|
|
Пишет oper_1974 (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} oper_1974)@ 2012-09-04 15:49:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
"Полундра!" на Волхове. Урочище Гломовщина,3-4 ноября 1941-го.
"Был случай, нашу бригаду однажды ночью перебросили с одного участка на другой, целую ночь мы шли. Оказывается, там дивизия СС перешла в наступление. Немцы пошли нахально, в рост.
Командовал у нас не командир дивизии, а комиссар бригады, который нас встретил: "сопли вытереть". Ксёндз фамилия. Удивительной храбрости человек. Уже лет 50 ему было, но любил два пистолета, немножко театральность такую, а это нравилось ребятам. Он вышел метров за сто до немцев и запел, смешно сказать, "Интернационал". И это действительность, иногда очень трагическая, страшная, кровавая, а иногда такие моменты киношные, театральные.
Немцы были так удивлены, растеряны. Они знали по их разведке вчерашней, что тут стоит воинская часть, обыкновенная, нормальная пехотная. И вдруг выкатывается волна матросов в матросской одежде, бушлат, "полундра!". И пошло дальше, рассказывать нечего. У нас процентов 50 погибло и у них...
В плен немцы не брали, мы тоже не брали. Кроме случаев, когда уж очень настаивал начальник особого отдела бригады. И то он действовал через начальника политотдела, с угрозами: "Надо, ребята. Вы поймите, надо взять пленного". А капитан, который курировал наш батальон, человек приличный. Если приведем пленного, он нам котелка два спирта.
Я не помню ни одного выступления, атаки, чтобы не выпивши. Причем не по сто грамм наркомовских, а грамм двести, стаканчик. А почему двести? Потому что это зависело от старшины. Просто на день опаздывала отчетность. Получит на тех, кого уже нет, а потом отчет пишет." - из воспоминаний матроса 6-й ОБМП А.Яковлева.
++++++++++++++++++
"Батальоны втянулись в лес. В это же время противник открыл интенсивный огонь из минометов и пулеметов.
Наша артиллерия тоже открыла огонь, но, боясь попасть снарядами по своим боевым порядкам, вела его по тылам противника и нашему переднему краю, помощь огнем оказать не могла. Пушки крупного калибра (152 мм) боролись с артиллерией противника и частично с минометами. Наши минометы тоже открыли огонь, но из-за скудости боезапаса он был жиденьким и непродолжительным. Под воздействием вражеского огня наши батальоны залегли в лесу, где ни обзора ни обстрела вести нельзя было. Я вместе с начальником разведки бригады старшим лейтенантом Мартинчиком двинулся к переднему краю. На переднем крае Мартинчик стал наблюдать за противником и наносить его огневые точки на схему. А я, увлекая бойцов личным примером, поднял их и на отдельных участках повел в наступление. Остальные бойцы, видя, что мы продолжаем наступать, также начали продвигаться.
Вражеский огонь стал настолько интенсивным, что бойцы снова залегли, и их было уже не поднять. Причем стало заметно, что противник наступает значительно шире фронтом, чем мы. Он уже стал обходить наш правый фланг и обстреливать нас фланговым огнем. Я приказал командиру 3-го батальона повернуть две роты фронтом на запад и окапываться. Движение вперед прекратить. В это время мне доложили, что Мартинчик убит, и его тело бойцы увезли в тыл.
День клонился к вечеру, тени опустились в лощины леса. Все говорило, что скоро стемнеет, и нашим батальонам следует вернуться назад, занять те укрепления, что создали для нас колхозники: окопы и ДЗОТы. Но принять решение единолично я не мог. Вернулся я на командный пункт в 16.00. Командир бригады Петров спал. Проснувшись при моем появлении, он спросил: "Как дела, комиссар?" Я ему доложил обстановку и предложил вернуть батальоны на исходное положение, пока они еще не окружены противником.
