Вот и окончилась моя предпоследняя сессия. Довольно успешно. :-)
Однако последний мой экзамен оказался... не скажу "омрачен", ибо я долго ржала, но отмечен удивительным событием. Я, товарищи, ПОСТРАДАЛА ЗА ГОМОФОБИЮ.
Точнее, даже не за гомофобию, а за... как бы это сказать... неиспорченность, что ли.

Дело было так.
Западную литературу XX века преподавал нам в этом и в прошлом семестре некий Д. - уже пожилой человек, вполне приличный по виду и манерам. Этот Д. оказался, во-первых, ярым христианином и, во-вторых, таким же ярым антисоветчиком. Рассказывая о том или ином писателе, он никогда не забывал распространиться о том, какое у данного автора нехристианское мировоззрение и как жаль, что он жизнь прожил и умер, не познав истины. С Ужасами Совка применительно к западной литературе ему приходилось сложнее, однако и здесь он как-то выкручивался и поминал Гулаг, цензуру и дефицит при каждом удобном случае.
По этим двум параметрам Д. мне не нравился, однако никаких иных пороков я за ним не подозревала. А зря.
Правда, беседуя с нами о Прусте, он подробно и обстоятельно касался темы однополой любви - но такой уж автор Пруст, что, говоря о нем, избежать этой темы невозможно. А подробность и обстоятельность я отнесла за счет добросовестности Д. и его уважения к выдающемуся писателю.
Словом, на экзамен я шла, готовая к тому, что в случае, если попадутся экзистенциалисты, возможна религиозная дискуссия, но совершенно не готовая к тому, что в действительности меня ожидало.
Билет мне достался простенький и безобидный: "Противопоставление художника и бюргера в творчестве Томаса Манна". Пошла я отвечать. Очень хорошо поговорили мы о художнике и бюргере, подробно обсудили раскрытие этой темы в "Тонио Крегере", которого я как раз накануне прочла; а потом он почему-то начал расспрашивать меня о "Волшебной горе". Не знаю, почему - бюргер там есть, но с художниками, по-моему, плоховато. Попросил он меня рассказать об эпизоде с карандашом.
Эпизод этот следующий. Если кто не читал, сюжет состоит в том, что в высокогорный санаторий для туберкулезников приезжает наивный и простоватый молодой человек по имени Ганс Касторп. Там он знакомится с русской женщиной по имени Клавдия: это такая роковая красавица, воплощение дикой, вольной стихии и свободы. (Вообще Манн любит изображать славян, и славяне у него всегда "распущенные", дикие и стихийные.) Эта Клавдия напоминает ему польского мальчика по имени Пшибыслав, с которым Ганс учился в одном классе: этот Пшибыслав был похож на нее чертами лица, в нем тоже чувствовалось что-то стихийное и "азиатское", и Ганс одно время очень им восхищался и мечтал с ним дружить, но робел к нему подойти. Однажды, набравшись храбрости, все-таки подошел и одолжил у него карандаш - просто чтобы с ним заговорить. И вот сейчас, полюбив Клавдию, он покупает похожий карандаш и отдает ей со словами: "Вот, я возвращаю тебе карандаш". Клавдия, естественно, ничего не понимает, но ей и не надо, потому что это сцена символическая.
- Как вы думаете, - спрашивает меня Д., - что означает эта сцена?
Я отвечаю:
- Очевидно, образы Пшибыслава и Клавдии в сознании Ганса объединены. Они оба предстают перед ним как воплощение чего-то такого, чего ему не хватает и к чему он стремится. Видимо, это внутренняя свобода, способность жить непосредственными чувствами и порывами, которой он, приглаженный и застегнутый на все пуговицы буржуа, лишен...
А что бы вы ответили, уважаемые читатели?
По лицу Д. становится видно, что он недоволен.
- М-да, - говорит он назидательно и печально. - Сразу видно, что вы никакого представления не имеете о психоанализе!
Я удивляюсь, поскольку о психоанализе некоторое представление имею.
- "Волшебную гору", - продолжает мой ментор, - нужно понимать в свете теории Фрейда. Очевидно, что Ганс испытывал к этому Пшибыславу гомосексуальную страсть, однако затем преодолел ее и сублимировал в более зрелое гетеросексуальное чувство к Клавдии. Об этом и говорит сцена с карандашом. Разве не очевидно, что тут речь о гомосексуализме?
