|
|
Пишет ng68 (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} ng68)@ 2010-03-12 11:56:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
ПОЛЬСКИЙ ДРУГ «РУССКИХ ДРУЗЕЙ»
Сейчас, когда затеялось это странное дело про «экстремизм» «Новой Польши», мне хотелось бы ближе познакомить тех, кто меня читает, с главным редактором журнала Ежи Помяновским. Много лет назад, еще до того, как по настоянию Ежи Гедройца, главного редактора парижской «Культуры», Помяновский взялся за издание «Новой Польши», я напечатала в «Русской мысли» рецензию на его книгу:
Jerzy Pomianowski. Ruski miesiac z hakiem. Wstęp — Jerzy Giedroyc. Poslowie — Janusz Drzewucki. Wroclaw, Wyd. Dolnosląskie, 1997.
Эту рецензию я и предлагаю вашему вниманию
«Россия для Польши — самая большая и самая трудная проблема, — пишет Ежи Гедройц во вступлении к книге Ежи Помяновского. — К сожалению, общество о России почти ничего не знает. Оно оперирует только стереотипами: относится к России либо с презрением и неоправданным чувством превосходства, либо по-лакейски — печальное наследство ПНР».
Впрочем, если верить западной прессе, накануне прошедших парламентских выборов уделившей значительное место репортажам из Польши, оба стереотипа начинают исчезать, когда дело идет о польском бизнесе, завоевывающем российский рынок. Однако и западные репортеры, приступая к рассказу, «пляшут» от этих польских стереотипов, удивляясь, как это бизнесменам удается даже не думать о «вековых обидах» и всём прочем. И это лишний раз подтверждает, что стереотипы живы и что нужно искать пути их преодоления.
Ежи Помяновский, автор вышедшей во Вроцлаве книги «Русский месяц с гаком», сборника статей, опубликованных в парижской «Культуре», а в последние годы и в варшавских газетах, не впервые вступил в бой со стереотипами. Для начала следует назвать заслуги Ежи Помяновского, неизвестные русскому читателю (который, скорее всего, и имени автора не встречал — разве что заметил одну-единственную его статью, переведенную на русский и напечатанную в «Дружбе народов», 1994, №11-12). Под псевдонимом Михал Канёвский он выпустил в книжном издательстве парижской «Культуры» целый ряд переводов сочинений Александра Солженицына, среди них самого главного для читателя той эпохи — «Архипелага ГУЛАГ». Кроме того, он переводил Л.Толстого, Чехова (и написал о нем пьесу «Доктор Чехов принимает»), Бабеля, М.Булгакова, Е.Шварца и, что, может быть, важнее для нашей темы, Варлама Шаламова, Андрея Сахарова, Михаила Геллера. Выпустил он также и томик переводов из русской поэзии «Контрабанда» — автор послесловия к разбираемой книге считает их «жемчужинами польского искусства перевода».
Последний штрих для знакомства с автором: эмигрировал в 1968 г., жил в Италии, преподавал польскую литературу, в начале 90-х вернулся в Польшу, живет в Кракове. В 70 лет не так-то просто расстаться с обжитой заграницей и вернуться на пребывающую в состоянии транзитного хаоса родину, и это, думаю, тоже характеризует Ежи Помяновского.
В своем первом репортаже из постсоветской Москвы, том самом, что опубликован в «Дружбе народов», Помяновский изложил то, что он называет своей «рабочей гипотезой», но что можно было бы, зная его подход не по одной этой статье, назвать его кредо:
«...не стоит делить русских по их отношению к той или иной партии, теории, религии, по их взглядам на собственное прошлое или даже на демократию. Это всё их дела, их внутренние заботы, и не дай Бог нам вмешиваться в это, давать советы, выговаривать русским за былое. Я оставил дома де Кюстина, Кухажевского (автора монументального труда «Красный царизм». — НГ) и даже «Отрывок» из третьей части «Дзядов». Ничто так не противно русским, включая самых достойных демократов, как попытки доказать им, что коммунизм был естественным плодом их исторической почвы. В политике такие выводы вдобавок ни на что не годятся. Куда более пригодным представилось мне деление на тех, кто за Россию, и тех, кто за Советский Союз (выделено мной. — НГ). Этот элементарный критерий всюду оказался полезным. Более того, позволю себе утверждать, что применение такого различения — необходимая посылка восточной политики Польши».