Петров, ничего не сказав, вышел из дома, где он размещался. Присутствовавшие думали, что он после сна пошел по своей нужде, но время шло, а он все не возвращался. Через полчаса мы вышли из дома и стали спрашивать находящихся бойцов, кто из них видел командира бригады. Один из них сказал:
- А он уехал на машине в тыл. Тут стояла грузовая машина, которая нам привезла продукты и бочки. Он с шофером все сбросил на землю.
Вот оно что! Полковник взял два автомата и шесть дисков, положил все это на сиденье к шоферу, сел сам и уехал. После этого нам стало ясно, что Петров уехал в тыл, никого из нас не предупредив, крадучись, видимо испугавшись создавшегося тяжелого военного обстоятельства.
Начальник особого отдела бригады Кольцов Сергей Михайлович стал возмущаться этим поступком и корить себя, как это он мог не предусмотреть такого бегства. Он прямо заявил: "Петров струсил и бежал в тыл".
Я принял на себя командование бригадой. Меня волновали фланги, поэтому первым делом была послана разведка на фланги: от деревни Заречье на восток и на запад до реки Волхов. Задача разведки - только наблюдение за флангами, огонь не открывать и немедленное донесение.
В 17.30 с Восточной стороны посыльный доложил, что разведка дошла до сплошных болот, встретила колхозников, живущих на болоте в землянках, которые сказали, что они никого здесь не видели и не слышали. Дальше идут болота.
В 18.00 прибежал посыльный с западной стороны, который стал докладывать, что километр полтора от Заречья к западу в лесу слышны голоса немцев, которые двигаются в северном направлении. Командир отделения остался наблюдать.
В это время раздался стрелковый огонь по деревне Заречье, стрельба велась светящимися пулями.
Я лично сначала растерялся: что делать? Бежать? А люди, а долг твой? Слышу на улице крики: "Нас предали, а сами сбежали!"
Я быстро одел черный реглан и вышел к людям.
Было уже темно, но меня увидел матрос, который закричал: "Товарищи, комиссар здесь!" Вокруг меня сразу собралось человек двести бойцов. Шум затих, люди почувствовали себя бодрее. Спокойствие людей передалось и мне. Я стал соображать, что делать. Прежде всего, приказал не стрелять. Это был единственный наш козырь. Матросы с удивлением смотрели, как трассирующие пули, оставляя за собой след, летят между домами. Они этого никогда не видели.
- Драться будем врукопашную, неожиданно и напористо, - приказал я.
А сам думаю, откуда эти люди взялись?
Оказалось, это были бойцы, пришедшие за обедом, который выдавался только ночью, а во главе их были старшины рот. Были среди них и легкораненые, и бойцы хозяйственной службы.
Внезапно враг прекратил вести огонь по деревне Заречье. Он, видно, решил, что мы бежали из деревни и поэтому не отвечаем стрельбой.
В такой суматохе ко мне врываются два командира, запыхавшись, не могут слова вымолвить. Спрашиваю, кто такие.
- Мы артиллеристы, разрешите нам сняться с огневых позиций и двигаться в тыл, а то враг захватит пушки.
Командую: "Немедленно в тыл с пушками!"
А они опять ко мне: - Вы, пожалуйста, подтвердите, когда нужно будет, что вы нам разрешили уйти в тыл. Я кричу им что-то несусветное, кажется, какую-то брань. Я в этот момент вспоминаю, что у нас здесь стоит 12 минометов 120-мм, кто их привез и откуда - не знаю, а мин к ним не было. Оставлять врагу? Нет! В это время подвернулся инструктор политотдела, бригады Лапинский. Кричу ему, "Николай Кириллович, минометы немедленно в тыл". Он меня понял. Это человек смелый и находчивый. Он немедленно выполнил приказание. Так были спасены минометы.
Оставшись в деревне Заречье, я приказал начальнику связи Кучину Серафиму Яковлевичу стать лично у рации, добиться связи и доложить обстановку в город Волхов, а затем просить разрешения отойти.
Сам лично, капитан Задорин и начальник особого отдела Кольцов во главе группы бойцов двинулись на западную окраину деревни Заречье. Здесь я встретил командира отделения разведки, который показал, как в темноте двигаются к деревне три колонны противника. Уже падал снег, и в северной ночи были видны эти колонны. Просмотреть их до конца нельзя было, так велики они.
