|
|
Пишет oper_1974 (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} oper_1974)@ 2014-01-29 14:41:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Два взгляда на февральскую революцию 1917 г.
"Предпочитая работать в провинции, в особенности среди крестьянства, я с большим удовольствием встретил постановление Главного морского штаба о командировке матросов Гвардейского экипажа, призванных из запаса, по заводам, работающим на оборону.
Я взял командировку на Новопокровский сахарный завод. Завод находится в 14 верстах от с. Борисовка, места моей родины. 25 марта я прибыл домой в Тамбовскую губернию. Крестьянство смутно тогда еще представляло себе, что произошло в Петербурге. Они знали, что Николая на престоле теперь нет, но кто вместо него правит Россией, они совершенно не знали.
Крестьяне в подавляющем большинстве нашего уезда также не знали, что теперь им делать, хотя в сознании было у них, что делать все-таки что-то нужно, правда, их еще отвлекал тогда от общественных и политических вопросов весенний сев. Крестьяне видели, как по волостям и селам проезжали из Усмани солдаты и разоружали стражников, урядников, приставов и земских начальников.
Волостные старшины и сельские старосты не знали еще, оставаться ли им на своих местах или, как старорежимная власть, должны уйти.
Встретившийся в Мордове купец Придорогин ругал на чем свет стоит Петербургский Совет рабочих и солдатских депутатов, называя их мошенниками, негодяями и грабителями. А борисовский сельский учитель старик Маречков, не имеющий ничего общего с Придорогиным, при первой со мной встрече ругал социалистов-революционеров, даже был за то, чтобы их расстреляли, в то же время восхвалял кадетов и, в частности, Милюкова.
Поэтому и не удивительно, как в первые дни моего приезда в Борисовку одна из крестьянок нашего села, встретив меня на улице, Христом Богом просила меня зайти к ним в дом на стакан чаю. Захожу вот, и Филипп, и Федя говорят мне: "Все мы тебя ждали, ждали, нам хочется с тобой поговорить".
И со слезами на глазах нерешительно спрашивает: "Скажи, ягодка Федя, что нам теперь будет лучше или хуже без царя-то? Вот мы уже думали тут, и Филипп, и Федя, но никак придумать не можем".
После моего объяснения старушка, глядя на иконы, набожно перекрестилась: "Слава Богу, что лучше будет",
До созыва съезда я встречал и таких крестьян, которые мне говорили: "Чем тебе ездить по селам да волостям уговаривать-то нашего брата, лучше бы вы, раз уж там царя сбросили, прямо бы и писали из Петербурга нам приказ: сделать вот мол то-то и то-то. Старшин, старост - к черту, вместо них выбрать комитет.
Ясное дело: мы бы подчинились и без всякой этой вашей… Если же помещиков долой, так бы и писал в приказе - помещиков долой, а уж мы-то тут с ними разделались бы как нужно".
В селе Малая Даниловка одна солдатка на сельском собрании, по окончании моей речи пробившись к столу, дрожащим от гнева и обиды голосом стала жаловаться мне на своего соседа богача, к которому она неоднократно обращалась с просьбой дать ей заимообразно до новины пуда два муки ржаной, первое время сосед отказывал, а затем согласился дать не только взаимообразно, но и безвозмездно, если только солдатка станет с ним жить.А однажды, путем обмана зазвав ее в амбар, якобы отвесить ей просимой муки, хотел там изнасиловать ее.
И вот теперь она жалуется мне в присутствии всего общества на того самого богача-крестьянина, который ради удовлетворения своих похотливых чувств хотел воспользоваться бедственным положением женщины, у которой отсутствует муж. Обиженная, оскорбленная и подавленная своим безысходным положением, она просит меня защитить ее, указывая на богача-крестьянина.
Буря негодования охватывает собрание, голову ему свернуть за это… Богач-крестьянин со слезами просит прощения у меня, а затем, обращаясь к присутствующим крестьянам: "Ну что же, старички, грех да беда с кем не была".
И, наконец, обратившись к солдатке, он стал говорить: "А вот насчет амбара ты уж много лишнего наговорила, я только и всего тебя за груди подергал".
Кончилось тем, что богач попросил прощения у солдатки и у собрания. Но чтобы повадно не было, крестьяне назначили его, не помню точно, на полгода или меньше, в церковные сторожа, а солдатке богач сам обещал до новины выдавать хлеб. Крестьяне затем расходились мирно, солдатка чувствовала себя удовлетворенной, доволен остался судом и крестьянин-богач." - из воспоминаний матроса Ф.Сорокина.
++++++++++++++++++++++++++
"Оправившись от последствий контузии, полученной мной в боях на Стоходе, я приказом по запасному батальону лейб-гвардии Финляндского полка от 2 января 1917 г. за № 2 был назначен начальником учебной команды.