(Помню, на протяжении всех 80-х гг., много встречаясь с поляками, на их вопрос: «Что же делать России?» — а под «Россией» многие из них понимали тот коммунистический конгломерат, который, по их мнению, останавливался перед польской границей, — я отвечала с упрямой убежденностью: «Выйти из состава Советского Союза». Не привожу аргументов, которыми я, если надо было, сопровождала ответ, но, услышав это, они хотя бы обнаруживали, что эти два понятия — не одно и то же.)
Еще в 1970 году на страницах «Культуры» Помяновский спорит с автором статьи «В глазах поляков», который настаивал на неизменности русской «коллективной души», всегда-де обожающей деспотию, империалистической, враждебной полякам, в результате чего полякам следует отвернуться от России и... видимо, освобождаться своими силами. Помяновский признаётся, что ему чужды понятия «коллективной души» и «коллективной ответственности», и заодно на многих примерах показывает, что весь этот «комплекс антирусских стереотипов» не входит в лучшее наследие польской культуры, идущее от знаменитого стихотворения Мицкевича «Русским друзьям» и (тут я обращаюсь к гораздо более поздней статье Помяновского, напечатанной в «Культуре» в 1995 г.) от слов другого великого польского поэта — Циприана Камиля Норвида:
«К слову москаль, к слову Москва привязывать омерзение — деятельность одновременно противу-историческая и противу-политическая. (...) И не возлагать этого на «монгольскую природу москалей»... Достопочтенные редакторы! — то, что есть их обязанность, — с олимпийским беспристрастием, с утра до ночи неустанно освещать, но не на сомнительные, расовые позывы крови сваливать...»
В том же 1970 году, сочувственно рецензируя книгу Густава Герлинга-Грудзинского «Упыри революции» — о трагических судьбах русских писателей при советской власти, — Помяновский писал, что герои книги, те, кто так или иначе восстал против этих «упырей», «уже знают о судьбе писателя куда больше, чем знал о ней Блок. Несмотря на это, они приняли решение взять на себя этот труд и эту судьбу. Когда они переходят от литературы к прямым протестам — как Гинзбург, Галансков или писатель-рабочий Марченко, — то делают это с естественностью, свидетельствующей, что в России по-прежнему жива вера в родственность слова и дела и в общественные задачи писателя. Видимо, русские снова понимают разницу между этим понятием и его официальной видимостью».
И с особенным нажимом автор подчеркивает: «Книга Герлинга-Грудзинского о русских бунтовщиках направлена против общепринятой уверенности в том, что русские — это рабы, а поляки — птицы небесные».
Еще тогда Помяновский верил в молодую Россию, ту, которая, как известно (и я могу это подтвердить не на своем только примере, а на примере всего моего поколения и многих из тех, кто младше нас), «учит польский язык, чтобы читать книги и газеты (...) Никогда такого не было: молодые русские писатели читают польские книги в оригинале». И надо, чтобы «эта молодая Россия знала, что поляки не желают гнета ни себе, ни ей».
И вот — гнет рухнул, на сцену истории вышла новая «молодая Россия», о которой мы повсюду, в том числе и на этих страницах, читаем самые разные мнения — от крайне восторженных до крайне пессимистических (чаще с креном в последнюю сторону). Ежи Помяновский, проживший в Советском Союзе военные и первые послевоенные годы, смотрит на новую Россию трезво, видит все ее противоречия и разноречия, «блеск и нищету», но никогда не забывает, что это уже Россия, а не Советский Союз — разница не только в названии, а принципиальная. Критикует же он — Польшу, не сумевшую построить «восточную политику», польских публицистов (даже со славным оппозиционным прошлым), которые, провозглашая политику «невмешательства», а по сути — равнодушия, «явно опираются на глубокое убеждение, что за польской восточной границей по-прежнему существует СССР и все, что там делается, — это его внутреннее дело. Его или России — все равно...»