За деревенскими банями мы развернули свою группу.
Когда противник был от нас в 15-20 метрах, кинулись на него. Мы все были в белых халатах, и немцам было трудно определить сколько нас.
Все дрались молча и чем попало. Матросы обычно не носят штыков, а бьют прикладами. Старшина роты Федосеев дрался слегой, он шел вперед и буквально клал противника рядами. Противник был ошеломлен, его солдаты бросились бежать назад. Мы их гнали около двух километров и только у самого леса повернули назад. В этом бою мы не потеряли ни одного бойца.
Отходя назад полем боя, мы увидели много убитых вражеских солдат, немало было и раненых. Отдельные наши бойцы хотели их добить, но я приказал этого не делать: "Помните, на Руси лежачего не бьют". А нужно было что-то сделать. Забрать их мы не могли. Но они нам причинили зло: сказали своим, что нас небольшое количество. И поэтому противник нас в ту ночь трижды атаковал, причем азартнее, чем он это делал обычно. Правда было уже холодно, …, немцы были одеты по-летнему, и в этот бой холод их гнал к теплу и печке.
Возвратясь на исходный рубеж в деревню Заречье, мы узнали, что противник с правой стороны атаковал нас на глубину 15 километров. Наши батальоны с переднего края своего наступления отошли в северо-восточном направлении к левому берегу реки Жубка. Севернее Заречья он занял деревни Никитино и Никифорово. Этим маневром враг обошел нас уже с тыла, угрожая нам окружением.
++++++++++++++
Сложившаяся боевая обстановка, казалось, давала возможность нашей группе отойти из этого полуокружения.
Но сколько можно отходить и куда отходить? Противник напрягает свои силы создать второе кольцо блокады Ленинграда. Кроме нашей группы противника здесь никто не задерживает. Необходимо держаться, пока наши на этот участок не подбросят новых сил.
Собрав свою небольшую группу командиров, я сказал им: нам необходимо держаться, своими действиями стремиться задержать дольше противника, бить его живую силу всеми имеющимися у нас средствами. Бейте его беспощадно! Создавайте у него мнение, что нас много.
Помните речь товарища Сталина от 3 июля! Будем держаться, отходя зло огрызаться, держаться за каждую кочку, за каждый куст.
Разобрались с людьми, создали временные подразделения, назначили командиров и организовали жиденькую оборону. Автоматную роту я оставил в своем резерве.
В десятом часу вечера, не успели мы еще до конца разобраться, противник нас снова атаковал. Он поджег две бани, видно, хотел рассмотреть, сколько нас в деревне. Но мы в полосу пожарища старались не попадать и продолжали молчать. Наше молчание было зловещим для противника. В контратаку не переходили, но при удобном случае били его автоматами. Противник теснил наших бойцов, его колонны уже втянулись в деревню.
Тогда я дал команду командиру автоматной роты зайти справа от противника и атаковать его с тыла автоматным огнем.
Роту вместе с командиром повела девушка из этой деревни Иванова по имени не то Нина, не то Аня, которая хорошо знала местность.
Когда рота открыла огонь, противник, видно, решил, что подошли наши свежие силы, и бросился наутек. За ним бросились наши защитники деревни. Особенно доблестно сражались врукопашную минометчики.
После этой контратаки казалось, что мы достаточно проучили врага, и он нас этой ночью уже не будет атаковать. Снова построили свою оборону, ограждение, части людей дали отдохнуть. Продолжали попытки наладить связь, но на наши позывные было одно молчание.
Казалось, кто-то со злым умыслом над нами подшутил, бросил так неразумно в бой, и теперь молча смеется над нами. А что еще можно было думать в таких условиях?
