|
|
Пишет ng68 (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} ng68)@ 2012-12-16 00:15:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
ТАДЕУШ БОРОВСКИЙ и ЧЕСЛАВ МИЛОШ в переводах ТАТЬЯНЫ ДУБИНИНОЙ
Оригинал взят у![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif)
domi_nic@lj в
Милош и Боровский: послесловие к предисловию
«Пройденное» — странная и подчас страшная штука. Я не о том пройденном, которое в школе и которое в основном в значении «мимо». И не о том, которое по бесовскому наущению принято оставлять сзади, навсегда вычеркивая его в себе и себя в нем: да, дескать, был у меня такой этап, но мы это благополучно изжили. («Удивительно, — сказал капитан, — как легко мы изживаем чужое распятие».)
Я о том, которое «усвоено» и навсегда остается с тобой. Как жить-то с ним. Какие могут быть стихи, если откроешь рот, а из тебя — «Прогулки по Мюнхену», а не кричать ты не можешь, а если будешь кричать, то — по вере твоей! — закружится этот данс-макабр и не будет спасения.
Но разве мелкие черные значки могут что-то тут поправить? Нет, конечно. Мертвым от живых ничего не нужно. Это нужно живым: разобраться со своей виной за то, что живы. И жить, признав, что ты не можешь искупить эту вину ничем, и все, что ты будешь делать - это только маковые зернышки на могилу, и хорошо если так, а чаще всего и того меньше.
Под катом, для интересующихся, два сырых, на живую нитку пошитых перевода. Ну, мне давно хотелось, а вы меня знаете. Хотелось перевести и положить их рядом. Потому что вот она — бифуркация, о которой было обещано в предисловии, если там это кто-то заметил.
Тадеуш Боровский
Молитва о забвении
...а все же верю, у людей в груди
родится плач, что всколыхнет могилы.
и будут звать умерших и будить
убитых...
И вознесется вопль их к небесам,
и прах истлевший взвесят их ладони.
Но тщетны будут покаянная слеза
И скорби стоны.
Ибо мертвые выйдут из морей, из земли,
из бараков и ям, из окопной грязи,
со штыком, ножом и пулей в груди,
с болью, ненавистью и страхом во взгляде.
Явятся опухшие от голода —
им уже не нужно будет хлеба,
явятся удушенные газом -
им уже не нужен будет воздух,
явятся проткнутые штыком —
им уже бинтов не будет нужно,
явятся сожженные живьем -
им уже воды не будет нужно,
явятся матери на сносях,
явятся несмышленые дети,
Висла в новых течет берегах —
это их пепел,
явятся сотни простых девчат
из Бергенов, Палмир и Биркенау
и будут в глаза своим палачам
смотреть не мигая,
явятся строем, за рядом ряд,
мужчины в чинах и званиях,
и будут живых они обвинять,
руки связанные воздевая.
И разверзнется зелень могил густая,
как чрево прогнившее человечье,
из ямы друзей моих выпуская,
презрением смерти отмеченных.
Отерев кулаком со лба ржу и плесень,
будто глазки трут, пробудившись, дети,
явятся с жалобой, как с песней
против живых, — мертвые поэты,
и явятся люди из вечной бездны —
ада, чистилища, рая
тело живого на суд последний
яростно призывая.
И верю еще, не найдут убитые
в сердце своем прощения.
Боже мертвых и живых, Отмститель Убитых,
даруй милость забвения.
------в моей книжке не датировано
Чеслав Милош
Вступление
(из сборника «Спасение», 1945)
Ты, кого я не мог спасти,
Услышь меня.
Пойми простую речь, иной не позволяет стыд.
Клянусь, что чародейство слов мне не дано.
К тебе я обращаюсь молча, как дерево или туча.
То, что меня укрепляло, для тебя было смертельным.
Прощание эпохи принял ты за начало новой,
Вдохновение ненависти — за лирические красоты,
Силу слепую — за завершённый образ.
Вот долина мелких польских рек. И мост огромный,
Уходящий в белый туман. Вот разрушенный город,
И ветер вскриками чаек заносит твою могилу,
Когда говорю с тобой.
Что такое поэзия, если она не спасла
Ни людей, ни народы?
Соучастница официальной лжи,
Песенка пьяниц, которым вот-вот перережут глотку,
Чтиво для девичьей спальни.
В том, что желал хорошей поэзии, не умея,
В том, что поздно постиг ее искупительный смысл,
В этом и только в этом мое спасение.
Сыплют на могилы мак или пшено,
Слетаются к кормушке души умерших — птицы.