С осени 1916 г. Петроград зажил нездоровой, ненормальной жизнью. Всюду росло недовольство, всюду плелись различные сплетни, всюду передавались слухи - "последние новости"; чего-то ждали, чего-то хотели...
В то время как на фронте честно и доблестно исполнялся долг, лилась кровь, в тылу шло бездельничанье, разгул, разврат. Будто бы чья-то таинственная и невидимая рука направляла всех и все на ей угодный путь, толкая в бездну нашу родину. Преступная работа Милюкова, Керенского, Гучкова и прочих "избранников народа" - членов Государственной думы - сделала свое дело, и результаты уже были налицо. По всему Петрограду ползли лживые россказни. Не избежала этой гнусной лжи и клеветы даже царская семья.
На кого же могла опереться власть при борьбе с восставшими? Кого можно было с оружием в руках выслать на улицу против бунтовщиков? Каково было тогда в военном отношении положение Петрограда?
Как известно, незадолго до начала беспорядков в столицу прибыли с фронта два донских казачьих полка: 1-й Донской казачий генералиссимуса князя Италийского, графа Суворова-Рымникского и 4-й Донской казачий атамана графа Платова.
Донские казаки, честно и доблестно исполнявшие свой долг перед царем и родиной в нашу первую смуту (1905–1906 гг.), заслужили, благодаря нашей милой "общественности", наименование кровопийц, палачей, предателей народа и т.п.
И вот теперь, в 1917 г., доблестные и славные суворовские и платовские донцы с первых же дней действовали в столице крайне вяло, нерешительно, а потом и вовсе отказались действовать против бунтовщиков ("против народа"), обращая даже иногда свое оружие против защитников законной власти и порядка, убили казаки пристава - Крылова.
Участковый пристав ротмистр Крылов 25 февраля 1917 г. во главе конных городовых пытался разогнать митинг рабочих у памятника Александру 3-му на Знаменской площади, и был зарублен подхорунжим 1-го Донского полка, полным георгиевским кавалером Филатовым.
Таким образом, два казачьих полка, на которые особенно рассчитывала власть, никакой пользы и помощи не принесли, принесли скорее один лишь вред!
К сожалению, не могу помянуть добром нашего фельдфебеля Я. Троцюка, который держал себя все эти дни достаточно "посредственно"... Правда, приказания мои и господ офицеров он исполнял, но без должной энергии, сам работал и мало, и вяло, как бы предчувствуя скорый переворот и подготавливая почву для более легкого перехода на ту сторону...
В марте я встречал его уже с большим красным бантом на груди; знаю, что он вошел потом в большевистски настроенный "комитет гвардии Финляндского резервного полка", а закончил участием в украинских формированиях под жовто-блакитным прапором.
С утра 23 февраля начались нападения на полицейских чинов, из числа которых многие были жестоко избиты и ранены.
В пятницу 24 февраля в 8 часов утра начались и уличные выступления. В этот день на Васильевском острове произошло несколько кровавых столкновений между моими ротами и забастовщиками. Солдаты действовали прикладами, а иногда даже и штыками. Появились в большом количестве красные флаги с революционными лозунгами: "Долой самодержавие. Да здравствует демократическая республика!"
В этот день впервые можно было заметить в толпе забастовщиков солдат и матросов, которые принимали деятельное участие в безобразиях. Задерживать их было крайне трудно, т.к. толпа помогала им скрываться или просто не выдавала.
Толпа, как доносил пристав, кричала: "Да здравствует республика! Долой войну! Долой полицию!" и "Ура!" по адресу казаков, которые отвечали толпе поклонами.
Под вечер я находился при полуроте прапорщика Басина, охранявшей Николаевский мост. У входа на мост стояла "цепочка" от чинов полиции и пост от полуроты. Остальные мои люди размещены были в сарае дома на набережной; там же во дворе стоял взвод казаков от 1-го Донского полка.
Я, прапорщик Басин и помощник пристава сидели в магазине "Блигкенъ и Робинсонъ", где милые продавщицы-барышни поили нас чаем и угощали конфетами и печеньем.
В это время явился околоточный и доложил, что от Большого проспекта, по 6-й Линии, к Николаевскому мосту движется толпа в несколько тысяч человек с красными флагами и плакатами с революционными надписями, настроенная очень вызывающе,
Отдав соответствующие приказания подхорунжему и подтвердив, чтобы он действовал энергичнее, отнюдь не допуская толпу приблизиться к мосту, велел все-таки, на всякий случай, прапорщику Басину вывести со двора полуроту и быть готовым загородить толпе вход на мост. Угрюмого вида подхорунжий не спеша вывел со двора свой взвод, посадил на коней и, подгоняемый мною, двинулся вперед. Толпа уже подходила к набережной, и уже слышались крики, шум и какой-то глухой рокот.
