Дикая собака Динго, или ирландские шпионы о детях
Советский писатель Рувим Исаевич Фраерман писал трудно. Собственно, в своём предисловии к написанной им же повести он прямо так и сказал:

"Как я писал "Дикую собаку Динго"? В самом деле, как пишутся книги? Вероятно, каждый пишет по-своему, и отдельные книги тоже пишутся по-разному. Могу только сказать, что легко я никогда не писал. Я всегда писал трудно. Да и большинство моих друзей - Платонов, Гроссман, Лоскутов, Гайдар - писали тоже трудно. А Фадеев - я сам это видел, когда был с ним, с Павленко и Гидашом в командировке на Дальнем Востоке в 1934 году - рыдал, если не мог схватить нужное звучание строки... Русское слово, прихотливое, непокорное, великолепное и волшебное, - величайшее средство сближения людей. Оно, слово, показывает нам, как прекрасна земля, небо, люди, звери и птицы".

Поскольку писал писатель трудно, написал он всего одну большую и хорошо известную повесть. О первой любви.
Девочка Таня Сабанеева, мечтающая о дикой собаке Динго, живёт вместе с мамой на Дыльнем Востоке и в маленьком городке у заставы пограничников, где они остались после развода мамы и папы. Летом Таня отдыхает в пионерском лагере, в одном отряде с мальчиком Филькой сыном нанайского охотника-промысловика. Фильке Таня очень нравится, а Таня с ним дружит.

Потом из Москвы приезжает папа с новой семьёй, то есть с новой женой и приёмным сыном Колей. Коля и Таня за 150 страниц школьной жизни и приключений проходят путь от неприязни до той самой первой любви, при этом обещанная собака Динго так и не появляется. Классический треугольник заканчивается тем, что Таня с мамой решают гордо уехать и "не мешать чужому счастью", оставляя остальных персонажей книги в недоумении. Всем хуже. Занавес.
Повесть о первой любви была популярна у наших бабушек и дедушек, а позже у мам и пап. Она неоднократно печаталась в детских журналах с самыми разными замечательными иллюстрациями, и, быть может, была самой известной "школьной повестью". Она обеспечила писателю Фраерману достойную старость и место руководителя литературного кружка в Доме пионеров на улице Стопани в Москве. Оттуда даже вышло несколько неплохих детских писателей. Так что судьбу повести, в отличие от судеб героев, можно считать счастливой.

Но, на мой взгляд, самое главное в ней не сюжет, не популярность, а то, какими словами она написана. Более того в этом для меня крылась загадка, тайна связывавшая детского писателя Фраермана и непокорное русское слово. Тайна, которую я только недавно смог раскрыть, и которой с радостью поделюсь с вами.
Может быть, именно в силу своей прихотливости, непокорности и великолепия, русское слово давалось писателю Фраерману с трудом, даже в единственной его большой повести о первой любви в пионерском лагере.

Интересно, что, когда читаешь внимательно "Дикую собаку динго, или повесть о первой любви", обычных русских слов обычно как раз и не хватает. На их место быстро приходят другие.
Ведь мало того, что не только родители, но и сами главные герои - двенадцатилетние дети изъясняются на страницах повести исключительно полностью укомплектованным и развёрнутым во всей боевой готовности, как застава тех самых пограничников, литературным книжным языком, полным деепричастных и причастных оборотов. Мало того, что по количеству придаточных предложений в описаниях природы эта повесть может соперничать с романами Толстого. Мало того, что все предложения в ней практически всегда полные, а прилагательные почему-то наоборот краткие…
Интереснее всего, что и в разговорах детей, и в описаниях природы встречаются таинственные предложения. Написаны они вроде бы по-русски, но порядок слов в них такой, который в русском языке вообразить можно с трудом.

Порядок слов у Фраермана часто практически фиксированный, при этом неопределённые формы глагола, обстоятельства места и объекты (прямые и косвенные дополнения) в этих странных предложениях всегда стоят на последнем месте и часто распространяются абсолютно лишними для русского уха личными, указательными и притяжательными местоимениями.
Прилагательные почти всегда в краткой форме.
Вопросительные предложения обязательно щеголяют частицей «ли» и усиливаются отрицанием.
Иногда из всех этих предложений складываются целые абзацы и диалоги, строгие, подчинённые неуловимому порядку и неясной логике. Уловить за ними содержание вообще бывает нелегко:

«Разве ты не слышала горна? Почему же ты не спешишь?»

