самолет стоили гораздо дороже прочих. К тому-же в зависимости от должности иногда они не полагались. К этому добавлялось еще то неудобство, что аэропорты всегда располагались на большом удалении от своих городов, и добираться к ним и от них иногда оказывалось много дольше и труднее, чем совершить сам перелет. Если пункт назначения был не слишком крупным, требовалась пересадка на местную линию - какой-нибудь допотопный кукурузник, ходивший нерегулярно и оставлявший у пассажиров неизгладимую память своими летными качествами. Эти аэропланы к тому же нередко были переполнены неряшливыми туземцами, добиравшимися в другое селение с грудами своего барахла и всякой живностью - козами, овцами, домашней птицей в корзинах.



Когда шли обложные дожди или собиралась гроза, рейсы откладывались на неопределенное время, и тогда измученные толпы пассажиров коротали по нескольку суток кряду в тесных, неблагоустроенных зданиях провинциальных аэродромов. В ненастные дни даже столичные, относительно просторные аэропорты выглядели перевалочным пунктом беженцев, спасавшихся от вражеского нашествия. Небритые, осунувшиеся люди с чемоданами и тюками сидели на скамейках, на этих тюках или, подстелив газетку, прямо на полу. Дети хныкали и мочили штаны. Из туалетов растекались вонючие лужи и отчаянно несло хлоркой. Кто-то спал, растянувшись на трех стульях сразу; другие, отстояв длинную очередь, несли из буфета бутерброды и поедали их тут же на коленях, запивая мутной бурдой под названием кофе.

Огромный, усеянный бумажным мусором и продуваемый сквозняками зал бессонно гудел; все лица были повернуты к большому табло с расписанием вылетов. Когда громкоговоритель, сдавленно откашлявшись, объявлял неразборчивым басом очередную задержку, по толпе шелестел ропот. Наконец на табло высвечивалась долгожданная строка; в зале возникало судорожное движение, и счастливчики, подхватив свои баулы, мчались наперегонки сквозь толпу к месту регистрации. Однако даже сам факт вылета не гарантировал удачи, поскольку за время пути погода в конечном пункте могла испортиться, и тогда самолет поворачивал, садился где-нибудь еще и ждал. Самые невезучие мучались таким образом по целой неделе. Вследствие всего этого авиацией без настоятельной нужды старались не пользоваться и в пределах европейской части страны передвигались главным образом по сухопутью.



Междугородное автобусное сообщение в советские времена было плохо развито и чаще всего рассматривалось как неизбежное дополнение к железным дорогам. Когда поезд останавливался на промежуточной станции, по ту сторону вокзала всегда имелась обширная грязная площадь, где дремали и пыхтели потрепанные автобусы, доставлявшие пассажиров в удаленные от железных дорог городки.



Существовали и более солидные маршруты, оснащенные хорошими импортными машинами, связывавшие крупные города и конкурировавшие с рельсовым транспортом; билеты на них стоили дорого, спать в салоне было негде, разве только сидя, и потому ими пользовались лишь редкие любители. Тем не менее в ряде случаев автобус оказывался единственным средством достижения затерянных в глуши населенных пунктов: военных городков, поселков при электростанциях, крупных оборонных заводов и т.п., если они были связаны со столицей прямыми рейсами. В Москве существовало несколько удаленных точек, откуда отправлялись междугородные автобусы; главнейшей из них с 1960-х годов был автовокзал на северо-восточной окраине в Щелково.



По железной дороге

В поезде пассажир обращается к проводнику:
- Почему у вас такой чай светлый?
- Успокойтесь, белье будет темное!



Однако не менее 90% всех командировочных странствий осуществлялось по железной дороге. Поездов было много, билеты на них относительно дешевы, сами вокзалы располагались почти в центре любого города и в тех, что помельче, даже составляли этот центр. Поскольку все железные дороги радиально сходились к столице, куда бы москвич ни собрался, путешествие обычно обходилось без пересадок. Любой поезд состоял из разных по степени удобства вагонов, так что каждый социальный слой ездил в своем классе и с другими слоями пересекался редко.