Каково же было мое изумление и негодование, когда казаки спокойно пропустили толпу, которая махала им флагами, платками и шапками, выкрикивала слова приветствий, демонстранты, пропустив казаков (которые после этого ко мне и не вернулись), снова быстро сомкнулась и с неистовыми криками, бегом ринулась на мост.
Я видел, как полурота с винтовками на руку, впереди с обнаженной шашкой прапорщик Басин, - бросилась навстречу толпе и начала энергично действовать прикладами. С обеих сторон оказались легко раненые и ушибленные. Из толпы были одиночные выстрелы.
26 февраля все полицейские участки разгромлены и сожжены... Полиция была объявлена "вне закона", и каждого полицейского чина хватали и убивали... Мало кому из них удалось избежать избиения: городовых, жандармов и прочих полицейских чинов целыми днями искали и ловили всюду. Полиция понесла огромные потери.
Вечером до нас дошли печальные вести о случаях предательства казаков. Еще раньше, утром, казаки 4-й сотни 1-го Донского казачьего полка при первых выстрелах из толпы у Литейного моста уехали, оставив в толпе лежащего на мостовой тяжело раненного, всего залитого кровью полковника Шалфеева...
Увы,и не во всех запасных батальонах было благополучно: днем произошел первый случай открытого неповиновения в войсках: 4-я "выздоравливающих" рота запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка отказалась открыть огонь по бунтовщикам, а когда командир батальона полковник фон Экстен призывал роту к порядку, повиновению и исполнению ею своего воинского долга, из ее рядов раздались выстрелы, и ими был ранен полковник фон Экстен. Прибывшие преображенцы окружили павловцев и арестовали 19 зачинщиков, отведенных в Петропавловскую крепость.
Утро 27 февраля началось с прискорбного случая, происшедшего в учебной команде запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка, которая не ответила на приветствие своему начальнику, штабс-капитану Лашкевичу, выстрелами из винтовки убила его наповал, а труп выбросила из окна на двор...
Организатор бунта и убийца своего начальника унтер-офицер Кирпичников вывел низшие чины на улицу, и восставшие с красным флагом, с революционными криками двинулись к преображенцам, саперам, литовцам и московцам.
Вечером я сидел у телефона и все время выслушивал поступавшие ко мне донесения моих офицеров учебной команды, находившихся со взводами в разных местах Васильевского острова. Положение их было серьезное, а порою и отчаянное...
Маленькие группы верных царю и родине солдат, как островки среди разбушевавшегося океана, еще продолжали отбиваться, а иногда и сами нападали...
У Тучкова моста взвод под командованием подпоручика Каменского, раненного в голову камнем, в течение нескольких часов отбивал ожесточенные нападения вооруженной толпы, расстрелял все имевшиеся патроны и только тогда, по приказанию моему, принужден был распылиться, успев до этого, однако, отправить под конвоем в казармы полка захваченный им с боем автомобиль-грузовик и двух военнопленных австрийцев, которых забрали в толпе среди нападавших на взвод.
Этих австрийцев допрашивал при мне полковник Дамье. Не скрою, что было сильное желание тут же на месте расстрелять этих мерзавцев с красными тряпками на груди, а не отправлять их под арест.
Отовсюду продолжали поступать просьбы о поддержке и о присылке патронов. Отовсюду шли донесения о том, что невозможно больше держаться, и запросы: "Что же делать дальше?"
Около одиннадцати часов ночи к нам в казармы пробрался переодетый солдатом офицер запасного батальона лейб-гвардии Кексгольмского полка, заставы которого стояли за Николаевским мостом, и сообщил, что у них в батальоне все части, оборонявшие район, им порученный, растаяли и, таким образом, сопротивление окончено.
28 февраля. Рано утром генерал Хабалов, находившийся со штабом в Адмиралтействе, отпустил все войска, сказав, что "сопротивление окончено".
Исполнительный комитет Государственной думы назначил комендантом восставшего Петроградского гарнизона полковника Генерального штаба, члена Государственной думы Энгельгардта. Кроме Энгельгардта назвали фамилии следующих офицеров Генерального штаба, которые как будто бы играли значительную роль в Февральской революции: князь Туманов, Якубович, Туган-Барановский.
За 28 февраля были арестованы почти все министры, высшие чины полиции, многие генералы и общественные деятели. Немало было убито, ранено, избито. За все эти первые дни "свободы и бескровной революции" в одном только Петрограде число убитых офицеров гвардии, армии и флота достигло цифры 60. В Кронштадте в одну только ночь 28 февраля было зверски убито два адмирала (Вирен и Бутаков) и 36 морских офицеров.
2 марта.