«А ведь, никак, уже строятся на линейку- сказала она. Тебе следовало бы, Филька, прийти в лагерь раньше меня, потому что, не посмеются ли над нами, что мы так часто приходим вместе?»

«Она пересекла дорогу и вбежала в лагерь, легко перескакивая через канавы и кочки, так как была проворна».

«У неё был голос приятный для слуха, но пусто было вокруг»

«Она вошла в него смело».

Сперва это меня просто немного раздражало, потом начало удивлять. А позже мы вместе с mutatiospiritus@lj поняли, что здесь скрыта какая-то глубоко личная тайна писателя Фраермана. Тайна, навсегда вставшая непреодолимой стеной между ним и русским словом, которое он искренне любил, но не сумел постичь. Тайна, гнувшая к земле неукротимый могучий творческий дух Фраермана и заставлявшая его «писать трудно».

Одновременно с этим, меня терзали смутные сомнения. Я понимал, что все эти шеренги обязательных «он, его, у него, тот, этот, твой, свой», намертво прилепленные к существительному, мне знакомы. Все эти дополнения и обстоятельства, вопреки здравому смыслу вставшие насмерть, словно пограничники, на последнем месте в предложении, как на последнем рубеже, я уже где-то видел. Все эти эмоциональные всплескивания руками при отрицании в вопросительных предложениях выражают нечто нерусское, но близкое и до боли знакомое. Всё это милое, душевное, но в отношении языка абсолютно нерусское ощущение у меня уже возникало, хотя с писателем Фраерманом оно никак не связано. Но здесь тоже оно. Оно самое. Я не спал ночами, перечитал текст несколько раз, и тут меня наконец осенило:




Писатель Фраерман - ирландский шпион!

Только этим можно логически объяснить и его любовь к русскому слову. Ведь всё, что кажется в его тексте странным не просто характерно, а обязательно именно для ирландского языка и порядка слов в ирландском предложении. Мне же самому, и моим ученикам, это кажется понятным потому, что с ирландским гэльским мы знакомы довольно давно и ирландские тексты (в том числе литературные) читаем на занятиях.
Скорее всего, история выглядела так. Очевидно, после поражения Пасхального восстания 1916 года гэльскоязычный интернационалист Фраерман, выдавая себя за бедного еврейского студента Харьковского технологического института, прибыл в 1917 году в Россию, чтобы помочь молодой республике Советов и заодно выяснить возможности финансирования ирландского освободительного движения. Писатель высадился на Дальнем Востоке потому, что в европейской части России за ним могла следить британская контрразведка. Он вскоре вступил в партизанский отряд и сражался с японскими интервентами, которые захватили Приморье. Неутомимый еврейский ирландец прошёл с партизанским отрядом тысячи километров в непроходимой тайге, на оленях.
Всё это время он оставался заместителем командира отряда по политической части. Партизаны помогали Тунгусским стойбищам отстоять и укрепить Советскую власть. Именно там встретил писатель оленеводов – будущих героев своей знаменитой детской повести.
Когда на Дальнем Востоке отгремела Гражданская, в Ирландии давно закончилась война за независимость. Страна погрузилась в водоворот собственной жестокой Гражданской войны, и на помощь братской Советской России уже никто не рассчитывал. Так миссия Фраермана закончилась полным провалом. Возвращаться в гэлтахт было бессмысленно. Постепенно забылся родной идиш, размылся языком Пушкина и Достоевского и ирландский гэльский. Русское слово очаровало писателя Фраермана. Он начал писать рассказы и повести по-русски, постепенно становясь известным детским писателем.
Мало по малу Ронан Мак Гила Иса (или Рувим Исаевич) восстановил контакты с Ирландским свободным государством через знакомых командиров Красной армии в Москве, среди которых были обрусевшие ирландцы, и стал выполнять мелкие поручения ирландской разведки. Однако привычка к ирландскому гэльскому могла его выдать. А в тридцатые годы ему легко могли бы приписать шпионаж в пользу ненавистных англичан. Именно так погиб на Лубянке его последний знакомый ирландец – комдив РККА Джордж Килбэйн. А сколько сгинуло в чистках знакомых евреев…
Постепенно Фраерман почти отучился от ирландской грамматики и порядка слов в предложении. Например, он практически совсем перестал ставить в предложении глагол на первое место, а прилагательное после существительного. Всё остальное в его ирландской речи, ставшей русской, осталось таким же, каким и было, хотя он умело скрывал своё прошлое. И лишь в минуты вдохновения и высшего напряжения всё чаще и чаще невольно появлялись из-под его пера практически абсолютно правильные по-ирландски фразы вроде:

«Хорошо, если у тебя справа друзья. Хорошо если они и слева. Хорошо, если они и там и тут»

«Не благодаря ли этому обстоятельству, сказал он, - у вас всех здесь такие белые зубы? Эта сера хорошо очищает их».

«Шума не было тут. И стеклянные двери были всегда открыты».

«Ты что? Может быть пельменей оставить тебе?»

«Я видел всё сквозь эту стеклянную дверь»

«У меня нет теперь красивого платья, которое так нравилось тебе»

«Сукном, пахло от него, - сукном и ремнями».

«Ирисы, куда же девались они? А как здесь было красиво, на твоей маленькой клумбе!»

«Саранки, - проговорила мать, - они ведь не растут под Москвой. Отец очень любил наши цветы и мне так хотелось, чтобы ты поднесла их ему».

«Не в самом ли деле пойдёшь ты сегодня на рассвете с Колей на мыс?»

«И для этого ты надела своё нарядное платье и лазишь по деревьям и не жалеешь его нисколько?»

«Ты не боишься разве, что кто-нибудь скажет ему?»

«Это была даурская береза, почти без листьев, выросшая криво над землёй. Так удобно было сидеть на ней рядом!»

«Своим остро отточенным ножом чинил он карандаш, а на коленях лежали тетради и книги – тяжелый для мальчика груз, под которым гнулась его голова»

Да и сам автор похоже их просто не замечал, оставаясь в душе ирландцем (иначе объяснить, почему в его повести эти предложения написаны таким образом, и что это вообще за язык, я вам просто не смогу). Русский давался ему с трудом, но писатель прилежно постигал все премудрости литературного языка, стараясь не упускать из речи детей ни одного гладко звучащего деепричастного оборота. Наконец, все герои расстались друг с другом окончательно, и грустная и трогательная повесть о первой любви была закончена. В январе 1938 Рувим Исаевич Мак Гила Иса (Фраерман) перепечатал рукопись и отнёс в журнал «Красная Новь» Фадееву, даже не думая о том, какова будет её судьба.

Тысячи детей и родителей с удовольствием прочитали детскую книжку о первой любви, написанную, по моему единственному и глубокому убеждению, ирландским разведчиком, человеком трудной судьбы, русскоязычным ирландским евреем, и открыли для себя «вечные законы дружбы человека с человеком» .

Пусть язык книги непрост (я бы даже сказал: «Разве не труден язык книги этой?»), но я верю, что она будет радовать и удивлять ещё не одно поколение русских детей. А может быть, кто знает, и ирландских детей, если только её удачно переведут с русского обратно на ирландский гэльский. Поэтому мы – благодарные читатели детской повести «Дикая собака Динго, или повесть о первой любви»- будем смотреть в будущее бесстрашно (нас уже едва ли можно испугать детской литературой) и с оптимизмом.
Так, как смотрели вперёд отважные, неустрашимые пограничники, которые шли в книге Фраермана спасать пионеров, потерявшихся в буране:

«Навстречу ей двигались на лыжах пограничники. В руках у каждого была длинная веревка, конец которой держал другой. Так были они соединены все до одного и ничего не боялись в мире».

И пусть с этой книгой останется её путающая и запутанная, вечно ускользающая загадка.

«Или это просто уходит от неё детство? Кто знает, когда уходит оно!»