Наиболее комфортабельным был класс СВ (спальный вагон); такие вагоны прицепляли большей частью к составам, связывавшим самые крупные города страны или отправлявшимся за рубеж. В купе СВ было всего два мягких дивана, застеленных чистейшим бельем; на окнах сверкали крахмальные занавесочки, туалет всегда был исправен, красивая проводница с улыбкой разносила чай, а по соседству гремел посудой вагон-ресторан. Здесь ездили иностранцы, солидные чиновники, теневые воротилы, столичные артисты и сопровождавшие их лица.



Ступенькой ниже (и, соответственно, дешевле) считался мягкий вагон. В купе было уже четыре места, которые по сравнению с обыкновенной доской действительно казались мягкими. Этот класс был промежуточным, и ездили в нем неудачники, не сумевшие достать билетов на привычное им СВ или, напротив, в следующий по рангу вниз купейный вагон.



Купейные вагоны, составлявшие от одной трети до половины длины всякого поезда, были настоящим царством советских служащих. Здесь также имелось четыре полки, попарно с каждой стороны, и столик перед окном между ними. Днем все четверо путников сидели внизу, поглядывая на проплывавшие пейзажи и поддерживая бесконечный ленивый разговор. На столе громоздились кульки с едой, бутылки лимонада и стаканы чая в серебристых подстаканниках, мелодично позвякивавшие всякий раз, когда поезд качало на стрелках. Уставшие сидеть бродили по коридору или, высунувшись до половины в окно, наслаждались встречным ветерком. Ночью с переездов и станций в окна били желтые прожектора, из щелей дуло, и тогда стекло задергивалось плотной брезентовой шторкой. Внутри становилось совсем темно; перестук и содрогания поезда то баюкали, то будили, и поутру человек вставал всклокоченный, плохо выспавшийся и, нацепив линючие тренировочные штаны и перекинув через плечо полотенце, занимал очередь в туалет в дальнем конце коридора.



Еще ниже классом был плацкартный вагон, самый массовый из всех. Здесь путешествовал заводской и колхозный люд. Купе не имели передних стенок, и ноги людей, дремавших на полках, торчали в общий проход. Вдоль противоположной стены, прямо поперек окон, тянулись еще по две полки, самые короткие и неудобные из всех. Над головой нависали еще третьи полки - жесткие доски для багажа. Лампы на ночь не выключались, а только снижали накал. Отовсюду торчали ноги в заскорузлых носках, свисали руки спящих, болтались чьи-то нечесаные головы. Вагон смутно гудел, чавкал, всхлипывал, иногда разражался взрывами смеха. Кое-где выпивали за знакомство, по соседству играли в карты; нахохленный интеллигент в очках, забившись в угол, читал книгу. По проходу бегали босые туземные дети; смуглые мамаши ловили их и с гортанным говором и шлепками водворяли на место. Перед сломанной дверью сортира плескалось грязное болото, в котором топтался кто-то подвыпивший в ожидании своей очереди. Костлявая, густо накрашенная проводница визгливо ругалась из своей каморки и не давала чаю.



Последним, самым отчаянным был общий вагон. Таковым именовали вообще всякую халабуду на колесах, в которой могли хоть как-то разместиться пассажиры. Нередко общим вагоном становился плацкартный, куда продавали билетов гораздо больше, чем нужно. Здесь всегда творилось нечто невообразимое, особенно если дело было где-нибудь в Средней Азии. Люди лежали, сидели и лезли друг через друга, спотыкаясь о громоздкий багаж и разражаясь взаимной бранью. Самые ловкие забирались на третьи полки под потолок и там ворочались, отлеживая себе бока и боясь спуститься вниз, чтобы не "потерять место". Дуло, моросило и воняло со всех сторон, и каждый час казался длиною в сутки.



