|
|
Пишет oper_1974 (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} oper_1974)@ 2013-03-07 22:00:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Поляки в Москве. Осень 1812 года.
"Во время одной из частых остановок раздался громкий крик. Человек громадного роста - второй встреченный нами житель Москвы - в синей поддевке, застегнутой до самой шеи, вышел из запертого дома и хотел перейти через улицу; ни слова не говоря, он растолкал солдат, которых на улице было множество.
Так как войскам перед вступлением в город был отдан строжайший приказ хорошо обращаться с жителями, солдаты ничего ему не ответили; но когда он толкнул офицера, последний выругал его и погрозил ему шпагой, после чего и солдаты стали огрызаться. Он, ни слова им не отвечая, разорвал поддевку, обнажил грудь и крикнул:
- Вонзайте ваши клинки в грудь русского!
Эти слова заставили всех замолчать. Русский с вызывающим видом ушел, открыл дверь маленького домика и запер ее изнутри так старательно, что все мы это слышали.
- Ну! Если здесь все такие, - сказал унтер-офицер саксонской кавалерии, стоявшей поодаль, - нам много придется здесь поработать!
++++++++++++++
Когда войска проникли уже вглубь города, на соседней улице вдруг раздался усиленный барабанный бой. По расследовании оказалось, что это новый русский батальон, из только что набранных рекрутов, который пришел прямо из Калуги и хотел войти в Кремль. Начальник этого батальона, удивленный не менее, чем и встретившиеся с ним поляки, тотчас же сдался вместе со своими 400 человеками.
Его под стражей препроводили в Кремль и оттуда отправили к маршалу Даву через целую сеть пересекающих друг друга улиц. Ротмистр граф Гелиодор Скуржевский, которому это было поручено, немало потрудился, пока довел пленных к месту назначения, и впоследствии уверял, что выслушал от французского маршала столько скверного и возмутительного об Императоре, что даже не осмелился всего повторить. В самом городе был взят в плен русский генерал, спокойно ехавший в экипаже.
++++++++++++++
Когда утром взошло солнце, на бивуаках царили совершенное спокойствие и порядок, так же, как и в отдаленном от нас лагере кавалерии. Около восьми часов через ворота мимо нашего расположения проехали польские уланы и рассказывали, что Москва будет предана грабежу; известие это с быстротой молнии распространилось среди наших солдат.
Так как по обычаю, установившемуся в польских войсках еще во время испанского похода, почти все солдаты стояли под ружьем, без труда можно было сохранить порядок. Но одновременно пришло приказание отправить солдат в город за провиантом и фуражом. Они возвратились оттуда час спустя, нагруженные вином, ромом, чаем, сахаром и всевозможными ценными вещами, что подтвердило известие о предании города грабежу.
Кавалеристы верхом и спешившись, нагруженные награбленным добром, по большей части пьяные, шли и ехали по этому же пути и призывали встречных солдат к грабежу на всех языках, какими только владели разноплеменные люди, входившие в состав кавалерии.
Нечего было и думать при таких условиях о сохранении порядка: солдаты, не стоящие уже под ружьем и не несшие службы, под всевозможными предлогами втихомолку уходили и пробирались из бивуаков в город. Покинутые кашеварами котлы стояли без огня, посланные за дровами, соломой и водой солдаты не возвратились; в нашем до сих пор дисциплинированном войске воцарился такой беспорядок, что даже назначенные в патрули солдаты, забывая о своих обязанностях, поодиночке тайком бежали в город. Пример кавалерии действовал тем заразительнее, что кавалеристы, нагруженные добычей, вереницами тянулись через наши бивуаки, уверяя всех встречных, что весь город отдан на разграбление.
Как я впоследствии узнал, волна грабителей разлилась по всем частям города. Церкви, дворцы, общественные здания - ничто не уцелело; даже храмы не избежали грабежа. Множество серебряных сосудов и драгоценностей было расхищено разошедшимися грабителями. Святые иконы разных размеров, в ризах из серебряной жести, столовое серебро, подсвечники, стулья - все это свозили на бивуаки и продавали за ничтожную цену падким на наживу маркитантам. Дорогие материи, меха, одеяла поступали в пользование обоза в бараки.
+++++++++++++++
Вечером на всех кострах жарили, пекли, варили; когда возвращалась новая шайка грабителей, ее приветствовали криками; немалое число русских заставили таскать награбленное победителями.
Иногда приводили в качестве пленных раненых жителей Москвы. Вероятно, эти несчастные защищали свое имущество, - хотя, может быть, это также были грабители местного происхождения; среди них попадались также и пытавшиеся с оружием в руках сопротивляться грабившим войскам, сдавшиеся и приведенные в наши бивуаки лишь после упорной борьбы.