++++++++++++
Нужно было уводить оставшихся бойцов и покидать деревню. Прикрываясь огнем автоматчиков, ряды которых поредели, а командир роты был убит, мы начали отступление. Остатками автоматчиков командовал боец Глущенко, у которого в бою был выбит левый глаз, но он не покидал поле боя. Этот боец до войны играл на скрипке в Ленинградском театре оперы и балета имени Кирова, бывший Мариинский театр. Не знаю, как он играл, но воевал он блестяще. Рядом с ним была жительница этой деревни Иванова, хорошо знавшая местность и водившая бойцов в бой.
Я уже хотел давать команду к отходу, но вдруг почувствовал, что вражеские солдаты задержались в центре деревни, стрельба противника прекратилась. Наверное, думаю, враг решил, что он уже овладел деревней. Однако причина задержки была иная. В центре деревни стояло несколько грузовых машин, которые прибыли к нам с продуктами еще в начале боя. Шофера тоже взялись за винтовки и включились в бой. На автомашинах были бочки со спиртом. Во время стрельбы бочки были пробиты, спирт потек и своим запахом привлек солдат противника. К ним потянулись и остальные вражеские солдаты.
Поняв это, я развернул остатки своих автоматчиков и всех бойцов, что сгруппировались вокруг меня, и бросил их в контратаку.
Капитан Кучин, начальник связи бригады, и старшина Федосеев охватили врага с флангов и вышибли из деревни. За деревней мы встретили подходившие новые колонны врага, но он, видя своих бегущих солдат и не понимая, что случилось, тоже обратился вспять. Враг скрылся в лесу. В деревне горели избы и овины. В этом бою мы потеряли старшину Федосеева, пламенного патриота и отважного бойца. Он посмертно награжден орденом Красного Знамени.
После этой контратаки мы вернулись снова в деревню Заречье. Капитан Задорин мне доложил: "Связи с руководством нет. Доложить о нашем тяжелом положении некому".
Меня не оставляла мысль об отходе, но тут же возникла другая: " Драться до последнего вздоха за наш город Волхов и его электростанцию - первую из плана ГОЭРЛО. А второе кольцо блокады Ленинграда. Кто это нам простит. Да мы сами себе этого не простим. Держаться, держаться и держаться! Решили дождаться утра. Противник не давал о себе знать.
Я сам еле держался на ногах. Расставив остатки людей по боевым постам, пошел в избу и прилег. Не спать, а просто отдохнуть.
Приказал меня немедленно поднять. Прошло минут сорок. Я немного забылся … сном. Слышу в коридоре скрип двери и какой-то непонятный разговор. Потом - "кряк" - удар по чему-то твердому. После этого мгновенно кто-то вскакивает в избу с криком: "Товарищ комиссар, немцы!" У меня мелькнула шальная мысль: вероятно, я заснул и не слышал звуков боя, когда немцы снова ворвались в деревню. Меня, комиссара, забыли позвать. Но стрельбы не слышно и шума нет. Я спросил вбежавшего, где немцы.
- У нас в коридоре, - отвечает. Я подумал, что человек от пережитого боя сошел с ума. Но боец берет фонарь и показывает мне убитого им немца, лежащего в коридоре.
Что же произошло? Пришедший был адъютант командира 1-го батальона - Жабин. Он пришел доложить, где находится их батальон, узнать, что делать им дальше. В Заречье он спросил, где командир бригады. Ему ответили, что бригадой командует комиссар и показали, где он сейчас находится. Когда Жабин открыл дверь в сени избы, его кто-то окликнул по-немецки: "Ганс, это ты?" Жабин знал немецкий язык и ответил утвердительно, а затем, сообразив обстановку, он шагнул навстречу немцу и мгновенно ударил его рукояткой револьвера в висок, и убил.
Почему немец принял Жабина за своего? Дело в том, что часть наших людей переодевалась в армейскую форму в Таллине, там же они получили и каски, а они были немецкого происхождения - старое эстонское правительство их закупало в Германии. Когда Жабин открыл дверь, то на фоне улицы немец увидел его голову и решил, что это свой." - из воспоминаний командира бригады морской пехоты батальонного комиссара П.Я.Ксенза
Мемориальная доска и поклонный крест в урочище Гломовщина. На этом поле 3 ноября 1941 года переброшенная из Ленинграда по Ладоге 6-я отдельная бригада морской пехоты приняла первый бой на Волховской земле.