Сами поезда делились на фирменные, скорые, пассажирские и почтово-багажные. Первые курсировали между крупными центрами, имели собственные названия и служили как бы визитной карточкой того города, где были приписаны. Здесь аппетитно пахло из вагона-ресторана, нередко встречалось действительно чистое белье, а вместо чая проводницы разносили водянистый разбавленный кофе. Скорые поезда, не отличаясь крайностями комфорта, все же двигались быстро, едва останавливаясь на узловых станциях. В этих поездах преобладали купейные вагоны и даже попадались СВ. Пассажирские, напротив, тянулись от полустанка к полустанку и, сверх того, подолгу стояли на запасных путях, пропуская своих привилегированных собратьев. Подавляющее большинство вагонов здесь было плацкартными. По захолустным железным дорогам неспешно тащились почтово-багажные составы, укомплектованные потрепанными общими вагонами. Человек, отважившийся на такое путешествие, должен был заранее пенять на себя.

Начало командировки



Отстояв гигантскую очередь в железнодорожной кассе, оформив командировочное удостоверение с печатью института и получив аванс, отъезжающие спешили домой, наскоро собирали пожитки в дорожную сумку и вновь встречались уже в купе перед отходом поезда. Настроение обыкновенно было приподнятое, разговоры тянулись за полночь, и когда наутро поезд подкатывал к станции, все выглядели помятыми и зевали во весь рот.



За безвкусно-помпезным вокзалом с острым шпилем и звездочкой наверху расстилалась площадь, обстроенная трех-четырехэтажными домами ярких тонов, с подобиями классических портиков, наглядно доказывавших приезжим, что здешние жители не лаптем щи хлебают. Крыши были опоясаны идейными лозунгами, которые ночью светились красным. На площади звенели трамваи, киоски торговали газетами и мороженым, в закутке мужики осаждали пивную бочку. Напротив вокзала зеленел небольшой чахлый скверик, в центре которого возвышался бодрый Ильич в кепке и рукой указывал на трамвайную остановку. Командированные послушно поворачивали туда, расспрашивая встречных, как бы им добраться до завода имени Дзержинского. Старожилы качали головами и показывали в разные стороны.



Подкатывал набитый трамвай; москвичи втискивались в него и ехали не туда. Дома за окнами быстро снижались, переходя в деревенскую застройку с цветущими палисадниками, калитками и узкими тропками, петлявшими вдоль пыльных обочин. Лаяли собаки, кричал петух, баба с коромыслом возвращалась от колодца. За зеленью яблоневых садов белыми айсбергами торчали удаленные новостройки. Завод нигде не проглядывался.



Осознав ошибку, путешественники высаживались на ближайшей остановке и возобновляли расспросы. Мужик с граблями на плече уверенно махал в обратную сторону: надо было сесть не на третий трамвай, а на восьмой автобус и ехать до самой запруды, и потом пройти пешком на взгорок, за которым уже видна дымовая труба. Сдержанно чертыхнувшись и еще раз прокатив с ветерком мимо вокзала, москвичи пялились в окна, чтобы не пропустить запруду; другие пассажиры, уже посвященные в суть проблемы, спорили между собой, какая из четырех имелась в виду.



Наконец, побуждаемые шестым чувством, командированные высаживались в ложбинке у ручейка, ковыляли вверх по пыльной дороге и за взгорком неожиданно обнаруживали целый квартал, из середины которого торчала к небу кирпичная дымовая труба. Облупленная табличка на обочине гласила: "Поселок им. Дзержинского". Кривая, страшно разбитая улица петляла вправо и влево; ухабы перемежались глубокими лужами, отчасти заваленными битым кирпичом. Через них в облаке брызг катили облепленные грязью самосвалы. Высокие тополя скрывали фасады унылых пятиэтажек из серого кирпича, в которых жили рабочие завода. Со всех балконов полоскалось на ветру исподнее белье. По щербатому тротуару слонялись люди в таком тряпье, что сразу становилось ясно: их поселок - их дом, и стесняться нечего. Во дворах, несмотря на рабочее время, раздавались пьяные крики, музыка и стук домино.