В казармах царил все тот же хаос: праздновалась свобода, шли беспрерывно митинги, а на них речи, речи без конца! Организовывались какие-то комитеты, а в них различные секции. Всем руководили неизвестно откуда появившиеся "вольные" товарищи из "совдепа".
Под вечер был взломан наш винный погреб, по постановлению общего собрания офицеров полка еще в июле 1914 г. запечатанный на все время войны; товарищи указывали, что оставлять запасы вина вблизи казарм опасно для сохранения завоеванной свободы и что надо все вино уничтожить. Однако большая часть вина была расхищена, и вскоре в казармах началось повальное пьянство, безобразия, стрельба. Офицеры были бессильны навести порядок, ведь мы не имели права у стрелявших солдат отобрать винтовки.
На основании приказа № 1 в запасном батальоне состоялись "выборы начальства". "Избранными" оказались, конечно, все либерального направления прапорщики запаса, проявлявшие теперь активную деятельность, суетившиеся, устраивавшие митинги, собрания, организовывавшие всевозможные комитеты, словом, разваливавшие батальон.
Большинство старых офицеров должны были сдать свои должности, но оставаться при батальоне. Помню, такими были полковники Садовский и Дамье, капитаны Енько и я, штабс-капитаны Созанский-Ревкевич, поручик Ожаровский и др.
Всем распоряжался батальонный комитет, во главе которого стоял и всем верховодил призванный из запаса и устроившийся в батальонной канцелярии писарем некий адвокат Николаев, "старый социал-революционер", как он называл себя сам.
Тотчас же после приказа № 1 свобода захватила и опьянила всех солдат. По всему городу без всякого дела шлялись пьяные матросы, с открытой грудью и в новых штанах "клёш"; разговаривали утерявшие воинский вид солдаты с длинными, давно не стриженными волосами, спадавшими на лоб из-под заломленной на затылок мятой фуражки, в шинелях нараспашку и с огромными красными бантами.
В некоторых запасных батальонах шли споры о том, кто первым поднял восстание.
Нижние чины запасного батальона гвардии Волынского полка сообщали, что первым, кто поднял восстание за свободу родины, были волынцы. Далее они описывали убийство штабс-капитана Лашкевича (в 7 час. 30 мин. утра 27 февраля) и свои дальнейшие революционные действия под руководством прапорщика Георгия Астахова и унтер-офицера Кирпичникова.
По поводу этого объявления волынцев запротестовали павловцы (запасной батальон гвардии Павловского полка), которые утверждали, что первыми поднявшими знамя за свободу были не волынцы, а они, павловцы, а именно 4-я рота лейб-гвардии Павловского полка, вышедшая на улицу еще в 3 часа дня 26 февраля.
Так проводили время в те дни солдаты Петроградского гарнизона! По улицам бродили они, всегда и везде с папиросками во рту, лущили семечки, обсуждали разные политические вопросы и упивались мудреными, им самим непонятными словечками, как-то: буржуазия, Учредительное собрание, аннексия, контрибуция, пролетариат и т.п.
Так протекала жизнь в новоорганизуемой свободной армии. Приблизительно числа 10–12 марта приехал генерал Корнилов и вступил в исполнение обязанностей главнокомандующего войсками. Но, увы, надежд наших кадровых офицеров он не оправдал.
Генерал Корнилов попытался было "навести порядки", но, будучи в душе большим либералом и демократом, не шел прямым путем, отбрасывая все негодное, но делал демократии большие уступки в вопросах, касавшихся Петроградского гарнизона, часто соглашался с требованиями людей невоенных, членов Временного правительства, Керенского, Гучкова или членов Совдепа, которые ничего в военных делах не понимали, а только разрушали армию.
Меня обвинили в том, что я, состоя начальником учебных команд, "противодействовал освобождению народа", что мои убеждения "контрреволюционные и черносотенные". Обвинили не только меня, но нашлись и такие "товарищи", которые утверждали, что моя жена стреляла из пулемета по восставшим из окна нашей квартиры!
И вот приходится спорить и доказывать всю вздорность этих обвинений.
Помню, одного особенно разошедшегося солдатишку я спросил: "А ты сам здорово стреляешь из пулемета?" - на что получил сконфуженный ответ: "Да я и стрельнуть из пулемета-то не умею...".
"Так вот и рассуди сам: ты солдат, а и то не умеешь обращаться с пулеметом, так как же женщина будет стрелять из него, она его и близко-то не видела!"
Эти доводы, очевидно, убедили солдат, что обвинение действительно вздорное, и они успокоились. В конце концов комитет учебной команды поставил у дверей моей квартиры пост дневального с винтовкой с особыми инструкциями.