(+30 фото)
"Был случай, нашу бригаду однажды ночью перебросили с одного участка на другой, целую ночь мы шли. Оказывается, там дивизия СС перешла в наступление. Немцы пошли нахально, в рост.
Командовал у нас не командир дивизии, а комиссар бригады, который нас встретил: "сопли вытереть". Ксёндз фамилия. Удивительной храбрости человек. Уже лет 50 ему было, но любил два пистолета, немножко театральность такую, а это нравилось ребятам. Он вышел метров за сто до немцев и запел, смешно сказать, "Интернационал". И это действительность, иногда очень трагическая, страшная, кровавая, а иногда такие моменты киношные, театральные.
Немцы были так удивлены, растеряны. Они знали по их разведке вчерашней, что тут стоит воинская часть, обыкновенная, нормальная пехотная. И вдруг выкатывается волна матросов в матросской одежде, бушлат, "полундра!". И пошло дальше, рассказывать нечего. У нас процентов 50 погибло и у них...
В плен немцы не брали, мы тоже не брали. Кроме случаев, когда уж очень настаивал начальник особого отдела бригады. И то он действовал через начальника политотдела, с угрозами: "Надо, ребята. Вы поймите, надо взять пленного". А капитан, который курировал наш батальон, человек приличный. Если приведем пленного, он нам котелка два спирта.
Я не помню ни одного выступления, атаки, чтобы не выпивши. Причем не по сто грамм наркомовских, а грамм двести, стаканчик. А почему двести? Потому что это зависело от старшины. Просто на день опаздывала отчетность. Получит на тех, кого уже нет, а потом отчет пишет." - из воспоминаний матроса 6-й ОБМП А.Яковлева.
++++++++++++++++++
"Батальоны втянулись в лес. В это же время противник открыл интенсивный огонь из минометов и пулеметов.
Наша артиллерия тоже открыла огонь, но, боясь попасть снарядами по своим боевым порядкам, вела его по тылам противника и нашему переднему краю, помощь огнем оказать не могла. Пушки крупного калибра (152 мм) боролись с артиллерией противника и частично с минометами. Наши минометы тоже открыли огонь, но из-за скудости боезапаса он был жиденьким и непродолжительным. Под воздействием вражеского огня наши батальоны залегли в лесу, где ни обзора ни обстрела вести нельзя было. Я вместе с начальником разведки бригады старшим лейтенантом Мартинчиком двинулся к переднему краю. На переднем крае Мартинчик стал наблюдать за противником и наносить его огневые точки на схему. А я, увлекая бойцов личным примером, поднял их и на отдельных участках повел в наступление. Остальные бойцы, видя, что мы продолжаем наступать, также начали продвигаться.
Вражеский огонь стал настолько интенсивным, что бойцы снова залегли, и их было уже не поднять. Причем стало заметно, что противник наступает значительно шире фронтом, чем мы. Он уже стал обходить наш правый фланг и обстреливать нас фланговым огнем. Я приказал командиру 3-го батальона повернуть две роты фронтом на запад и окапываться. Движение вперед прекратить. В это время мне доложили, что Мартинчик убит, и его тело бойцы увезли в тыл.
День клонился к вечеру, тени опустились в лощины леса. Все говорило, что скоро стемнеет, и нашим батальонам следует вернуться назад, занять те укрепления, что создали для нас колхозники: окопы и ДЗОТы. Но принять решение единолично я не мог. Вернулся я на командный пункт в 16.00. Командир бригады Петров спал. Проснувшись при моем появлении, он спросил: "Как дела, комиссар?" Я ему доложил обстановку и предложил вернуть батальоны на исходное положение, пока они еще не окружены противником.
Петров, ничего не сказав, вышел из дома, где он размещался. Присутствовавшие думали, что он после сна пошел по своей нужде, но время шло, а он все не возвращался. Через полчаса мы вышли из дома и стали спрашивать находящихся бойцов, кто из них видел командира бригады. Один из них сказал:
- А он уехал на машине в тыл. Тут стояла грузовая машина, которая нам привезла продукты и бочки. Он с шофером все сбросил на землю.
