| 11:08p |
Обновим-ка прошлый текст о Свиридове
Дневниковый сентименталист
В будущем 2006 году музыкальный мир ожидают суровые испытания: 250 лет со дня рождения Моцарта, 150-летие смерти Шумана и – last but not least – 100-летие Шостаковича! Это означает, что в числе грядущих событий (вроде новых юбилейных изданий, исполнений, записей, театральных постановок, публикаций ранее неизвестных материалов, черновиков, эскизов и т.п.) нас ждёт и мутный вал плохих исполнений, музыковедческо-журналистских спекуляций, дутых сенсаций и – как водится (в случае с Шостаковичем) – хлестаковских откровений со стороны личностей, набившихся после смерти автора в его лучшие друзья, душеприказчики и толкователи-интерпретаторы. (Они расскажут нам, какую именно тайную программу подразумевал Шостакович в своей 7-й, 11-й, 12-й, 13-й и т.п. Симфониях и как чуть ли ни под их личную диктовку была написана «подлинная» редакция «Леди Макбет Мценского уезда» или Виолончельного концерта номер X-Y-Z.) «Дедушка старый, ему всё равно».
В текущем 2005 году российскую общественность тоже слегка потряхивало от одного мемориального юбилея – 90-летия Юрия (Георгия) Свиридова. Хотя в России этот композитор стараниями «национально ориентированных» кругов ещё при жизни был причислен к сонму «живых классиков», а после смерти – к «корифеям отечественной музыки», но за пределами страны он никому не известен и не интересен (в отличие даже от Кабалевского или Хренникова), и все ритуалы, связанные с его юбилеем, носили специфически локальный, провинциальный характер. Особенный акцент делался на публикации и раскрутке эпистолярий Ю.Свиридова (дневников, писем и т.п.), предпринятых с подачи родственников. Под началом и редакцией ленинградского племянника и душеприказчика Свиридова Александра Белоненко (заведующего, как ныне водится, фондом имени своего дяди) был опубликован пухлый фолиант свиридовских откровений. Частично они публиковались и ранее – выдержками в «патриотической» и «независимой» прессе («Наш современник», «Независимая газета» и т.п.).
Публикация личных текстов – это всегда огромный риск. Не говоря уже о том, что в 90 процентов случаев подобные тексты явно не предназначены авторами для внимания общественности, и их реакция на столь ретивое поведение наследников была бы, мягко говоря, непредсказуемой. Но в том-то и закон жанра, что публиковать такие материалы начинают уже после смерти их авторов, когда те уже никак не могут повлиять на решение своих душеприказчиков. Разумеется, последними такие публикации объявляются жизненно необходимыми для понимания творческого наследия усопшего и – заодно – для духовного просветления человечества. В случае со Свиридовым публикация его текстов, безусловно, очень познавательна: изложенные мысли и концепции отвечают на многие вопросы и устраняют недоразумения-недомолвки, связанные с личностью и воззрениями их автора. В них, как нетрудно догадаться, автор демонстрирует бескомпромиссные суждения по музыкально-эстетическому, политическому и национальному вопросу. Всё то, что при жизни Свиридова озвучивалось и называлось своими именами лишь в специфическом кругу «национально-ориентированной» творческой элиты (В.Белов, И.Глазунов, В.Солоухин и т.п.), но не произносилось на широкой публике, изложено в этих текстах последовательно, содержательно и образно. Характерна и надрывно-страдальческая нотка, свойственная в России большинству националистических эпистолярий. Единственное, что вызывает недоумение, - это когда автор, многие годы занимавший пост первого секретаря Союза Композиторов РСФСР и имевший значительное влияние как в советские, так и в постсоветские времена, старается произвести впечатление чуть ли ни инакомыслящего, впавшего в безнадёжную опалу.