На фоне печально знаменитой истории с избиением польской полицией российских пассажиров на варшавском вокзале, где на них перед тем напала российская же мафия, Помяновский, исследуя, мягко говоря, крайне неудачные шаги польских властей и отклики польской прессы, вновь подчеркивает:
«Как свидетельствуют текущие события, у польских политиков нет ключа к России, поскольку они не применяют фундаментального различения: между теми, кто строит новую Россию, и теми, кто хочет воссоздать старый Советский Союз».
Кстати, в этой статье Помяновский напоминает, что Александр Солженицын был первым, кто призвал русских сосредоточиться на делах своего, российского отечества, отказаться от силой захваченных чужих земель, не применять силы даже к тем народам, которые он хотел бы видеть под общим кровом, т.е. украинскому и белорусскому.
«Россия — да. Империя — нет», — так сжато изложены взгляды Солженицына в статье, отвечающей на обвинение русского писателя в «полонофобии» (по-польски это слово звучит выразительней и страшней — это можно передать как «полякожорство»).
«Нам никто не поможет, — продолжает Помяновский, — если среди русских мы не найдем подобно нам мыслящих союзников и собеседников. Если такие есть, то среди читателей Солженицына».
Рецензируя эту книгу на страницах газеты, которая всегда была «среди читателей Солженицына» (потому что, в отличие от прославленного чукчи, мы не только «писатели»), всегда была за Россию и против империи, всегда, с самого основания, внимательно следила за сопротивлением в странах коммунистического лагеря, в том числе и в Польше, — я хочу надеяться, что мы и сегодня не одиноки. И что у нас — как это было в 80-е годы — по-прежнему есть союзники в Польше, не одолеваемые затхлыми антирусскими стереотипами. Книга Ежи Помяновского, несмотря на всю критику, которую он обращает по адресу своих соотечественников, в этом смысле — обнадеживает.
Сейчас, когда затеялось это странное дело про «экстремизм» «Новой Польши», мне хотелось бы ближе познакомить тех, кто меня читает, с главным редактором журнала Ежи Помяновским. Много лет назад, еще до того, как по настоянию Ежи Гедройца, главного редактора парижской «Культуры», Помяновский взялся за издание «Новой Польши», я напечатала в «Русской мысли» рецензию на его книгу:
Jerzy Pomianowski. Ruski miesiac z hakiem. Wstęp — Jerzy Giedroyc. Poslowie — Janusz Drzewucki. Wroclaw, Wyd. Dolnosląskie, 1997.
Эту рецензию я и предлагаю вашему вниманию
«Россия для Польши — самая большая и самая трудная проблема, — пишет Ежи Гедройц во вступлении к книге Ежи Помяновского. — К сожалению, общество о России почти ничего не знает. Оно оперирует только стереотипами: относится к России либо с презрением и неоправданным чувством превосходства, либо по-лакейски — печальное наследство ПНР».
Впрочем, если верить западной прессе, накануне прошедших парламентских выборов уделившей значительное место репортажам из Польши, оба стереотипа начинают исчезать, когда дело идет о польском бизнесе, завоевывающем российский рынок. Однако и западные репортеры, приступая к рассказу, «пляшут» от этих польских стереотипов, удивляясь, как это бизнесменам удается даже не думать о «вековых обидах» и всём прочем. И это лишний раз подтверждает, что стереотипы живы и что нужно искать пути их преодоления.