Вот оно что! Полковник взял два автомата и шесть дисков, положил все это на сиденье к шоферу, сел сам и уехал. После этого нам стало ясно, что Петров уехал в тыл, никого из нас не предупредив, крадучись, видимо испугавшись создавшегося тяжелого военного обстоятельства.
Начальник особого отдела бригады Кольцов Сергей Михайлович стал возмущаться этим поступком и корить себя, как это он мог не предусмотреть такого бегства. Он прямо заявил: "Петров струсил и бежал в тыл".
Я принял на себя командование бригадой. Меня волновали фланги, поэтому первым делом была послана разведка на фланги: от деревни Заречье на восток и на запад до реки Волхов. Задача разведки - только наблюдение за флангами, огонь не открывать и немедленное донесение.
В 17.30 с Восточной стороны посыльный доложил, что разведка дошла до сплошных болот, встретила колхозников, живущих на болоте в землянках, которые сказали, что они никого здесь не видели и не слышали. Дальше идут болота.
В 18.00 прибежал посыльный с западной стороны, который стал докладывать, что километр полтора от Заречья к западу в лесу слышны голоса немцев, которые двигаются в северном направлении. Командир отделения остался наблюдать.
В это время раздался стрелковый огонь по деревне Заречье, стрельба велась светящимися пулями.
Я лично сначала растерялся: что делать? Бежать? А люди, а долг твой? Слышу на улице крики: "Нас предали, а сами сбежали!"
Я быстро одел черный реглан и вышел к людям.
Было уже темно, но меня увидел матрос, который закричал: "Товарищи, комиссар здесь!" Вокруг меня сразу собралось человек двести бойцов. Шум затих, люди почувствовали себя бодрее. Спокойствие людей передалось и мне. Я стал соображать, что делать. Прежде всего, приказал не стрелять. Это был единственный наш козырь. Матросы с удивлением смотрели, как трассирующие пули, оставляя за собой след, летят между домами. Они этого никогда не видели.
- Драться будем врукопашную, неожиданно и напористо, - приказал я.
А сам думаю, откуда эти люди взялись?
Оказалось, это были бойцы, пришедшие за обедом, который выдавался только ночью, а во главе их были старшины рот. Были среди них и легкораненые, и бойцы хозяйственной службы.
Внезапно враг прекратил вести огонь по деревне Заречье. Он, видно, решил, что мы бежали из деревни и поэтому не отвечаем стрельбой.
В такой суматохе ко мне врываются два командира, запыхавшись, не могут слова вымолвить. Спрашиваю, кто такие.
- Мы артиллеристы, разрешите нам сняться с огневых позиций и двигаться в тыл, а то враг захватит пушки.
Командую: "Немедленно в тыл с пушками!"
А они опять ко мне: - Вы, пожалуйста, подтвердите, когда нужно будет, что вы нам разрешили уйти в тыл. Я кричу им что-то несусветное, кажется, какую-то брань. Я в этот момент вспоминаю, что у нас здесь стоит 12 минометов 120-мм, кто их привез и откуда - не знаю, а мин к ним не было. Оставлять врагу? Нет! В это время подвернулся инструктор политотдела, бригады Лапинский. Кричу ему, "Николай Кириллович, минометы немедленно в тыл". Он меня понял. Это человек смелый и находчивый. Он немедленно выполнил приказание. Так были спасены минометы.
Оставшись в деревне Заречье, я приказал начальнику связи Кучину Серафиму Яковлевичу стать лично у рации, добиться связи и доложить обстановку в город Волхов, а затем просить разрешения отойти.
Сам лично, капитан Задорин и начальник особого отдела Кольцов во главе группы бойцов двинулись на западную окраину деревни Заречье. Здесь я встретил командира отделения разведки, который показал, как в темноте двигаются к деревне три колонны противника. Уже падал снег, и в северной ночи были видны эти колонны. Просмотреть их до конца нельзя было, так велики они.