Кладу здесь эту книгу для тебя, о прежний,
Чтобы ты нас больше не навещал оттуда.
Оригинал взят у
domi_nic@lj в Милош и Боровский: послесловие к предисловию
«Пройденное» — странная и подчас страшная штука. Я не о том пройденном, которое в школе и которое в основном в значении «мимо». И не о том, которое по бесовскому наущению принято оставлять сзади, навсегда вычеркивая его в себе и себя в нем: да, дескать, был у меня такой этап, но мы это благополучно изжили. («Удивительно, — сказал капитан, — как легко мы изживаем чужое распятие».)
Я о том, которое «усвоено» и навсегда остается с тобой. Как жить-то с ним. Какие могут быть стихи, если откроешь рот, а из тебя — «Прогулки по Мюнхену», а не кричать ты не можешь, а если будешь кричать, то — по вере твоей! — закружится этот данс-макабр и не будет спасения.
Но разве мелкие черные значки могут что-то тут поправить? Нет, конечно. Мертвым от живых ничего не нужно. Это нужно живым: разобраться со своей виной за то, что живы. И жить, признав, что ты не можешь искупить эту вину ничем, и все, что ты будешь делать - это только маковые зернышки на могилу, и хорошо если так, а чаще всего и того меньше.
Под катом, для интересующихся, два сырых, на живую нитку пошитых перевода. Ну, мне давно хотелось, а вы меня знаете. Хотелось перевести и положить их рядом. Потому что вот она — бифуркация, о которой было обещано в предисловии, если там это кто-то заметил.
Тадеуш Боровский
Молитва о забвении
...а все же верю, у людей в груди
родится плач, что всколыхнет могилы.
и будут звать умерших и будить
убитых...
И вознесется вопль их к небесам,
и прах истлевший взвесят их ладони.
Но тщетны будут покаянная слеза
И скорби стоны.
Ибо мертвые выйдут из морей, из земли,
из бараков и ям, из окопной грязи,
со штыком, ножом и пулей в груди,
с болью, ненавистью и страхом во взгляде.
Явятся опухшие от голода —
им уже не нужно будет хлеба,
явятся удушенные газом -
им уже не нужен будет воздух,
явятся проткнутые штыком —
им уже бинтов не будет нужно,
явятся сожженные живьем -
им уже воды не будет нужно,
явятся матери на сносях,
явятся несмышленые дети,
Висла в новых течет берегах —
это их пепел,
явятся сотни простых девчат
из Бергенов, Палмир и Биркенау
и будут в глаза своим палачам
смотреть не мигая,
явятся строем, за рядом ряд,
мужчины в чинах и званиях,
и будут живых они обвинять,
руки связанные воздевая.
И разверзнется зелень могил густая,
как чрево прогнившее человечье,
из ямы друзей моих выпуская,
презрением смерти отмеченных.
Отерев кулаком со лба ржу и плесень,
будто глазки трут, пробудившись, дети,
явятся с жалобой, как с песней
против живых, — мертвые поэты,
и явятся люди из вечной бездны —
ада, чистилища, рая
тело живого на суд последний
яростно призывая.
И верю еще, не найдут убитые
в сердце своем прощения.
Боже мертвых и живых, Отмститель Убитых,
даруй милость забвения.
------в моей книжке не датировано
Чеслав Милош
Вступление
(из сборника «Спасение», 1945)
Ты, кого я не мог спасти,
Услышь меня.
Пойми простую речь, иной не позволяет стыд.
Клянусь, что чародейство слов мне не дано.
К тебе я обращаюсь молча, как дерево или туча.
То, что меня укрепляло, для тебя было смертельным.
Прощание эпохи принял ты за начало новой,
Вдохновение ненависти — за лирические красоты,
Силу слепую — за завершённый образ.
Вот долина мелких польских рек. И мост огромный,
Уходящий в белый туман. Вот разрушенный город,
И ветер вскриками чаек заносит твою могилу,
Когда говорю с тобой.
Что такое поэзия, если она не спасла
Ни людей, ни народы?
Соучастница официальной лжи,
Песенка пьяниц, которым вот-вот перережут глотку,
Чтиво для девичьей спальни.
В том, что желал хорошей поэзии, не умея,
В том, что поздно постиг ее искупительный смысл,
В этом и только в этом мое спасение.
Сыплют на могилы мак или пшено,
Слетаются к кормушке души умерших — птицы.
Кладу здесь эту книгу для тебя, о прежний,
Чтобы ты нас больше не навещал оттуда.
