Глава VIII
               ПЕРВЫЙ ПРАЗДНИК, ВСТРЕЧЕННЫЙ ПО-ХРИСТИАНСКИ

     Все проснулись на своих узких постелях по очереди... Сначала  толстый
Клинков, на  нос которого  упал горячий  луч солнца,  раскрыл рот и чихнул
так громко, что гитара на стене загудела  в тон и гудела до тех пор,  пока
спавший под ней Подходцев не раскрыл заспанных глаз.
 - Кой черт играете по утрам на гитаре? - спросил он недовольно.
     Его голос разбудил спавшего на диване третьего сонливца - Громова.
     - Что это за разговоры, черт  возьми, - закричал он. - Дадите  вы мне
спать или нет?
     - Это Подходцев, - сказал Клинков. - Все время тут разговаривает.
     - Да что ему надо?
     - Он уверяет, что ты недалекий человек.
     -  Верно,  -  пробурчал  Громов,  -  настолько  я  недалек,  что могу
запустить в него ботинком.
     Так он и поступил.
     - А ты  и поверил? -  вскричал Подходцев, прячась  под одеяло. -  Это
Клинков о тебе такого мнения, а не я.
     - Для  Клинкова есть  другой ботинок,  - возразил  Громов. - Получай,
Клинище!
     - А теперь, когда ты уже  расшвырял ботинки, я скажу тебе правду:  ты
не недалекий человек, а просто кретин.
     -  Нет,  это  не  я  кретин,  а  ты,  - сказал Громов, не подкрепляя,
однако, своего мнения никакими доказательствами...
     - Однако  вы тонко  изучили друг  друга, -  хрипло рассмеялся толстяк
Клинков, который всегда стремился  стравить двух друзей и  потом любовался
издали на их  препирательства. - Оба  кретины. У людей  знакомые бывают на
крестинах,  а  у  нас  на  кретинах.  Хо-хо!  Подходцев,  если у тебя есть
карандаш,  -  запиши  этот  каламбур.  За  него  в  том  журнале,  где   я
сотрудничаю, кое-что дадут.
     - По тумаку за строчку  - самый приличный гонорар. Чего  это колокола
так раззвонились? Пожар, что ли?
     - Грязное невежество:  не пожар, а  Страстная суббота. Завтра,  милые
мои,  Светлое  Христово  Воскресенье.  Конечно,  вам все равно, потому что
души ваши  давно запроданы  дьяволу, а  моей душеньке  тоскливо и грустно,
ибо я принужден  проводить эти светлые  дни с отбросами  каторги. О, мама,
мама! Далеко  ты сейчас  со своими  куличами, крашеными  яйцами и  жареным
барашком. Бедная женщина!
     - Действительно,  бедная, -  вздохнул Подходцев.  - Ей  не повезло  в
детях.
     -  А  что,  миленькие:  хорошая  вещь  -  детство.  Помню я, как меня
наряжали  в  голубую  рубашечку,  бархатные  панталоны и вели к Плащанице.
Постился,  говел...  Потом  ходили  святить  куличи. Удивительное чувство,
когда священник впервые скажет: "Христос Воскресе!"
     - Не расстраивай меня, - простонал Громов, - а то я заплачу.
     - Разве вы  люди? Вы свиньи.  Живем мы, как  черт знает что,  а вам и
горюшка  мало.  В  вас  нет  стремления  к  лучшей жизни, к чистой, уютной
обстановке, - нет в вас этого. Когда я жил у мамы, помню чистые  скатерти,
серебро на столе.
     - Ну, если  ты там вертелся  близко, то на  другой день суп  и жаркое
ели ломбардными квитанциями.
     - Врете, я чистый, порядочный юноша. А что, господа, давайте  устроим
Пасху,  как  у  людей.  С  куличами,  с  накрытым  столом и со всей вообще
празднично-буржуазной, уютной обстановкой.
     - У нас из  буржуазной обстановки есть всего  одна вилка. Много ли  в
ней уюта?
     - Ничего, главное - стол. Покрасим яйца, испечем куличи...
     - А ты умеешь?
     - По книжке можно. У нас две ножки шкафа подперты толстой  поваренной
книгой.
     - Здорово удумано, - крякнул Подходцев.  - В конце концов, что мы  не
такие люди, как все, что ли?
     - Даже гораздо лучше.


                                  * * *

     Луч солнца освещал  следующую картину: Подходцев  и Громов сидели  на
полу у небольшой кадочки, в которую было насыпано муки чуть не доверху,  и
ожесточенно спорили.
     Сбоку стояла корзина с яйцами,  лежал кусок масла, ваниль и  какие-то
таинственные пакетики.
     - Как твоя  бедная голова выдерживает  такие мозги, -  кричал Громов,
потрясая поваренной  книгой. -  Откуда ты  взял, что  ваниль распустится в
воде, когда она - растение.