За деревенскими банями мы развернули свою группу.
Когда противник был от нас в 15-20 метрах, кинулись на него. Мы все были в белых халатах, и немцам было трудно определить сколько нас.
Все дрались молча и чем попало. Матросы обычно не носят штыков, а бьют прикладами. Старшина роты Федосеев дрался слегой, он шел вперед и буквально клал противника рядами. Противник был ошеломлен, его солдаты бросились бежать назад. Мы их гнали около двух километров и только у самого леса повернули назад. В этом бою мы не потеряли ни одного бойца.
Отходя назад полем боя, мы увидели много убитых вражеских солдат, немало было и раненых. Отдельные наши бойцы хотели их добить, но я приказал этого не делать: "Помните, на Руси лежачего не бьют". А нужно было что-то сделать. Забрать их мы не могли. Но они нам причинили зло: сказали своим, что нас небольшое количество. И поэтому противник нас в ту ночь трижды атаковал, причем азартнее, чем он это делал обычно. Правда было уже холодно, …, немцы были одеты по-летнему, и в этот бой холод их гнал к теплу и печке.
Возвратясь на исходный рубеж в деревню Заречье, мы узнали, что противник с правой стороны атаковал нас на глубину 15 километров. Наши батальоны с переднего края своего наступления отошли в северо-восточном направлении к левому берегу реки Жубка. Севернее Заречья он занял деревни Никитино и Никифорово. Этим маневром враг обошел нас уже с тыла, угрожая нам окружением.
++++++++++++++
Сложившаяся боевая обстановка, казалось, давала возможность нашей группе отойти из этого полуокружения.
Но сколько можно отходить и куда отходить? Противник напрягает свои силы создать второе кольцо блокады Ленинграда. Кроме нашей группы противника здесь никто не задерживает. Необходимо держаться, пока наши на этот участок не подбросят новых сил.
Собрав свою небольшую группу командиров, я сказал им: нам необходимо держаться, своими действиями стремиться задержать дольше противника, бить его живую силу всеми имеющимися у нас средствами. Бейте его беспощадно! Создавайте у него мнение, что нас много.
Помните речь товарища Сталина от 3 июля! Будем держаться, отходя зло огрызаться, держаться за каждую кочку, за каждый куст.
Разобрались с людьми, создали временные подразделения, назначили командиров и организовали жиденькую оборону. Автоматную роту я оставил в своем резерве.
В десятом часу вечера, не успели мы еще до конца разобраться, противник нас снова атаковал. Он поджег две бани, видно, хотел рассмотреть, сколько нас в деревне. Но мы в полосу пожарища старались не попадать и продолжали молчать. Наше молчание было зловещим для противника. В контратаку не переходили, но при удобном случае били его автоматами. Противник теснил наших бойцов, его колонны уже втянулись в деревню.
Тогда я дал команду командиру автоматной роты зайти справа от противника и атаковать его с тыла автоматным огнем.
Роту вместе с командиром повела девушка из этой деревни Иванова по имени не то Нина, не то Аня, которая хорошо знала местность.
Когда рота открыла огонь, противник, видно, решил, что подошли наши свежие силы, и бросился наутек. За ним бросились наши защитники деревни. Особенно доблестно сражались врукопашную минометчики.
После этой контратаки казалось, что мы достаточно проучили врага, и он нас этой ночью уже не будет атаковать. Снова построили свою оборону, ограждение, части людей дали отдохнуть. Продолжали попытки наладить связь, но на наши позывные было одно молчание.
Казалось, кто-то со злым умыслом над нами подшутил, бросил так неразумно в бой, и теперь молча смеется над нами. А что еще можно было думать в таких условиях?
++++++++++++
Нужно было уводить оставшихся бойцов и покидать деревню. Прикрываясь огнем автоматчиков, ряды которых поредели, а командир роты был убит, мы начали отступление. Остатками автоматчиков командовал боец Глущенко, у которого в бою был выбит левый глаз, но он не покидал поле боя. Этот боец до войны играл на скрипке в Ленинградском театре оперы и балета имени Кирова, бывший Мариинский театр. Не знаю, как он играл, но воевал он блестяще. Рядом с ним была жительница этой деревни Иванова, хорошо знавшая местность и водившая бойцов в бой.