В наше время многие, увлекшись весьма засахаренным имиджем Свиридова (усиленным впечатлениями от правды-матки, изложенной в его дневниках), подзабыли уже о конформизме этого композитора, наряду с русско-почвенническими сочинениями всю жизнь писавшего вполне официальную советскую музыку и совершенно добровольно занимавшего самые привилегированные посты в номенклатуре Союза Композиторов (СК) СССР. Подзабыт и факт участия Свиридова в 1960 г. в госзаказе на написание музыки Государственного гимна СССР – без всякого принуждения и, уж тем более, угроз для жизни или творческого благополучия. (А это обстоятельство стóит всех его «время, вперёд!», «патетических ораторий» и «ленинских од», вместе взятых.) Такого момента из творческой биографии автора, изрядно страдавшего (согласно своим дневниковым записям) от безбожной власти коммунистов, «разрушившей подлинную Россию», было бы вполне достаточно для констатации некоего несоответствия формы и содержания. Можно обратиться и к более конкретным дневниковым ламентациям, сводящимся к эклезиастической мудрости камергера Митрича из «Золотого телёнка» («уж десять лет как спасу нет – всё Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи», в смысле – засилье «чужеродных» людей в руководстве ЦК КПСС и СК СССР, с упоминаниями имён-отчеств-фамилий-псевдонимов и т.п.), – и сопоставить их с фактами вполне мирного общения Юрия Васильевича с т.н. «полезными евреями» из Союза Композиторов. Можно вспомнить и ритуальные ненавистнические выпады в адрес Шостаковича (как композитора, «культивировавшего в музыке болезненное начало» и «в своих операх издевавшегося над старой Россией») – который не только учил Свиридова в Ленинградской консерватории, но и затем долгие годы был его искренним почитателем и действенным благодетелем.
Как в таких случаях говорят: каждая из идей по-своему хороша – плохо, что их две. Давно ведь уже сформулировано основное кредо отечественных «белопатриотов»: «октябрьская революция и советская власть – результат сионо-масонского заговора, и мы умрём, защищая её достижения!» Нет сомнения: все антизападнические, музыкально-почвеннические и юдофобские воззрения Свиридова изложены им вполне искренне и, буде они выражались не только в дневниках, но и в публичном поведении, цены бы не было честности и последовательности Юрия Васильевича. Именно поэтому честным человеком можно считать диссидента-академика Игоря Шафаревича, всю жизнь говорившего, писавшего и делавшего то, что он думает. Или – сонм отечественных гуманитариев-черносотенцев, работавших дворниками и котельщиками, но не сидевших в президиумах и не занимавших элитные дачи в домах творчества. Так что, проблема здесь вовсе не во взглядах Свиридова, а в том, что, несмотря на все упомянутые нестыковки, автору очень уж нравится казаться белым и пушистым. Вообще, в биографии Свиридова – и особенно в его манере подавать свои убеждения – легко бросается в глаза какая-то странная несамокритичность. Вплоть до анекдотической манеры: будучи урождённым Юрием, величать себя высоким штилем – Георгием. (Подобно герою из некогда популярного антилысенковского романа Дудинцева «Белые одежды»: будучи по имени-отчеству Касьяном Демьяновичем, он звал себя исключительно «Кассианом Дамиановичем».)
В этом смысле Свиридов не сильно отличается от своих единомышленников по «национальному» лагерю. Из области литературы можно вспомнить писателя Василия Белова. Этот радетель чистых истоков и беззаветный борец с их погубителями-загрязнителями (разоблачёнными некогда ещё камергером Митричем) до 1985 г. делал вполне нормальную карьеру продвинутого «совписа»: сидел в верховных советах, состоял в редколлегиях толстых журналов и – главное – в рядах столь ненавистной ему (как потом обнаружилось) правящей коммунистической партии. Можно вспомнить и художника Илью Глазунова – ещё одного знакового борца с коммунистами, авангардистами и сионистами: количество изображённых им в своё время Брежневых и «дружественных нам лидеров» свидетельствует само за себя.