Выходя из своей квартиры, я постоянно был опрашиваем: куда, к кому и для чего я иду. Так, например, чтобы присутствовать на отпевании тела моего друга, лейб-гвардии Егерского полка полковника В.П. Бобровского, убитого своими солдатами запасного батальона, мне пришлось уведомить наш батальонный комитет.
Очевидно, и у лейб-егерей положение офицеров было нелегкое, и поэтому, думается мне, не могли присутствовать они на похоронах своего однополчанина, доблестно сражавшегося в боях на японской и германской войнах, раненного, контуженного, но все же уцелевшего, чтобы погибнуть от пули своего же русского солдата, которого он так любил и о котором всегда так заботился!..
В витринах лучших магазинов были выставлены портреты "героя революции" унтер-офицера Кирпичникова с Георгиевским крестом на груди.
Эту высшую награду, жалуемую за храбрость и мужество в боях с неприятелем, он заслужил в самом Петрограде, предательски убив из винтовки своего начальника, доблестного штабс-капитана Лашкевича, и выведя солдат на улицу, на сторону мятежников.
Я приведу несколько примеров, как менялось настроение наших солдат:
20 апреля наш по-большевистски настроенный запасной батальон пришел к Мариинскому дворцу с плакатами "Долой Временное правительство", "Долой Милюкова".
Через два месяца, 18 июня, состоялась так называемая мирная демонстрация, в которой участвовал и наш резервный полк, несший плакаты "Война до победы", "Дисциплина и порядок".
А спустя две недели, незадолго до моего возвращения в Петроград, те же солдаты требовали "Вся власть Советам", "Да здравствует пролетарский интернационал", "Долой войну"." - из воспоминаний капитана Д.Ходнева.
Тимофей Кирпичников."Первый солдат революции".
Служил старшим фельдфебелем учебной команды запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка, старшим унтер-офицером. Утром 27 февраля 1917 года, убив начальника команды штабс-капитана И. С. Лашкевича выстрелом в спину, взбунтовал часть и вывел её на улицу.
Он был произведён Временным правительством в подпрапорщики и награждён Георгиевским крестом 4-й степени, вручённым Кирпичникову лично генералом Л. Г. Корниловым.
Во время Октябрьской революции безуспешно пытался поднять солдат на поддержку антибольшевистского похода генерала П. Н. Краснова на Петроград, после чего бежал из Петрограда и попытался примкнуть к формируемой генералом Л. Г. Корниловым Добровольческой армии.
На своё несчастье, обратился к полковнику А. П. Кутепову, одному из последних защитников самодержавия в Петрограде 27 февраля 1917 года, был задержан добровольцами и по приказу Кутепова расстрелян.
"Предпочитая работать в провинции, в особенности среди крестьянства, я с большим удовольствием встретил постановление Главного морского штаба о командировке матросов Гвардейского экипажа, призванных из запаса, по заводам, работающим на оборону.
Я взял командировку на Новопокровский сахарный завод. Завод находится в 14 верстах от с. Борисовка, места моей родины. 25 марта я прибыл домой в Тамбовскую губернию. Крестьянство смутно тогда еще представляло себе, что произошло в Петербурге. Они знали, что Николая на престоле теперь нет, но кто вместо него правит Россией, они совершенно не знали.
Крестьяне в подавляющем большинстве нашего уезда также не знали, что теперь им делать, хотя в сознании было у них, что делать все-таки что-то нужно, правда, их еще отвлекал тогда от общественных и политических вопросов весенний сев. Крестьяне видели, как по волостям и селам проезжали из Усмани солдаты и разоружали стражников, урядников, приставов и земских начальников.
Волостные старшины и сельские старосты не знали еще, оставаться ли им на своих местах или, как старорежимная власть, должны уйти.
Встретившийся в Мордове купец Придорогин ругал на чем свет стоит Петербургский Совет рабочих и солдатских депутатов, называя их мошенниками, негодяями и грабителями. А борисовский сельский учитель старик Маречков, не имеющий ничего общего с Придорогиным, при первой со мной встрече ругал социалистов-революционеров, даже был за то, чтобы их расстреляли, в то же время восхвалял кадетов и, в частности, Милюкова.
Поэтому и не удивительно, как в первые дни моего приезда в Борисовку одна из крестьянок нашего села, встретив меня на улице, Христом Богом просила меня зайти к ним в дом на стакан чаю. Захожу вот, и Филипп, и Федя говорят мне: "Все мы тебя ждали, ждали, нам хочется с тобой поговорить".
И со слезами на глазах нерешительно спрашивает: "Скажи, ягодка Федя, что нам теперь будет лучше или хуже без царя-то? Вот мы уже думали тут, и Филипп, и Федя, но никак придумать не можем".