Я уже хотел давать команду к отходу, но вдруг почувствовал, что вражеские солдаты задержались в центре деревни, стрельба противника прекратилась. Наверное, думаю, враг решил, что он уже овладел деревней. Однако причина задержки была иная. В центре деревни стояло несколько грузовых машин, которые прибыли к нам с продуктами еще в начале боя. Шофера тоже взялись за винтовки и включились в бой. На автомашинах были бочки со спиртом. Во время стрельбы бочки были пробиты, спирт потек и своим запахом привлек солдат противника. К ним потянулись и остальные вражеские солдаты.
Поняв это, я развернул остатки своих автоматчиков и всех бойцов, что сгруппировались вокруг меня, и бросил их в контратаку.
Капитан Кучин, начальник связи бригады, и старшина Федосеев охватили врага с флангов и вышибли из деревни. За деревней мы встретили подходившие новые колонны врага, но он, видя своих бегущих солдат и не понимая, что случилось, тоже обратился вспять. Враг скрылся в лесу. В деревне горели избы и овины. В этом бою мы потеряли старшину Федосеева, пламенного патриота и отважного бойца. Он посмертно награжден орденом Красного Знамени.
После этой контратаки мы вернулись снова в деревню Заречье. Капитан Задорин мне доложил: "Связи с руководством нет. Доложить о нашем тяжелом положении некому".
Меня не оставляла мысль об отходе, но тут же возникла другая: " Драться до последнего вздоха за наш город Волхов и его электростанцию - первую из плана ГОЭРЛО. А второе кольцо блокады Ленинграда. Кто это нам простит. Да мы сами себе этого не простим. Держаться, держаться и держаться! Решили дождаться утра. Противник не давал о себе знать.
Я сам еле держался на ногах. Расставив остатки людей по боевым постам, пошел в избу и прилег. Не спать, а просто отдохнуть.
Приказал меня немедленно поднять. Прошло минут сорок. Я немного забылся … сном. Слышу в коридоре скрип двери и какой-то непонятный разговор. Потом - "кряк" - удар по чему-то твердому. После этого мгновенно кто-то вскакивает в избу с криком: "Товарищ комиссар, немцы!" У меня мелькнула шальная мысль: вероятно, я заснул и не слышал звуков боя, когда немцы снова ворвались в деревню. Меня, комиссара, забыли позвать. Но стрельбы не слышно и шума нет. Я спросил вбежавшего, где немцы.
- У нас в коридоре, - отвечает. Я подумал, что человек от пережитого боя сошел с ума. Но боец берет фонарь и показывает мне убитого им немца, лежащего в коридоре.
Что же произошло? Пришедший был адъютант командира 1-го батальона - Жабин. Он пришел доложить, где находится их батальон, узнать, что делать им дальше. В Заречье он спросил, где командир бригады. Ему ответили, что бригадой командует комиссар и показали, где он сейчас находится. Когда Жабин открыл дверь в сени избы, его кто-то окликнул по-немецки: "Ганс, это ты?" Жабин знал немецкий язык и ответил утвердительно, а затем, сообразив обстановку, он шагнул навстречу немцу и мгновенно ударил его рукояткой револьвера в висок, и убил.
Почему немец принял Жабина за своего? Дело в том, что часть наших людей переодевалась в армейскую форму в Таллине, там же они получили и каски, а они были немецкого происхождения - старое эстонское правительство их закупало в Германии. Когда Жабин открыл дверь, то на фоне улицы немец увидел его голову и решил, что это свой." - из воспоминаний командира бригады морской пехоты батальонного комиссара П.Я.Ксенза
Мемориальная доска и поклонный крест в урочище Гломовщина. На этом поле 3 ноября 1941 года переброшенная из Ленинграда по Ладоге 6-я отдельная бригада морской пехоты приняла первый бой на Волховской земле.
(+30 фото)
