ng68: АНДРЕЙ ТАВРОВ. Центр тяжести, центр смысла

АНДРЕЙ ТАВРОВ. Центр тяжести, центр смысла
Оригинал взят у

Андрей Тавров

ЦЕНТР ТЯЖЕСТИ, ЦЕНТР СМЫСЛА

Мне хотелось бы поговорить о вещи искусства (произведении искусства) с точки зрения центра смысловой тяжести. Где он располагается? Соответствует ли этот центр - центру гравитационному или он так же не совпадает с ним, как, скажем, не совпадают магнитный полюс земли и ее географический полюс. Пойдем в музей, посмотрим на греков – Посейдона, Артемиду, Геракла, Дорифора, Дискобола. Эти вещи созданы в стране, где время ходило по кольцу, было циклическим, не вырывалось в запредельное будущее, не предполагало разрыва. Оно имело центр, вокруг которого и творился вечный цикл и смена времен года. Греческая скульптура также имела свой смысловой центр в себе – он располагался где-то в центре равной себе статуи и был вписан в пропорцию золотого сечения. В греческой скульптуре ее уравновешенность, смысловая и архитектурная, привела к тому, что два этих центра – смысловой и тяжести (гравитационный) в скульптуре примерно совпадали. Творение грека никуда не тянулось, ничего не предполагало, ничего не означало – это было место для бога, равное себе. Бог совпадал со своим домом – скульптурой, его обозначавшей, но, разумеется, мог пребывать, как всякая великая космическая сила и в других местах одновременно – на самой статуе это никак не сказывалось – она стояла, уравновешенная и прекрасная, самодостаточная и спокойная, мерцая и пульсируя божественными волнами и вибрациями, призывавшими богомольца подойти поближе. Греческая статуя имела смысловой центр, и он лежал внутри ее внешних форм примерно там, где у человека сердце, расширяясь при этом во весь объем скульптуры.
(Впрочем, для грека сама постановка вопроса о центре смысла в скульптуре была бы абсурдной - он ведь еще не видел того, что расположилось впереди в истории).

С приходом христианства в Европе начинает меняться архитектура (основная форма искусства в стреденевековье) – дрейфуя от приземистой романской базилики к небывалым формам пламенеющей готики, с ее шпилями, устремленными к небу. И если мы внимательно поглядим на такой храм, то почувствуем, что смысловой центр постройки не совпадает с самим зданием, не находится в его видимых пределах, но вынесен далеко за все ее границы – на Небеса.Именно туда тянется все здание, потому что смысл его расположен не на грешной земле, а в глубине глубин святых небесных сфер – в недре Божием. Скульптура, в сотнях экземпляров украшающая стены и ярусы храмов, также утратила право на владение своим смысловым центром внутри себя – отныне он так же, как и сам храм – был вынесен за пределы хрупких, почти стыдящихся плоти, вибрирующих тел святых, пророков, и аллегорических дев, которые сами по себе никогда не могут обрести полноты, потому что условия этой полноты могут быть осуществлены только небом, где, условно говоря располагается невидимая вторая и основная часть и статуи и храма, лишь при соединении с которой, все напрягшееся и вибрирующее земное может обрести смысловую завершенность, полноту.

Европейская скульптура и живопись однажды и навсегда вынесли смысловой центр из пределов человеческого тела, и напрасно пытался Леонардо снова и снова вписывать тело человека в окружность – окружность продавливалась наступающими со всех сторон протуберанцами неба и клубящихся смыслов, которые, раз вырвавшись из смыслового Солнца на землю, уже не хотели никуда уходить, и наивной статуи греков им было уже мало – слишком много вопросов возникло как только время стало прогрессивным, эсхатологическим, а в центре мира расположился умирающий и воскресающий Бог-Творец, Бог-Слово. Роден - это сплошной уход из тела. Собственно это переливание центра смысловой тяжести, блуждающее вокруг светоизлучающей формовки поверхности скульптуры, как блуждает во время грозы в небе заблудившийся почтовый голубь. Конечно же, статуи Родена «весят меньше», чем мрамор, из которого они состоят, по той же причине. Пропуская для краткости ряд логических связок, скажу, что то же самое происходит с Майолем, с Сезанном, с Гогеном. Золотой век искусства, во время которого скульптура была равна себе, вмещая свой смысловой центр вовнутрь, как и человек или бог, был утрачен навсегда. У Рембрандата, например, смысловой центр совпадает с тем местом, откуда выходит живой свет, формующий и «творящий» заново и на глазах зрителя предметы и людей.

20 век совершает революцию мобилей, изобретенных Колдером, – порхающих в воздухе подвешенных на тросе или нитке абстрактных или конкретных форм, движущихся в ветре, поражает игольчатой фактурой фигур Джакометти, с их раздаванием центра смысла всему бесконечному бессмысленному пространству, обступившему «игольчатого человека» и зацикливается, наконец, на технике реди-мейда и фотографии (том же реди-мейде, но в другом сарафане), в которой проблема центра смысла вообще отсутствует, потому что в этом тиражированном, охлажденном и стерильном пространстве такого понятия нет. Оно организовано из других составляющих. А, следовательно, вопрос о смысле вообще тоже не встает. В «индустриализированном искусстве» смысл отсутствует, присутствуют его детерминированные заменители – цена, престиж, референтная среда, анекдот, система «шлюзов», определяющих ценность артефакта – салоны, премии. Пудра, в которой составляющие частицы измельчены настолько, что прилегают друг к дружке без зазора, не способна ни создать форму, ни удержать смысла. Но она может нечто покрыть. Кажется, клеящее (объединяющее ряд лиц, покрытых одной пудрой [косметической, световой, струящейся с монитора}) вещество, состоящее из частиц, недоступны[ осязанию, это и есть та фантазматическая субстанция, с которой имеет дело современная «культура». Центр смысловой тяжести здесь отсутствует принципиально. Он будет мешать «быстрому и мертвому» миру, будет лишним.
Но мне хотелось бы назвать еще один способ расположения смысла. Когда я впервые увидел собор Покрова на Нерли, я понял, мгновенно и радостно, что это не здание – это я сам и есть. Не так быстро, но такое же месторасположение смысла проявилось, когда раз за разом я ходил в Третьяковку рассматривать «Преображение» Феофана Грека и, прежде всего, Спаса Андрея Рублева.

Один раз это случилось с женским лицом. И еще с Ван-Гогом в Амстердаме. Смысловой центр расположился в ясном и счастливом ощущении – это я и есть. Понятно, что лицо на холсте и камни постройки не могут быть мной (хотя это тоже еще подлежит осмыслению), понятно, что и Храм Покрова, и Спас, и лицо являются мной на каком-то более глубоком, чем бытовое пространство-время, уровне. Говорить про него - дело невероятно сложное и неблагодарное, хотя и приносящее радость. Попробую обойтись чужой метафорой – эти вещи проявляют «мое лицо до моего рождения», потому что сами обладают таким лицом, расположенным в вечности. Моя благодарность мастеру Хуэй-Нену, хотя, в другом месте сказано и не хуже: «Прежде, чем был Авраам, Я есмь».