Ежи Помяновский, автор вышедшей во Вроцлаве книги «Русский месяц с гаком», сборника статей, опубликованных в парижской «Культуре», а в последние годы и в варшавских газетах, не впервые вступил в бой со стереотипами. Для начала следует назвать заслуги Ежи Помяновского, неизвестные русскому читателю (который, скорее всего, и имени автора не встречал — разве что заметил одну-единственную его статью, переведенную на русский и напечатанную в «Дружбе народов», 1994, №11-12). Под псевдонимом Михал Канёвский он выпустил в книжном издательстве парижской «Культуры» целый ряд переводов сочинений Александра Солженицына, среди них самого главного для читателя той эпохи — «Архипелага ГУЛАГ». Кроме того, он переводил Л.Толстого, Чехова (и написал о нем пьесу «Доктор Чехов принимает»), Бабеля, М.Булгакова, Е.Шварца и, что, может быть, важнее для нашей темы, Варлама Шаламова, Андрея Сахарова, Михаила Геллера. Выпустил он также и томик переводов из русской поэзии «Контрабанда» — автор послесловия к разбираемой книге считает их «жемчужинами польского искусства перевода».
Последний штрих для знакомства с автором: эмигрировал в 1968 г., жил в Италии, преподавал польскую литературу, в начале 90-х вернулся в Польшу, живет в Кракове. В 70 лет не так-то просто расстаться с обжитой заграницей и вернуться на пребывающую в состоянии транзитного хаоса родину, и это, думаю, тоже характеризует Ежи Помяновского.
В своем первом репортаже из постсоветской Москвы, том самом, что опубликован в «Дружбе народов», Помяновский изложил то, что он называет своей «рабочей гипотезой», но что можно было бы, зная его подход не по одной этой статье, назвать его кредо:
«...не стоит делить русских по их отношению к той или иной партии, теории, религии, по их взглядам на собственное прошлое или даже на демократию. Это всё их дела, их внутренние заботы, и не дай Бог нам вмешиваться в это, давать советы, выговаривать русским за былое. Я оставил дома де Кюстина, Кухажевского (автора монументального труда «Красный царизм». — НГ) и даже «Отрывок» из третьей части «Дзядов». Ничто так не противно русским, включая самых достойных демократов, как попытки доказать им, что коммунизм был естественным плодом их исторической почвы. В политике такие выводы вдобавок ни на что не годятся. Куда более пригодным представилось мне деление на тех, кто за Россию, и тех, кто за Советский Союз (выделено мной. — НГ). Этот элементарный критерий всюду оказался полезным. Более того, позволю себе утверждать, что применение такого различения — необходимая посылка восточной политики Польши».
(Помню, на протяжении всех 80-х гг., много встречаясь с поляками, на их вопрос: «Что же делать России?» — а под «Россией» многие из них понимали тот коммунистический конгломерат, который, по их мнению, останавливался перед польской границей, — я отвечала с упрямой убежденностью: «Выйти из состава Советского Союза». Не привожу аргументов, которыми я, если надо было, сопровождала ответ, но, услышав это, они хотя бы обнаруживали, что эти два понятия — не одно и то же.)
Еще в 1970 году на страницах «Культуры» Помяновский спорит с автором статьи «В глазах поляков», который настаивал на неизменности русской «коллективной души», всегда-де обожающей деспотию, империалистической, враждебной полякам, в результате чего полякам следует отвернуться от России и... видимо, освобождаться своими силами. Помяновский признаётся, что ему чужды понятия «коллективной души» и «коллективной ответственности», и заодно на многих примерах показывает, что весь этот «комплекс антирусских стереотипов» не входит в лучшее наследие польской культуры, идущее от знаменитого стихотворения Мицкевича «Русским друзьям» и (тут я обращаюсь к гораздо более поздней статье Помяновского, напечатанной в «Культуре» в 1995 г.) от слов другого великого польского поэта — Циприана Камиля Норвида:
«К слову москаль, к слову Москва привязывать омерзение — деятельность одновременно противу-историческая и противу-политическая. (...) И не возлагать этого на «монгольскую природу москалей»... Достопочтенные редакторы! — то, что есть их обязанность, — с олимпийским беспристрастием, с утра до ночи неустанно освещать, но не на сомнительные, расовые позывы крови сваливать...»