После продолжавшегося несколько дней грабежа большинство солдат удовлетворилось, - и то, чего не в состоянии была бы совершить никакая сила, т.е. восстановление порядка и дисциплины, совершилось само собой. У солдат было все, что только было им нужно, и даже больше того. Когда же несколько солдат наконец возвратились в лагерь тяжелоранеными во время драк из-за награбленного с французскими кавалеристами, жажда грабежа в войсках улеглась.
Лишь поодиночке пробирались в город те, чья жадность была ненасытной, из бивуаков или отдельных частей, командированных в город, и продолжали свою преступную деятельность. Чаще всего занимались они этим делом ночью или поздним вечером, когда можно было пробраться из расположения войск незамеченным. Близость города и легкость перехода через вал облегчали их задачу.
Монастырь, который избрал себе квартирой наш дивизионный командир, уцелел среди всеобщего грабежа, по крайней мере, в нем не были заметны следы разрушения. Только кладовая со съестными припасами и погреб добрейших монахов сильно пострадали. Маленькую церковку превратили в конюшню, куда привели из обоза лошадей генерала и офицеров.
В монастыре осталось несколько монахов; между ними выделялся своей образованностью один, хорошо владеющий польским языком. Происходившие на его глазах события не произвели, конечно, на него хорошего впечатления.
Русский до мозга костей, знающий русскую историю, он был разъярен против Кутузова и Ростопчина, которых обвинял во всем, что обрушилось на Москву. Кутузова он называл старым инвалидом, а Ростопчина - русским по оболочке, Иродом - по душе.
Однажды я нашел моего монаха сильно взволнованным; он жаловался, что французы разбили монастырский погреб, и при этой оказии солдаты подняли руку на одного из старейших монахов. Он говорил много, с пылом, чаще обыкновенного вспоминал о храбрости русских; подчеркивая, напоминал о временах Дмитрия Донского, который сломил татарскую мощь, и тот момент, когда святая Москва освободилась от чужого ига в 1613 году.
Так как он показался мне слишком возбужденным, я спросил его, почему он не стал солдатом.
- Сударь! - ответил он. - У нас священники с крестом в руках ведут в бой; мы даем солдатам пример, как следует умирать за веру и отечество!" - из воспоминаний польского капитана 2-го польского полка дивизии Висленского легиона наполеоновской армии Генриха Брандта.
"Во время одной из частых остановок раздался громкий крик. Человек громадного роста - второй встреченный нами житель Москвы - в синей поддевке, застегнутой до самой шеи, вышел из запертого дома и хотел перейти через улицу; ни слова не говоря, он растолкал солдат, которых на улице было множество.
Так как войскам перед вступлением в город был отдан строжайший приказ хорошо обращаться с жителями, солдаты ничего ему не ответили; но когда он толкнул офицера, последний выругал его и погрозил ему шпагой, после чего и солдаты стали огрызаться. Он, ни слова им не отвечая, разорвал поддевку, обнажил грудь и крикнул:
- Вонзайте ваши клинки в грудь русского!
Эти слова заставили всех замолчать. Русский с вызывающим видом ушел, открыл дверь маленького домика и запер ее изнутри так старательно, что все мы это слышали.
- Ну! Если здесь все такие, - сказал унтер-офицер саксонской кавалерии, стоявшей поодаль, - нам много придется здесь поработать!
++++++++++++++
Когда войска проникли уже вглубь города, на соседней улице вдруг раздался усиленный барабанный бой. По расследовании оказалось, что это новый русский батальон, из только что набранных рекрутов, который пришел прямо из Калуги и хотел войти в Кремль. Начальник этого батальона, удивленный не менее, чем и встретившиеся с ним поляки, тотчас же сдался вместе со своими 400 человеками.
Его под стражей препроводили в Кремль и оттуда отправили к маршалу Даву через целую сеть пересекающих друг друга улиц. Ротмистр граф Гелиодор Скуржевский, которому это было поручено, немало потрудился, пока довел пленных к месту назначения, и впоследствии уверял, что выслушал от французского маршала столько скверного и возмутительного об Императоре, что даже не осмелился всего повторить. В самом городе был взят в плен русский генерал, спокойно ехавший в экипаже.
++++++++++++++
Когда утром взошло солнце, на бивуаках царили совершенное спокойствие и порядок, так же, как и в отдаленном от нас лагере кавалерии. Около восьми часов через ворота мимо нашего расположения проехали польские уланы и рассказывали, что Москва будет предана грабежу; известие это с быстротой молнии распространилось среди наших солдат.