     - Сам ты растение дубовой породы. Ваниль не растение, а препарат.
     - Препарат чего?
     - Препарат ванили.
     - Так... Ваниль -  препарат ванили. Подходцев -  препарат Подходцева.
Голова твоя препарат телячьей головы...
     - Нет, ты не  кричи, а объясни мне  вот что: почему я  должен сначала
"взять лучше крупитчатой муки 3 фунта, развести 4-мя стаканами  кипяченого
молока", проделать с этими 3-мя  фунтами тысячу разных вещей, а  потом, по
словам самоучителя,  "когда тесто  поднимется, добавить  еще полтора фунта
муки"? Почему не сразу 4 1/2 фунта?
     - Раз сказано, значит, так надо.
     -  Извини,  пожалуйста,  если  ты  так  глуп,  что  принимаешь всякую
печатную  болтовню  на  веру,  то  я  не  таков! Я оставляю за собой право
критики.
     - Да что ты, кухарка, что ли?
     - Я не кухарка,  но логически мыслить могу.  Затем - что значит:  "30
желтков, растертых добела"? Желток есть  желток, и его, в крайнем  случае,
можно растереть дожелта.
     Громов подумал и потом высказал робкое, нерешительное предположение:
     - Может, тут ошибка? Не "растертые" добела, а "раскаленные" добела?
     - Знаешь, ты,  по-моему, выше Юлия  Цезаря по своему  положению. Того
убил Брут, а тебя  сам Бог убил. Ты  должен отойти куда-нибудь в  уголок и
там гордиться. Раскаленные желтки!  А почему тут сказано  о "растопленном,
но остывшем  сливочном масле"?  Где смысл,  где логика?  Понимать ли это в
том смысле,  что оно  жидкое, нехолодное,  или что  оно должно затвердеть?
Тогда зачем его растапливать? Боже, Боже, как это все странно!
     Дверь  скрипнула  в  тот  самый  момент,  когда  Громов, раздраженный
туманностью поваренной книги, вырвал из нее лист "о куличах" и бросил  его
в кадочку с мукой.
     - На! Теперь это все перемешай!
     ...Дверь скрипнула, и на пороге появился смущенный Клинков. Не  входя
в комнату и  пытаясь заслонить своей  широкой фигурой что-то,  прятавшееся
сзади него и увенчанное красными перьями, - он разочарованно пролепетал:
     - Как... вы уже вернулись? А  я думал, что вы еще часок  прошатаетесь
по рынку.
     - А что? Да входи... Чего ты боишься?
     - Да уж лучше я не войду...
     - Да почему же?
     За спиной Клинкова раздался смех, и красные перья закачались.
     - Вот видишь, -  сказал женский голос. -  Я тебе говорила -  не надо.
Такой день нынче, а ты пристал - пойдем да пойдем!.. Ей-Богу, бесстыдник.
     - Клинков, Клинков,  - укоризненно воскликнул  Подходцев. - Когда  же
ты  наконец  перестанешь  распутничать?  Сам  же  затеял  это   пасхальное
торжество и сам же среди бела дня приводишь жрицу свободной любви...
     - Нашли жрицу, - сказала  женщина, входя в комнату и  осматриваясь. -
Со вчерашнего дня жрать было нечего.
     - Браво!  - закричал  Клинков, желая  рассеять общее  недовольство. -
Она тоже каламбурит!! Подходцев, запиши - продадим.
     - У человека нет ничего святого, - сурово сказал Громов. -  Сударыня,
нечего делать, присядьте, отдохните, если вы никуда не спешите.
     -  Господи!  Куда  же  мне  спешить,  - улыбнулась эта легкомысленная
девица. - Куда, спрашивается, спешить,  если меня хозяйка вчера совсем  из
квартиры выставила?
     -  Весна  -  сезон  выставок,  -  сострил  Клинков,  снимая пальто. -
Подходцев, запиши.  Я разорю  этим лучшую  редакцию столицы.  Ах, как  мне
жаль, Маруся, что  я не могу  оказать вам того  гостеприимства, на которое
вы рассчитывали.
     - Уйдите вы, -  сердито сказала Маруся, нерешительно  присаживаясь на
кровать. - Ни на что я не рассчитывала. Отдохну и пойду.
     Взгляд ее упал на кадочку с мукой, и она широко раскрыла глаза.
     - Ой! Это что вы, господа, делаете?
     - Куличи, - серьезно ответил Громов, поднимая измазанное мукой  лицо.
- Только у нас, знаете ли, не ладится...
     -  Видишь  ли,   Маруся,  -  важно   заявил  Клинков.  -   Мы  решили
отпраздновать праздник святой Пасхи по-настоящему. Мы - буржуи!