После моего объяснения старушка, глядя на иконы, набожно перекрестилась: "Слава Богу, что лучше будет",
До созыва съезда я встречал и таких крестьян, которые мне говорили: "Чем тебе ездить по селам да волостям уговаривать-то нашего брата, лучше бы вы, раз уж там царя сбросили, прямо бы и писали из Петербурга нам приказ: сделать вот мол то-то и то-то. Старшин, старост - к черту, вместо них выбрать комитет.
Ясное дело: мы бы подчинились и без всякой этой вашей… Если же помещиков долой, так бы и писал в приказе - помещиков долой, а уж мы-то тут с ними разделались бы как нужно".
В селе Малая Даниловка одна солдатка на сельском собрании, по окончании моей речи пробившись к столу, дрожащим от гнева и обиды голосом стала жаловаться мне на своего соседа богача, к которому она неоднократно обращалась с просьбой дать ей заимообразно до новины пуда два муки ржаной, первое время сосед отказывал, а затем согласился дать не только взаимообразно, но и безвозмездно, если только солдатка станет с ним жить.А однажды, путем обмана зазвав ее в амбар, якобы отвесить ей просимой муки, хотел там изнасиловать ее.
И вот теперь она жалуется мне в присутствии всего общества на того самого богача-крестьянина, который ради удовлетворения своих похотливых чувств хотел воспользоваться бедственным положением женщины, у которой отсутствует муж. Обиженная, оскорбленная и подавленная своим безысходным положением, она просит меня защитить ее, указывая на богача-крестьянина.
Буря негодования охватывает собрание, голову ему свернуть за это… Богач-крестьянин со слезами просит прощения у меня, а затем, обращаясь к присутствующим крестьянам: "Ну что же, старички, грех да беда с кем не была".
И, наконец, обратившись к солдатке, он стал говорить: "А вот насчет амбара ты уж много лишнего наговорила, я только и всего тебя за груди подергал".
Кончилось тем, что богач попросил прощения у солдатки и у собрания. Но чтобы повадно не было, крестьяне назначили его, не помню точно, на полгода или меньше, в церковные сторожа, а солдатке богач сам обещал до новины выдавать хлеб. Крестьяне затем расходились мирно, солдатка чувствовала себя удовлетворенной, доволен остался судом и крестьянин-богач." - из воспоминаний матроса Ф.Сорокина.
++++++++++++++++++++++++++
"Оправившись от последствий контузии, полученной мной в боях на Стоходе, я приказом по запасному батальону лейб-гвардии Финляндского полка от 2 января 1917 г. за № 2 был назначен начальником учебной команды.
С осени 1916 г. Петроград зажил нездоровой, ненормальной жизнью. Всюду росло недовольство, всюду плелись различные сплетни, всюду передавались слухи - "последние новости"; чего-то ждали, чего-то хотели...
В то время как на фронте честно и доблестно исполнялся долг, лилась кровь, в тылу шло бездельничанье, разгул, разврат. Будто бы чья-то таинственная и невидимая рука направляла всех и все на ей угодный путь, толкая в бездну нашу родину. Преступная работа Милюкова, Керенского, Гучкова и прочих "избранников народа" - членов Государственной думы - сделала свое дело, и результаты уже были налицо. По всему Петрограду ползли лживые россказни. Не избежала этой гнусной лжи и клеветы даже царская семья.
На кого же могла опереться власть при борьбе с восставшими? Кого можно было с оружием в руках выслать на улицу против бунтовщиков? Каково было тогда в военном отношении положение Петрограда?
Как известно, незадолго до начала беспорядков в столицу прибыли с фронта два донских казачьих полка: 1-й Донской казачий генералиссимуса князя Италийского, графа Суворова-Рымникского и 4-й Донской казачий атамана графа Платова.
Донские казаки, честно и доблестно исполнявшие свой долг перед царем и родиной в нашу первую смуту (1905–1906 гг.), заслужили, благодаря нашей милой "общественности", наименование кровопийц, палачей, предателей народа и т.п.
И вот теперь, в 1917 г., доблестные и славные суворовские и платовские донцы с первых же дней действовали в столице крайне вяло, нерешительно, а потом и вовсе отказались действовать против бунтовщиков ("против народа"), обращая даже иногда свое оружие против защитников законной власти и порядка, убили казаки пристава - Крылова.
Участковый пристав ротмистр Крылов 25 февраля 1917 г. во главе конных городовых пытался разогнать митинг рабочих у памятника Александру 3-му на Знаменской площади, и был зарублен подхорунжим 1-го Донского полка, полным георгиевским кавалером Филатовым.
Таким образом, два казачьих полка, на которые особенно рассчитывала власть, никакой пользы и помощи не принесли, принесли скорее один лишь вред!
К сожалению, не могу помянуть добром нашего фельдфебеля Я. Троцюка, который держал себя все эти дни достаточно "посредственно"... Правда, приказания мои и господ офицеров он исполнял, но без должной энергии, сам работал и мало, и вяло, как бы предчувствуя скорый переворот и подготавливая почву для более легкого перехода на ту сторону...