Улица упиралась в проходную завода, где старик в форменной фуражке долго проверял документы, звонил начальству и наконец пропускал внутрь. Обширная, неопределенных очертаний территория была беспорядочно застроена и завалена такой рухлядью, словно над ней потрудились немецкие бомбардировщики. Неровные проезды, вымощенные бетонными плитами, петляли в разные стороны, огибая сараи, склады, какие-то будки, широкие прогалы, где прямо в грязи валялись груды ящиков с оборудованием. Кое-где угрюмо чернели стены старых цехов с выбитыми стеклами и провалившейся местами крышей; их облепляли низкие уродливые пристройки, а вдоль стен ползли целые гроздья проводов и небольших труб. Трубы потолще лежали на эстакадах - веренице толстых бетонных столбов, которые размашисто шагали через захламленную территорию во всех направлениях. Что-то сипело, ритмично звякало, валил белый пар; из темноты цехов доносился приглушенный мат и тянуло нагретым машинным маслом. Дряхлый погрузчик тарахтел в завалах какой-то дряни. Казалось, не было такого угла, который не был бы занят очередной ржавой кучей. В промежутках между цехами тянулись заросшие травой железнодорожные рельсы, вдалеке застыла рама разгрузочного козлового крана. Другие краны лениво шевелились возле строящегося нового цеха, по которому как раз и возникли вопросы.



Спотыкаясь по рыжим от ржавчины шпалам, москвичи медленно пробирались к трехэтажному серому корпусу заводоуправления с часами на фасаде. Перед входом опять стоял Ленин в обрамлении двух исправных фонарей и Доска Почета с улыбающимися портретами передовиков производства. Работница в грязном халате выпалывала вокруг бурьян. Узкая лестница вела в кабинет заместителя директора по капитальному строительству, который вместе с подчиненным ему начальником Отдела капитального строительства (ОКСа) курировал все заводские стройки. Здесь не было официальности и холодной чопорности, присущей столичным учреждениям; миловидная секретарша в домашнем платьице радушно приветствовала гостей и указывала на стулья вдоль стен, оклеенных веселыми цветастыми обоями. Кто-то опрометью пускался на поиски, и наконец хозяин кабинета, пыхтя, взбирался по лестнице и подавал руку. К нему был только один вопрос: готово ли жилье? Хозяин подмигивал и принимался названивать Мане, управлявшей заводским общежитием. Маня, естественно, уже была в курсе и просила не беспокоиться. Москвичи благодарили, раскланивались и, сопровождаемые секретаршей, выбирались обратно к проходной более удобным путем.



Первый этаж одной из пятиэтажек поселка был занят гостиницей, о чем оповещала неряшливая табличка у двери. На подходе к крыльцу командированные едва уворачивались от изрядной порции грязной воды, которую выплескивала из ведра свирепая баба в халате, оказавшаяся на поверку той самой Маней. Маня расцветала в улыбке и вела гостей по свежевымытым дощатым полам через темные, пахнущие хлоркой коридоры в большую светлую комнату с шестью солдатскими кроватями у стен. На одной валялся водитель-дальнобойщик, прибывший из другого города за продукцией, в ожидании обратного рейса. Громко играющее радио и початая бутылка ясно указывали, что ожидание затянулось. Солнце било в пыльные стекла, тучи комаров переместились подальше на потолок в ожидании ночной кормежки.



Наскоро познакомившись с водителем и оставив вещи, москвичи спешили в обратный путь на вокзал, чтобы решить вторую принципиальную задачу - добыть обратные билеты. По возможности их покупали еще в Москве, но это не всегда удавалось, особенно если командировка сваливалась неожиданно. С другой стороны, никто не мог предсказать заранее, сколько дней потребуется на утряску всех дел, и если их оказывалось слишком много, приходилось с убытком избавляться от прежних билетов и добывать новые.



Проторчав не менее трех часов в душной, нервной очереди и обзаведясь, сверх всякого ожидания, купейными билетами на обратный путь, москвичи расслаблялись, как будто все трудности были уже позади, и долго бродили по солнечным улицам в поисках столовой. Узкие, заросшие травой колеи сбегали с холма к реке, где дул ветерок, кричали чайки и изгибалась дуга многопролетного моста. Сидя на лавочке у чьих-то ворот и грызя сорванное украдкой яблоко, каждый молчал и думал, что жизнь все-таки хороша, и не зря он заехал в такую даль. Вечером будет фильм в старом прокуренном кинотеатре, жаркая комариная ночь и новое утро, когда они наконец доберутся до своего цеха и учинят скандал по поводу неверно заложенных фундаментов.



Автор текста М. Глебов.