Очень забавная статья - "Вальс — в чем различие? О значении танца у Ибсена, Стриндберга и Чехова". Она, конечно, не о вальсе, а о женской эмансипации и вреде, нанесенном женщинам чтением.

В течение 19 века значительную часть воспитания юной леди составляло изучение иностранных языков, рисование, вышивка, танцы и чтение. Как бы то ни было, многие молодые девушки обнаруживали, что получить образование вовсе непросто. Зачастую оно использовалось против них самих, особенно в случае чтения литературы, и иногда даже автором того самого романа, которым они были поглощены. Часто им приходилось узнавать, что от переизбытка потребления литературы героинь настигает ужасная и отвратительная кончина. Эмма Бовари всего лишь самая известная из этих героинь.
Читающая женщина была одной из излюбленных фигур сатирической прессы; ее изображали либо как истеричку, то падающую в обморок, то в слезах, либо как женщину, не заботящуюся ни о себе, ни о своем хозяйстве. Видимо, это был наиболее интересный предмет изображения как для мужчин, так и для женщин.

И дальше:

Фрекен Жюли, объясняет Стриндберг, жертва не только чересчур либерального воспитания; ее помешательство — результат слишком большого количества прочитанных книг. Юная Жюли еще и жертва своих месячных (Стриндберг явно путает женские месячные с течкой у собак, думая, что они вызывают одинаковое действие). К тому же, однажды ее мать в ярости подожгла семейное имение — этот интересный пассаж отсылает нас не только к «Привидениям» Ибсена, но и, что более важно, к «Джен Эйр», в которой «сумасшедшая на чердаке» пытается поджечь имение. В двух словах, Стриндберг в своем предисловии собирает ряд бестселлеров 19 века, хорошенько вытрясает их, и оттуда выпадают расхожие предрассудки против женщин.

Пьеса "Фрекен Жюли" - это вообще ключевое для понимания феминизма произведение. Сюжет у нее очень простой: эмансипэ напивается и ебется с лакеем. В приниципе, все так называемое женское движение сводится к двум требованиям - напиться и ебаться с лакеем, и сейчас эти женские желания в достаточной мере удовлетворены.
Это только фрагмент, конечно, а имя целому явлению - гуманизм, самая гнусная идеология на свете, краеугольный камень современного общества. Гуманисты учат: нанеси себе как можно больше моральных увечий и перемажься говном, потому что только так и выцыганишь себе право на жизнь. Если начальник говорит тебе, что ты ссаный чулок, учила меня в школе Ирина Марковна Верейкина, в девичестве Мамонтова, кивни, согласись и лебези, ни в коем случае не возражай. Если наставят автомат и попросят встать раком, учит меня сейчас Валерий Кувакин, гуманист, либерал, крупный специалист в марксистско-ленинской философии, встань раком, и будь говном, потому что жизнь - абсолютная ценность.

Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех.
"Счастье найдено нами", - говорят последние люди, и моргают.
Они покинули страны, где было холодно жить: ибо им необходимо тепло. Также любят они соседа и жмутся к нему: ибо им необходимо тепло.
Захворать или быть недоверчивым считается у них грехом: ибо ходят они осмотрительно. Одни безумцы еще спотыкаются о камни или о людей!
От времени до времени немного яду: это вызывает приятные сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно умереть.
Они еще трудятся, ибо труд - развлечение. Но они заботятся, чтобы развлечение не утомляло их. Не будет более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком хлопотно. И кто захотел бы еще управлять? И кто повиноваться? То и другое слишком хлопотно.
Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший дом.
"Прежде весь мир был сумасшедший", - говорят самые умные из них, и моргают.
Все умны и знают все, что было; так что можно смеяться без конца. Они еще ссорятся, но скоро мирятся - иначе это расстраивало бы желудок.
У них есть свое удовольствьице для дня и свое удовольствьице для ночи; но здоровье - выше всего.
"Счастье найдено нами", - говорят последние люди, и моргают.

В жизни гуманиста все должно быть удобненько, чтоб легче было лебезить или становиться раком. Жри как свинья и ебись как кролик, - но в макдональтсе и в презервативе, чтоб, не дай бог, ничего не почувствовал, не очнулся, не прыгнул в окошко.
Все это напоминает больничный коридор, где на зеленых стенах намалеваны матрешки, зайки, белоснежки, вдоволь позадыхавшиеся на тарелке под рвотной манкой личиски и колобки; по коридору тащат плачущего ребенка, попутно утешая: все хорошо, ути-пути, больно не будет; и ребенок успокаивается, но впереди все равно - рев бормашины, пятидневка, кишки на асфальте и рыдания в подушку. Жить поэтому стоит sub specie mortis, напрягая или расстраивая все чувства и никогда не успокаиваясь, чтобы хоть на минутку, хоть на мгновение увидеть "овраг, где скрываются белые звери, собор, который опускается в землю, и озеро, в котором вода поднялась" (Рембо, "Озарения"). А если долго слушать байки о правах человека, обязательно превратишься в какое-нибудь говно:

Был у меня в прошлом семестре один студент. Грязный, толстый, жирный мудила с сальной мордой.
Он ничего не учил и ничего не знал. Прогуливал занятия, вместо занятий жрал булочки. Он не читал немецких книг, потому что не знал немецкого языка, немецкий язык он не учил, потому что ему трудно, и потом как учить немецкий, когда там есть падежи? На экзаменах он два раза мямлил что-то нечленораздельное, потому что ничего не знал, а потом начинал качать права, говорил, что у него вегетососудистаядистония, его отсылали на пересдачу, приходил его лучший друг, такой же толстый, тоже с сальной мордой, начинал визжать, как базарная баба.