     Маруся встала, осмотрела кадочку и сказала чрезвычайно озабоченно:
     - Эх, вы! Кто ж так куличи делает. Высыпайте обратно муку. Хотите,  я
вам замешу?
     Громов удивился.
     - Да разве вы умеете?
     - Вот тебе раз! Да как же не уметь!
     - Уважаемая,  достойная Маруся,  - обрадовался  совершенно измученный
загадочностью поварской книги Подходцев. - Вы нас чрезвычайно обяжете...
     Увидев такой оборот дела, сконфуженный сначала Клинков принял  теперь
очень нахальный вид. Заложил руки в карманы и процедил сквозь зубы:
     - Теперь вы, господа, понимаете, для чего я ее привел?
     - Лучше  молчи, пока  я тебя  не ударил  по голове  этой лопаткой. По
распущенности ты превзошел Гелиога-бала!
     - Да, пожалуй...  - подтвердил самодовольно  Клинков. - Во  мне сидит
римлянин времен упадка.
     - Нечего сказать, хорошенькое помещение он себе выбрал. Разведи-ка  в
этой баночке краску для яиц.
     Римлянин времен  упадка покорно  взял пакетики  с краской  и отошел в
угол,  а  Подходцев  и  Громов,  предоставив  гостье все куличные припасы,
стали суетиться около стола.
     - Накроем пока стол. Скатерть чистая есть?
     - Вот есть... Какая-то черная. Только на ней, к сожалению,  маленькое
белое пятно.
     - Милый мой, ты смотришь  на эту вещь негативно. Это  белая скатерть,
но сплошь залитая чернилами, кроме  этого белого места. И, конечно,  залил
ее Клинков. Он всюду постарается.
     - Да  уж, -  отозвался из  угла Клинков,  поймавший только  последнюю
фразу. - Я всегда стараюсь. Я  старательный. А вы всегда на меня  кричите.
Вон Марусю привел. Маруся, поцелуй меня.
     -  Уйди,  уйди,  не  лезь.  Заберите  его  от  меня, или я его вымажу
тестом.
     Вдруг Подходцев застонал.
     - Эх, черррт! Сломался!
     - Что?
     - Ключ от сардинок. Я попробовал открыть.
     - Значит,  пропала коробка,  - ахнул  Громов. -  Теперь уж  ничего не
сделаешь. Помнишь, у нас тоже  этак сломался ключ... Мы пробовали  открыть
ногтями, потом стучали  по коробке каблуками,  бросали на пол,  думая, что
она разобьется. Исковеркали - так и пропала коробка...
     - И глупо, - отозвался Клинков.  - Я тогда же предлагал подложить  ее
на рельсы, под колесо трамвая. В этих случаях самое верное - трамвай.
     -  Давайте,  я  открою,  -  сказала  озабоченная Маруся, отрываясь от
места.
     - Видите, какая она у меня умница, - вскричал Клинков. - Я знал,  что
с сардинами что-нибудь случится, и привел ее.
     -  Отстань!  Подходцев,  режь   колбасу.  Знаешь,  можно  ее   этакой
зведочкой разложить. Красиво!
     - Ножа нет, - сказал Подходцев.
     - Можно  без ножа,  - посоветовал  Клинков. -  Взять просто  откусить
кусок  и  выплюнуть,  откусить  и  выплюнуть,  откусить и выплюнуть. Так и
нарежем.
     - Ничего другого не остается. Кто же этим займется?
     Клинков категорически заявил:
     - Конечно, я.
     - Почему же ты, - поморщился Подходцев. - Уж лучше я.
     - Или я!
     - Неужели у вас нет ножа? - удивилась Маруся.
     Подходцев задумчиво покачал головой.
     - Был  прекрасный нож.  Но пришел  этот мошенник  Харченко и взял его
якобы  для  того,  чтобы  убить  свою  любовницу,  которая  ему  изменила.
Любовницы не убил, а просто замошенничал ножик.
     - И штопор был; и штопора нет.
     - Где же он?
     - Неужели ты не знаешь?  Клинков погубил штопор; ему, после  обильных
возлияний, пришла на улице в голову мысль: откупорить земной шар.
     - Вот свинья-то. Как же он это сделал?
     - Вынул штопор и стал ввинчивать в деревянную тротуарную тумбу.  Это,
говорит, пробка, и я, говорит, откупорю земной шар.
     - Неужели я это сделал? - с сомнением спросил Клинков.
     -  Конечно.  На  прошлой  неделе.  Уж  я  не  говорю  о  рюмках - все
перебиты. И перебил Клинков.
     - Все я да я... Впрочем, братцы,  обо мне не думайте: я буду пить  из
чернильницы.
     -  Нет,  чернильница  моя,  -  ты  можешь  взять себе пепельницу. Или
сделай из бумаги трубочку.


