Shit on you, shit on her, shit on me in the end

Ярко-красная капелька надежды и смысла
Закончил "Empire V". Роман продолжает и объясняет многое в "Generation П". Пирамида, пирамида. Книга занимательна, но и серьёзнее других, в ней больше философии и даже в какие-то моменты мелькают явные протест и порыв, нечастые у этого автора. Резонирует с чем-то более глубоким, чем остроумие и любовь к умозрительным построениям. Стало грустно. "Любовная" линия лишняя, раздражает. В кульминационный момент Пелевин неожиданно выходит на Тибетовское "where dreams go to when they die" и даёт довольно мрачный ответ:

Постепенно я стал различать в тучах длинные гирлянды огней. Сначала они были тусклыми и еле различимыми, но постепенно становились ярче. Я знал, что эти огни как-то связаны с людьми - то ли это были человеческие души, то ли просто чужие мысли, то ли чьи-то мечты, то ли что-то среднее между всем этим...

Я понял наконец, что это такое.

Это была та часть человеческого сознания, которую Энлиль Маратович назвал умом "Б". Она походила на сферу, в которой мерцало нежное перламутровое свечение, "полярное сияние", как он когда-то говорил. Сферы были нанизаны на невидимые нити, образуя длинные гирлянды. Эти гирлянды - их было бесконечно много - спиралями сходились к крохотному пятнышку черноты. Там находилась Иштар: я не видел ее, но это было так же ясно, как в жаркий день понятно, что над головой сияет солнце.

Внезапно мое тело совершило резкий и очень болезненный маневр (мне показалось, что все мои кости с хрустом съехали вбок), и я очутился на одной из этих нитей. Затем я понесся прямо по ней, протыкая один за другим эти умственные пузыри.

С ними, насколько я мог судить, ничего при этом не происходило - и не могло произойти, потому что они были нереальны. Целью языка были не сами эти пузыри, а ярко-красная капелька надежды и смысла, которая вызревала в каждом из них. Язык жадно впитывал эти капельки одну за другой и набухал какой-то грозной электрической радостью, от которой мне становилось все страшнее и страшнее.

Я чувствовал себя тенью, летящей через тысячи снов и питающейся ими. Чужие души казались мне раскрытой книгой - я понимал про них все. Моей пищей были те самые сны наяву, в которые человек незаметно проваливается много раз в день, когда его взгляд движется по глянцевой странице, экрану или чужим лицам. В каждом человеке распускался алый цветок надежды - и, хоть сама эта надежда чаще всего была бессмысленной, как прощальное "кукареку" бройлерного петуха, ее цветок был настоящим, и невидимый жнец, который несся на моей взмыленной спине, срезал его своей косой. В людях дрожала красная спираль энергии, тлеющий разряд между тем, что они принимали за действительность, и тем, что они соглашались принять за мечту. Полюса были фальшивыми, но искра между ними - настоящей.

<...>

"Где-то спят дети, - думал я, - мечтают о чем-то вроде бы детском, но на самом деле уже вырабатывают баблос, как взрослые... Все работают с младенчества... Ведь со мной это тоже было, я помню как... Я помню, как вызревает эта ярко-красная капля надежды... Кажется, что мы вот-вот что-то поймем, доделаем, рассудим, и тогда начнется другая жизнь, правильная и настоящая. Но этого никогда не происходит, потому что красная капля куда-то все время исчезает, и мы начинаем копить ее заново. А потом она исчезает снова, и так продолжается всю жизнь, пока мы не устанем. И тогда нам остается только лечь на кровать, повернуться к стене и умереть..."

Меня трясло, словно на электрическом стуле - стало так плохо, что я готов был умереть сам. Теперь я знал, куда исчезает эта красная капля. Я падал сквозь чужие жизни все быстрее, и мой всадник сноровисто собирал последние ягоды смысла, глотая их и насыщая непостижимый мне голод. Я видел, что многие люди почти понимают происходящее - догадываются обо всем, но не успевают об этом задуматься. Все глушит крик великой мыши, и у человека остается смутное воспоминание, что в голову приходила очень важная мысль, но сразу забылась, и теперь ее уже не вернуть...

Мы приближались к конечной точке путешествия - огромной невидимой массе Иштар. Я знал, что в момент удара все кончится. И в последнюю секунду путешествия я вспомнил, что в детстве знал обо всем этом. Я видел вампиров, пролетающих сквозь мои сны, и понимал, что они отнимают самое главное в жизни. Но человеку было запрещено помнить про это наяву - и поэтому, просыпаясь, я принимал за причину своего страха висящий над кроватью веер, похожий на большую летучую мышь...

Конец грустный и неприятый потому, что и там, наверху, у богочеловеков, обнаруживается та же иерархия, та же борьба за власть и ресурсы, те же пороки... просто у них лучше мухоморы. Дурная бесконечность пищевой пирамиды под глазом, Пасть in the heart of it all. Что-то гностическое.

Со школьных времён я иногда устраиваю короткие мысленные диспуты между различными науками на тему "чей предмет важнее (первичнее)?". Например, математика или физика, т.е. отношения или материя? Или может быть медицина и психология, потому что без них вообще нет субъекта? Победителей не было, они спорили просто на интерес. Экономика никогда не приглашалась на эти диспуты — было и так понятно, что она вторична по отношению к той же математике (исчислению). По Пелевину, экономика входит в зал дискуссионного клуба, молча расстреливает всех из автомата и уходит. Точнее, не экономика, а деньги. Деньги как основа мироздания. Сама вселенная была создана для того, чтобы люди в ней думали о деньгах и тем самым вращали динамо некоего демиурга. "Бог", "истина", "вселенная" — это лишь побочные продукты производства, "жмых", по выражению одно из персонажей. Интересно.

Напоминает "Дюну". Книга производит впечатление недописанной, как будто автор вместе с главным героем разочаровывается в поиске ответов и больше нет смысла писать. Или стало торопить издательство.

Current Music: Robert Wyatt