Так как по обычаю, установившемуся в польских войсках еще во время испанского похода, почти все солдаты стояли под ружьем, без труда можно было сохранить порядок. Но одновременно пришло приказание отправить солдат в город за провиантом и фуражом. Они возвратились оттуда час спустя, нагруженные вином, ромом, чаем, сахаром и всевозможными ценными вещами, что подтвердило известие о предании города грабежу.
Кавалеристы верхом и спешившись, нагруженные награбленным добром, по большей части пьяные, шли и ехали по этому же пути и призывали встречных солдат к грабежу на всех языках, какими только владели разноплеменные люди, входившие в состав кавалерии.
Нечего было и думать при таких условиях о сохранении порядка: солдаты, не стоящие уже под ружьем и не несшие службы, под всевозможными предлогами втихомолку уходили и пробирались из бивуаков в город. Покинутые кашеварами котлы стояли без огня, посланные за дровами, соломой и водой солдаты не возвратились; в нашем до сих пор дисциплинированном войске воцарился такой беспорядок, что даже назначенные в патрули солдаты, забывая о своих обязанностях, поодиночке тайком бежали в город. Пример кавалерии действовал тем заразительнее, что кавалеристы, нагруженные добычей, вереницами тянулись через наши бивуаки, уверяя всех встречных, что весь город отдан на разграбление.
Как я впоследствии узнал, волна грабителей разлилась по всем частям города. Церкви, дворцы, общественные здания - ничто не уцелело; даже храмы не избежали грабежа. Множество серебряных сосудов и драгоценностей было расхищено разошедшимися грабителями. Святые иконы разных размеров, в ризах из серебряной жести, столовое серебро, подсвечники, стулья - все это свозили на бивуаки и продавали за ничтожную цену падким на наживу маркитантам. Дорогие материи, меха, одеяла поступали в пользование обоза в бараки.
+++++++++++++++
Вечером на всех кострах жарили, пекли, варили; когда возвращалась новая шайка грабителей, ее приветствовали криками; немалое число русских заставили таскать награбленное победителями.
Иногда приводили в качестве пленных раненых жителей Москвы. Вероятно, эти несчастные защищали свое имущество, - хотя, может быть, это также были грабители местного происхождения; среди них попадались также и пытавшиеся с оружием в руках сопротивляться грабившим войскам, сдавшиеся и приведенные в наши бивуаки лишь после упорной борьбы.
После продолжавшегося несколько дней грабежа большинство солдат удовлетворилось, - и то, чего не в состоянии была бы совершить никакая сила, т.е. восстановление порядка и дисциплины, совершилось само собой. У солдат было все, что только было им нужно, и даже больше того. Когда же несколько солдат наконец возвратились в лагерь тяжелоранеными во время драк из-за награбленного с французскими кавалеристами, жажда грабежа в войсках улеглась.
Лишь поодиночке пробирались в город те, чья жадность была ненасытной, из бивуаков или отдельных частей, командированных в город, и продолжали свою преступную деятельность. Чаще всего занимались они этим делом ночью или поздним вечером, когда можно было пробраться из расположения войск незамеченным. Близость города и легкость перехода через вал облегчали их задачу.
Монастырь, который избрал себе квартирой наш дивизионный командир, уцелел среди всеобщего грабежа, по крайней мере, в нем не были заметны следы разрушения. Только кладовая со съестными припасами и погреб добрейших монахов сильно пострадали. Маленькую церковку превратили в конюшню, куда привели из обоза лошадей генерала и офицеров.
В монастыре осталось несколько монахов; между ними выделялся своей образованностью один, хорошо владеющий польским языком. Происходившие на его глазах события не произвели, конечно, на него хорошего впечатления.
Русский до мозга костей, знающий русскую историю, он был разъярен против Кутузова и Ростопчина, которых обвинял во всем, что обрушилось на Москву. Кутузова он называл старым инвалидом, а Ростопчина - русским по оболочке, Иродом - по душе.
Однажды я нашел моего монаха сильно взволнованным; он жаловался, что французы разбили монастырский погреб, и при этой оказии солдаты подняли руку на одного из старейших монахов. Он говорил много, с пылом, чаще обыкновенного вспоминал о храбрости русских; подчеркивая, напоминал о временах Дмитрия Донского, который сломил татарскую мощь, и тот момент, когда святая Москва освободилась от чужого ига в 1613 году.
Так как он показался мне слишком возбужденным, я спросил его, почему он не стал солдатом.
- Сударь! - ответил он. - У нас священники с крестом в руках ведут в бой; мы даем солдатам пример, как следует умирать за веру и отечество!" - из воспоминаний польского капитана 2-го польского полка дивизии Висленского легиона наполеоновской армии Генриха Брандта.