В марте я встречал его уже с большим красным бантом на груди; знаю, что он вошел потом в большевистски настроенный "комитет гвардии Финляндского резервного полка", а закончил участием в украинских формированиях под жовто-блакитным прапором.
С утра 23 февраля начались нападения на полицейских чинов, из числа которых многие были жестоко избиты и ранены.
В пятницу 24 февраля в 8 часов утра начались и уличные выступления. В этот день на Васильевском острове произошло несколько кровавых столкновений между моими ротами и забастовщиками. Солдаты действовали прикладами, а иногда даже и штыками. Появились в большом количестве красные флаги с революционными лозунгами: "Долой самодержавие. Да здравствует демократическая республика!"
В этот день впервые можно было заметить в толпе забастовщиков солдат и матросов, которые принимали деятельное участие в безобразиях. Задерживать их было крайне трудно, т.к. толпа помогала им скрываться или просто не выдавала.
Толпа, как доносил пристав, кричала: "Да здравствует республика! Долой войну! Долой полицию!" и "Ура!" по адресу казаков, которые отвечали толпе поклонами.
Под вечер я находился при полуроте прапорщика Басина, охранявшей Николаевский мост. У входа на мост стояла "цепочка" от чинов полиции и пост от полуроты. Остальные мои люди размещены были в сарае дома на набережной; там же во дворе стоял взвод казаков от 1-го Донского полка.
Я, прапорщик Басин и помощник пристава сидели в магазине "Блигкенъ и Робинсонъ", где милые продавщицы-барышни поили нас чаем и угощали конфетами и печеньем.
В это время явился околоточный и доложил, что от Большого проспекта, по 6-й Линии, к Николаевскому мосту движется толпа в несколько тысяч человек с красными флагами и плакатами с революционными надписями, настроенная очень вызывающе,
Отдав соответствующие приказания подхорунжему и подтвердив, чтобы он действовал энергичнее, отнюдь не допуская толпу приблизиться к мосту, велел все-таки, на всякий случай, прапорщику Басину вывести со двора полуроту и быть готовым загородить толпе вход на мост. Угрюмого вида подхорунжий не спеша вывел со двора свой взвод, посадил на коней и, подгоняемый мною, двинулся вперед. Толпа уже подходила к набережной, и уже слышались крики, шум и какой-то глухой рокот.
Каково же было мое изумление и негодование, когда казаки спокойно пропустили толпу, которая махала им флагами, платками и шапками, выкрикивала слова приветствий, демонстранты, пропустив казаков (которые после этого ко мне и не вернулись), снова быстро сомкнулась и с неистовыми криками, бегом ринулась на мост.
Я видел, как полурота с винтовками на руку, впереди с обнаженной шашкой прапорщик Басин, - бросилась навстречу толпе и начала энергично действовать прикладами. С обеих сторон оказались легко раненые и ушибленные. Из толпы были одиночные выстрелы.
26 февраля все полицейские участки разгромлены и сожжены... Полиция была объявлена "вне закона", и каждого полицейского чина хватали и убивали... Мало кому из них удалось избежать избиения: городовых, жандармов и прочих полицейских чинов целыми днями искали и ловили всюду. Полиция понесла огромные потери.
Вечером до нас дошли печальные вести о случаях предательства казаков. Еще раньше, утром, казаки 4-й сотни 1-го Донского казачьего полка при первых выстрелах из толпы у Литейного моста уехали, оставив в толпе лежащего на мостовой тяжело раненного, всего залитого кровью полковника Шалфеева...
Увы,и не во всех запасных батальонах было благополучно: днем произошел первый случай открытого неповиновения в войсках: 4-я "выздоравливающих" рота запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка отказалась открыть огонь по бунтовщикам, а когда командир батальона полковник фон Экстен призывал роту к порядку, повиновению и исполнению ею своего воинского долга, из ее рядов раздались выстрелы, и ими был ранен полковник фон Экстен. Прибывшие преображенцы окружили павловцев и арестовали 19 зачинщиков, отведенных в Петропавловскую крепость.
Утро 27 февраля началось с прискорбного случая, происшедшего в учебной команде запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка, которая не ответила на приветствие своему начальнику, штабс-капитану Лашкевичу, выстрелами из винтовки убила его наповал, а труп выбросила из окна на двор...
Организатор бунта и убийца своего начальника унтер-офицер Кирпичников вывел низшие чины на улицу, и восставшие с красным флагом, с революционными криками двинулись к преображенцам, саперам, литовцам и московцам.
Вечером я сидел у телефона и все время выслушивал поступавшие ко мне донесения моих офицеров учебной команды, находившихся со взводами в разных местах Васильевского острова. Положение их было серьезное, а порою и отчаянное...
