Что говорить, не понравилась ему дама с седой прядью, давняя репатриантка с юга России, судя по выговору. У нее было брежневское "г" и настороженное безулыбчивое лицо судебного чиновника, для которого каждый человек - подследственный или, в лучшем случае, свидетель. Перед ней сидела старая еврейка в мятой шляпке и плакала. Рассказывала сквозь слезы - ей не верят, что она еврейка. Между тем, ее родители похоронены на востряковском еврейском кладбище.
- Хде именно? На каком участке? - перебила ее дама резким голосом.
Просительница показала фотографию могилы родителей, но дама отвела снимок движением руки, заключив тоном окончательного приговора, что это участок захоронения сороковых годов, и она в просьбе отказывает. - Хто следующий!
Следующим был Саша. Он размышлял в этот момент о том, в каких государствах в двадцатом веке возможен такой разговор? Только в Союзе и в гитлеровской Германии. Там было жизненно важно доказать что ты, боже упаси! не еврей, и еще в Израиле - тут тоже самое, только наоборот: не сомневайтесь, еврей я, еврей! Утешит ли старушку, что она жертва не расизма, а своих дилетантов-законодателей, на которых молится?