Чтение свиридовских дневников и их сравнение с жизненно-творческой практикой автора может быть особенно поучительным занятием: без такого сравнения образ бескомпромиссного «музыкального радетеля земли русской», чего доброго, ещё долго искушал бы девственные души. Хотя племянник композитора А.Белоненко, выставляя их на общий обзор, вне всяческих сомнений добивался его укрепления. (Как это часто водится с душеприказчиками, по сравнению с воззрениями объекта создаваемого ими культа они ещё больше роялисты, чем сам король.) В глазах любого, кто знает о Свиридове чуть-чуть больше, чем Романс из "Метели", племянник оказал дяде явно медвежью услугу. Без этой публикации всё было бы гораздо проще: ну писал человек свои «время, вперёд!» пополам с «русью уходящей», а нужду свою сокровенную справлял в дневниках, для публикации не предназначавшихся. С кем не бывает. Похожую свинью подложил когда-то Шостаковичу его бывший секретарь И.Гликберг, в трогательном рвении «шостаковечепочитания» опубликовавший письма «Дмит-Дмитча» к себе, любимому («Письма другу»): тексты, создающие весьма двусмысленное впечатление как о самом «Дмит-Дмитче» (где, например, горячие изъявления благодарности тов. Р.Землячке, способствовавшей разрешению квартирного вопроса, соседствуют с покусываниями власть предержащих по остальным поводам), так и о его ретивом публикаторе (своими неумными комментариями пытающимся доказать особую доверительность своих взаимоотношений с корифеем). Как известно, услужливый дурак опаснее врага. Тем более – «дурак с инициативой». Хотя, если вернуться к случаю конкретно с г-ном Белоненко и Свиридовым, существуют большие сомнения, что племянник-публикатор столь уж недалёк и наивен – если иметь в виду интересы не покойного дяди, а свои собственные. Просто дядя уже умер, а наследникам надо делать бизнес на дядином бюстике. Дяди-то всё равно уже нет: «дедушка старый, ему всё равно». Ошибаются те, кто считает наших отечественных черносотенцев сугубыми идеалистами. Евреев они хоть и не любят, но гешефты умеют проворачивать не хуже шекспировского Шейлока. И, в отличие от последнего, ничем не рискуют.
От людей же, более-менее знакомых как со свиридовским творчеством, так и с его «мыслями о вечном», часто приходится слышать характерное дуалистическое суждение: взгляды у Юрия Васильевича, конечно, … (второй свежести) – «но какая музыка!»… Странно это полуистеричное восхищение свиридовским творчеством (если только оно исходит не от идейных «свиридовцев»). Не то что бы Свиридов неталантлив как композитор – нет, конечно! В 1950-е годы, на фоне тогдашних кабалевских-хренниковых, его музыка звучала как свежая струя. У Свиридова есть несколько очень ярких вещей, отдельные удачные проблески в других сочинениях и – временами – неожиданно задушевная интонация. Просто «яркость» эта – весьма провинциального свойства. Что из Свиридова приходит в голову в самую первую очередь? Вальс и Романс из "Метели", начало Маленького триптиха и "Время, вперёд!"? Первые три примера уж очень сильно напоминают (соответственно) Вальс из "Маскарада" Хачатуряна, первую вариацию из органной Пассакалии Баха и медленный раздел из Скерцо Первой симфонии Шостаковича – а все эти столь разные сочинения объединяет тот факт, что написаны они были, некоторым образом, раньше Свиридова. Что же до последнего из примеров – "Время, вперёд!" (бывшая долгое время заставкой к официальной телевизионной программе «Время»): это не более чем общее место из нормальной соцреалистической музыки, какой в те времена было навалом (хотя и с элементами хорошей ретро-стилизации).
В характеристике т.н. «феномена Свиридова» (как и В.Белова, И.Глазунова и проч.) эти два слова – «провинциальный» и «соцреалистический» - стоило бы отметить как ключевые. Человек находит некую локальную интонацию, но не движется вглубь материала (как Мусоргский, Яначек, Барток, Стравинский или почитаемый Свиридовым Вельо Тормис), а разрабатывает её с помощью инертных, декоративных, отработанных академических приёмов. (В обработке «Купил Ванька себе косу» из «Курских песен» Свиридов даже не пытается хоть как-то раскрыть заложенную в оригинале лидийско-целотоновую природу. Или вспоминается романс "О, Родина!": истерично прыгающее, почти эстрадное, фортепианное вступление и первый вопль солиста, звучащий как "Уро-о-одина!") Это подобно тому, как художник-прикладник, поставивший на поток изготовление пасхальных яиц, находит «свеженький мотив» и тут же покрывает его лаком. Получается такой соцреализм с русско-почвенным акцентом. Раздобудьте фонограммы нардеповских «перестроечных» съездов 15-летней давности, послушайте, как на них выступает всё тот же В.Белов – а потом прочтите его рассказы вслух, всё так же окая. Примерно вот то самое и получится.