                                  * * *

     Маруся с  изумлением слушала  эти странные  разговоры; потом  вытерла
руки о фартук, сооруженный из наволочки, и, взяв карандаш и бумагу,  молча
стала писать...
     - Каламбур записываешь? - спросил Клинков.
     - Я  записала тут,  что купить  надо. Вилок,  ножей, штопор,  рюмки и
тарелки.  Покупайте  посуду,  где  брак,  -  там дешевле... Всего рубля на
четыре выйдет.
     - Дай денег, - обратился Клинков к Подходцеву.
     - Что ты, милый? Я последние за муку отдал.
     - Ну, ты дай.
     - Я тоже все истратил. Да  ведь у тебя должны быть? Клинков  смущенно
приблизил бумагу к глазам и сказал:
     - Едва ли по этой записке отпустят.
     - Почему?
     -  Тарелка  через  "ять"  написана.  Потом  "периц" через "и". Такого
перца ни в одной лавке не найдешь.
     -  Клинков!  -  сурово  сказал  Подходцев.  - Ты что-то подозрительно
завертелся! Куда ты дел деньги, а?
     - Никуда. Вон они. Видишь - пять рублей.
     - Так за чем же остановка?
     - Видите ли, -  смутился Клинков, - Я  думаю, что эти деньги...  я...
должен... отдать... Марусе...
     - Мне? - искренно удивилась Маруся. - За что?
     -  Ну...  ты  понимаешь...  по  справедливости... я же тебя привел...
оторвал от дела...
     - И верно! - сухо сказал Подходцев. - Отдай ей.
     Маруся вдруг  засуетилась, сняла  с себя  фартук, одернула засученные
рукава, схватила шляпу и стала надевать ее дрожащими руками.
     -  До  свиданья...  я  пойду...  я  не  думала, что вы так... А вы...
Скверно! Стыдно вам.
     - Подходцев  дурак и  Клинков дурак,  - решительно  заявил Громов.  -
Маруся! Мы  вас просим  остаться. Деньги  эти, конечно,  пойдут на покупку
ножей и прочих тарелок, и я надеюсь, что мы вместе разговеемся, мы с  вами
куличом, а эти два осла - сеном.
     - Ура! - вскричал Клинков. - Дай я тебя поцелую.
     -  Отстаньте...  -  улыбнулась  сквозь  слезы огорченная гостья. - Вы
лучше мне покажите, где печь куличи-то.
     - О,  моя путеводная  звезда! Конечно,  у хозяйки!  У нее этакая печь
есть, в которой даже нас, трех отроков, можно изжарить. Мэджи! Вашу  руку,
достойнейшая, - я вас провожу к хозяйке.
     Когда они вышли, Громов сказал задумчиво:
     - В сущности, очень порядочная девушка.
     - Да... А Клинков осел.
     - Конечно.  Это не  мешает ему  быть ослом.  Как ты  думаешь, она  не
нарушит ансамбля,  если мы  ее попросим  освятить в  церкви кулич  и потом
разговеться с нами?
     - Почему же... Ведь ты сам же говорил, что она порядочная девушка.
     - А Клинков осел. Верно?
     - Клинков, конечно, осел. Смотреть на него противно.


     А поздно  ночью, когда  все трое,  язвя, по  обыкновению, друг друга,
валялись одетые  в кроватях  в ожидании  свяченого кулича,  - кулич пришел
под  бодрый  звон  колоколов  -   кулич,  увенчанный  розаном  и   несомый
разрумянившейся  Марусей,  "вторым  розаном",   как  ее  галантно   назвал
Клинков.
     Друзья  радостно  вскочили  и   бросились  к  Марусе.  Она   степенно
похристосовалась с  торжественно настроенным  Подходцевым и  Громовым, а с
Клинковым отказалась, - на том  основании, что он не умеет  целоваться как
следует.
     - Да, - хвастливо подмигнул  распутный Клинков. - Мои поцелуи  не для
этого случая. Не для Пасхи-с! Хе-хе! Позвольте хоть ручку.
     Желание его было исполнено не только Марусей, но и двумя  товарищами,
сунувшими ему под нос свои руки.
     Этой шуткой  торжественность минуты  была немного  нарушена, но когда
уселись за стол и чокнулись вином из настоящих стаканов, заедая  настоящим
свяченым куличом,  - снова  праздничное настроение  воцарилось в  комнате,
освещенной лучами рассвета.
     -   Какой   шик!   -   воскликнул   Клинков,   ощупывая    новенькую,
накрахмаленную скатерть. - У нас совсем как в приличных буржуазных домах.
     - Да... настоящая приличная чопорная семья на четыре персоны!
     И  все  четверо  серьезно  кивнули  головами,  упустив  из  виду, что
никогда приличная  чопорная семья  не допустит  сидеть за  одним столом  с
собою безработную проститутку.