Я выпучиваю глаза.
- Нет, - говорю я, - не очевидно. Честно говоря, для меня такая трактовка - совершеннейшая новость.
- Ну что вы, - говорит он, - тут же все на поверхности! - И далее произносит монолог минут на пять, в котором слова "гомосексуализм" и "гомоэротика" встречаются примерно по пять раз на фразу.
Я слушаю и тихо офигеваю.
Нет, я отнюдь не могу назвать себя... мнэ-э... целомудренным человеком. И не стану утверждать, что мне в голову никогда не всходило ни единой фривольной мысли. Но, по-моему, гомосексуализм - вещь совершенно определенная. Так называется секс с человеком того же пола или конкретное стремление к такому сексу. И все.
Однополые люди могут сколько угодно восхищаться и любоваться друг другом, могут питать друг к другу сколь угодно пламенную дружбу и крепкую привязанность; но, если они друг с другом не трахаются и не хотят трахаться - это не гомосексуализм. Это может быть дружба, или восхищение, или преданность, или действие харизмы, или что угодно еще - но к половым отклонениям это никакого отношения не имеет.
Тем более, если речь идет о подростке! В подростковом возрасте "творение кумира" - самое обычное дело; и, естественно, кумир чаще всего бывает того же пола - он ведь служит образцом для подражания. Но называть это гомосексуализмом...
Да, Фрейд вообще все, что происходит в жизни, трактует как проявления либидо. Но по той же "Волшебной горе" ясно видно, что Манн к психоанализу относится довольно иронически. Во всяком случае, точно не пытается объяснять им все на свете...
В общем, я слушаю и офигеваю.
- И вообще, - увлеченно продолжает Д., начиная зримо истекать слюной, - для Манна эта тема очень характерна! И в "Тонио Крегере", и в "Смерти в Венеции" - везде, знаете ли, появляется эта тема любви к прекрасному мальчику...
(Про "Смерть в Венеции" - не знаю, не читала. В "Тонио Крегере" - та же подростковая восторженная дружба + "белая зависть" 14-летнего героя к более обаятельному, ловкому и удачливому приятелю.)
- Да-да, для Манна эта тема определенно имела какое-то большое личное значение! У него это была прямо навязчивая идея!
- Минуточку, - говорю я, - у него же вроде жена была, и дети...
- Да, видимо, он пытался это преодолеть. Скрыл глубоко в себе, никогда в этом не признавался. Но преодолеть полностью все же не смог, раз в его произведениях это постоянно прорывается. И потом, обратите внимание, что его сын Клаус покончил с собой - знаете, почему? Именно из-за этого! Почитайте его роман "Мефисто", там, кроме этой темы, вообще ничего нет! Раз сын был такой, логично предположить, что это наследственное!
Тут я не выдержала.
- Послушайте, - говорю я, - если даже в психике у Томаса Манна что-то такое и было - очевидно, что он это преодолел. В реальности, насколько нам известно, он в подобных отношениях ни с кем не состоял, о подобных желаниях никогда не упоминал, прожил нормальную жизнь, с женой и детьми. В его книгах "эта тема" если и проявляется, то так завуалированно, что читатель, не нацеленный специально на розыск гомоэротики, ничего такого не заподозрит. Так зачем нам копаться в его грязном белье и вытаскивать на свет то, что он сам хотел скрыть?
- Ну-у-у-у, - говорит Д., - я смотрю, у Вас очень старомодное отношение к литературе!
Напоследок, видимо, чтобы меня утешить, сообщил, что сам он психоанализ не любит, поскольку это безбожная материалистическая теория, похожая на марксизм.
И влепил четверку. Хотя отвечала я на пять.
Было у меня сильное искушение сказать: "Ну что ж, а теперь давайте, как современные люди, лишенные старомодных предрассудков, обсудим ВАШУ сексуальную ориентацию!" :-)) Но я рассудила, что четверка - это тоже неплохо, а господин Д. может мне еще встретиться на госэкзамене. И с тем "вышед вон, плакася горько" - то есть наоборот, вымелась из института в полном офигении, с трудом сдерживая нездоровый смех.
ВотЪ.
Во всяком случае, сессия позади, и теперь я могу с новыми силами заняться более интересными делами.