Свиридову в своё время повезло, что музыка его оказалась менее мутной, чем официоз 1950-х годов, но это лишь – не более чем эффект безрыбья, на котором, как известно, и рак дельфин. Настоящим откровением стали первые публикации Есенина, состоявшиеся в те самые годы после десятилетий замалчивания. Но именно тогда же поэт (чьё гениальное творчество выходит за любые рамки, в которые его пытаются втиснуть) и был монополизирован отечественными националистами. Первым знаком такой монополизации стал как раз лубочный вокальный цикл Свиридова на есенинские стихи. А результатом всего этого полувекового процесса – прошлогодний телесериал о Есенине (семейный бизнес господ Безруковых), в котором вся националистическая мифология, связанная с именем лучшего русского лирика ХХ века, подана в предельно пошлом виде. Всё – как у Маяковского: «Ваше имя / в платочки рассоплено, / ваше слово / слюнявит Собинов / и выводит / под березкой дохлой - / "Ни слова, / о дру-уг мой, / ни вздо-о-о-о-ха"». (С поправкой на сегодняшний день можно было бы перефразировать вроде: «Ваш портрет на брелочки растаскан, / ваше слово гнусавит Басков.») Есенин, увидев бы такое, устроил большую бузу – как пить дать. Кстати: что касается самого Маяковского, то «Патетическая оратория», написанная Свиридовым в те же самые 1950-е годы на стихи якобы столь немилого ему «коммуниста-авангардиста» – образец самого махрового музыкального официоза.
То же самое - и почвеннические взгляды Юрия Васильевича на музыку вообще. Как и в любой мифологии, какое-то увлекательное зерно в них, несомненно, есть. Согласно его нехитрому катехизису, всё зло и бездуховность – они, мол, происходят от измены «живому человеческому голосу» и засилия «инструментальщины» (имеется в виду инструментальная музыка: симфонии, концерты, квартеты, сонаты и т.п.); а «инструментальщина» - она, мол, вся идёт от «католичества» (у них там в церкви на органе играют); а уж «католичество» - оно и подумать страшно, откель идёт… (Вариант Василия Белова: всё зло идёт откуда? - от измены матушке-природе; а изменяют ей где? - в городе; а в городе засели, спрашивается, кто? – … ноу коммент: ясно, кто! – см. камергера Митрича. Вариант Глазунова: вся трагедь пошла от измены «натуре», а изменяют ей всякие там импрессионисты-абстракционисты, а они-то уж все – … знамо кто! – см., опять же, у Митрича.) При всём при этом Свиридов, будучи радетелем чистоты музыкальных истоков, спокойно утверждает в своих дневниках: Мусоргский – великий композитор, но, мол, хотя и в широту-глуботу мыслил, а вот оркестровать хорошо так и не научился. (Очередное доказательство провинциальности того, кто так рассуждает. Эта кислая туфта про Мусоргского гуляет по родным учебникам истории музыки ещё со времён Римского-Корсакова – академиста, Мусоргского совершенно не понявшего и подвергнувшего его партитуры кардинальной вивисекции. В наши дни исполнять «Бориса Годунова» или «Хованщину» в жутких переделках Римского-Корсакова не приходит в голову уже ни одному серьёзному театру.) В общем, мышление и обобщения, владение фактами и материалом – на уровне Верхней Вольты (той, что без ракет).
И уж совсем унылое впечатление производят более мелкие композиторы свиридовского помёта. Они тоже любили дневники писать. Открываем эпистолярные страдания какого-нибудь Валерия Гаврилина (выдержки из которых – как и свиридовские – публиковались в «Нашем Современнике») – и читаем нечто многозначительное: «Экспресс-сионизм. Да… Лучше и не скажешь!» … Остальное – досмотрим у Чехова в «Жалобной книге». |