В том же 1970 году, сочувственно рецензируя книгу Густава Герлинга-Грудзинского «Упыри революции» — о трагических судьбах русских писателей при советской власти, — Помяновский писал, что герои книги, те, кто так или иначе восстал против этих «упырей», «уже знают о судьбе писателя куда больше, чем знал о ней Блок. Несмотря на это, они приняли решение взять на себя этот труд и эту судьбу. Когда они переходят от литературы к прямым протестам — как Гинзбург, Галансков или писатель-рабочий Марченко, — то делают это с естественностью, свидетельствующей, что в России по-прежнему жива вера в родственность слова и дела и в общественные задачи писателя. Видимо, русские снова понимают разницу между этим понятием и его официальной видимостью».
И с особенным нажимом автор подчеркивает: «Книга Герлинга-Грудзинского о русских бунтовщиках направлена против общепринятой уверенности в том, что русские — это рабы, а поляки — птицы небесные».
Еще тогда Помяновский верил в молодую Россию, ту, которая, как известно (и я могу это подтвердить не на своем только примере, а на примере всего моего поколения и многих из тех, кто младше нас), «учит польский язык, чтобы читать книги и газеты (...) Никогда такого не было: молодые русские писатели читают польские книги в оригинале». И надо, чтобы «эта молодая Россия знала, что поляки не желают гнета ни себе, ни ей».
И вот — гнет рухнул, на сцену истории вышла новая «молодая Россия», о которой мы повсюду, в том числе и на этих страницах, читаем самые разные мнения — от крайне восторженных до крайне пессимистических (чаще с креном в последнюю сторону). Ежи Помяновский, проживший в Советском Союзе военные и первые послевоенные годы, смотрит на новую Россию трезво, видит все ее противоречия и разноречия, «блеск и нищету», но никогда не забывает, что это уже Россия, а не Советский Союз — разница не только в названии, а принципиальная. Критикует же он — Польшу, не сумевшую построить «восточную политику», польских публицистов (даже со славным оппозиционным прошлым), которые, провозглашая политику «невмешательства», а по сути — равнодушия, «явно опираются на глубокое убеждение, что за польской восточной границей по-прежнему существует СССР и все, что там делается, — это его внутреннее дело. Его или России — все равно...»
На фоне печально знаменитой истории с избиением польской полицией российских пассажиров на варшавском вокзале, где на них перед тем напала российская же мафия, Помяновский, исследуя, мягко говоря, крайне неудачные шаги польских властей и отклики польской прессы, вновь подчеркивает:
«Как свидетельствуют текущие события, у польских политиков нет ключа к России, поскольку они не применяют фундаментального различения: между теми, кто строит новую Россию, и теми, кто хочет воссоздать старый Советский Союз».
Кстати, в этой статье Помяновский напоминает, что Александр Солженицын был первым, кто призвал русских сосредоточиться на делах своего, российского отечества, отказаться от силой захваченных чужих земель, не применять силы даже к тем народам, которые он хотел бы видеть под общим кровом, т.е. украинскому и белорусскому.
«Россия — да. Империя — нет», — так сжато изложены взгляды Солженицына в статье, отвечающей на обвинение русского писателя в «полонофобии» (по-польски это слово звучит выразительней и страшней — это можно передать как «полякожорство»).
«Нам никто не поможет, — продолжает Помяновский, — если среди русских мы не найдем подобно нам мыслящих союзников и собеседников. Если такие есть, то среди читателей Солженицына».
Рецензируя эту книгу на страницах газеты, которая всегда была «среди читателей Солженицына» (потому что, в отличие от прославленного чукчи, мы не только «писатели»), всегда была за Россию и против империи, всегда, с самого основания, внимательно следила за сопротивлением в странах коммунистического лагеря, в том числе и в Польше, — я хочу надеяться, что мы и сегодня не одиноки. И что у нас — как это было в 80-е годы — по-прежнему есть союзники в Польше, не одолеваемые затхлыми антирусскими стереотипами. Книга Ежи Помяновского, несмотря на всю критику, которую он обращает по адресу своих соотечественников, в этом смысле — обнадеживает.