Маленькие группы верных царю и родине солдат, как островки среди разбушевавшегося океана, еще продолжали отбиваться, а иногда и сами нападали...
У Тучкова моста взвод под командованием подпоручика Каменского, раненного в голову камнем, в течение нескольких часов отбивал ожесточенные нападения вооруженной толпы, расстрелял все имевшиеся патроны и только тогда, по приказанию моему, принужден был распылиться, успев до этого, однако, отправить под конвоем в казармы полка захваченный им с боем автомобиль-грузовик и двух военнопленных австрийцев, которых забрали в толпе среди нападавших на взвод.
Этих австрийцев допрашивал при мне полковник Дамье. Не скрою, что было сильное желание тут же на месте расстрелять этих мерзавцев с красными тряпками на груди, а не отправлять их под арест.
Отовсюду продолжали поступать просьбы о поддержке и о присылке патронов. Отовсюду шли донесения о том, что невозможно больше держаться, и запросы: "Что же делать дальше?"
Около одиннадцати часов ночи к нам в казармы пробрался переодетый солдатом офицер запасного батальона лейб-гвардии Кексгольмского полка, заставы которого стояли за Николаевским мостом, и сообщил, что у них в батальоне все части, оборонявшие район, им порученный, растаяли и, таким образом, сопротивление окончено.
28 февраля. Рано утром генерал Хабалов, находившийся со штабом в Адмиралтействе, отпустил все войска, сказав, что "сопротивление окончено".
Исполнительный комитет Государственной думы назначил комендантом восставшего Петроградского гарнизона полковника Генерального штаба, члена Государственной думы Энгельгардта. Кроме Энгельгардта назвали фамилии следующих офицеров Генерального штаба, которые как будто бы играли значительную роль в Февральской революции: князь Туманов, Якубович, Туган-Барановский.
За 28 февраля были арестованы почти все министры, высшие чины полиции, многие генералы и общественные деятели. Немало было убито, ранено, избито. За все эти первые дни "свободы и бескровной революции" в одном только Петрограде число убитых офицеров гвардии, армии и флота достигло цифры 60. В Кронштадте в одну только ночь 28 февраля было зверски убито два адмирала (Вирен и Бутаков) и 36 морских офицеров.
2 марта.
В казармах царил все тот же хаос: праздновалась свобода, шли беспрерывно митинги, а на них речи, речи без конца! Организовывались какие-то комитеты, а в них различные секции. Всем руководили неизвестно откуда появившиеся "вольные" товарищи из "совдепа".
Под вечер был взломан наш винный погреб, по постановлению общего собрания офицеров полка еще в июле 1914 г. запечатанный на все время войны; товарищи указывали, что оставлять запасы вина вблизи казарм опасно для сохранения завоеванной свободы и что надо все вино уничтожить. Однако большая часть вина была расхищена, и вскоре в казармах началось повальное пьянство, безобразия, стрельба. Офицеры были бессильны навести порядок, ведь мы не имели права у стрелявших солдат отобрать винтовки.
На основании приказа № 1 в запасном батальоне состоялись "выборы начальства". "Избранными" оказались, конечно, все либерального направления прапорщики запаса, проявлявшие теперь активную деятельность, суетившиеся, устраивавшие митинги, собрания, организовывавшие всевозможные комитеты, словом, разваливавшие батальон.
Большинство старых офицеров должны были сдать свои должности, но оставаться при батальоне. Помню, такими были полковники Садовский и Дамье, капитаны Енько и я, штабс-капитаны Созанский-Ревкевич, поручик Ожаровский и др.
Всем распоряжался батальонный комитет, во главе которого стоял и всем верховодил призванный из запаса и устроившийся в батальонной канцелярии писарем некий адвокат Николаев, "старый социал-революционер", как он называл себя сам.
Тотчас же после приказа № 1 свобода захватила и опьянила всех солдат. По всему городу без всякого дела шлялись пьяные матросы, с открытой грудью и в новых штанах "клёш"; разговаривали утерявшие воинский вид солдаты с длинными, давно не стриженными волосами, спадавшими на лоб из-под заломленной на затылок мятой фуражки, в шинелях нараспашку и с огромными красными бантами.
В некоторых запасных батальонах шли споры о том, кто первым поднял восстание.
Нижние чины запасного батальона гвардии Волынского полка сообщали, что первым, кто поднял восстание за свободу родины, были волынцы. Далее они описывали убийство штабс-капитана Лашкевича (в 7 час. 30 мин. утра 27 февраля) и свои дальнейшие революционные действия под руководством прапорщика Георгия Астахова и унтер-офицера Кирпичникова.
По поводу этого объявления волынцев запротестовали павловцы (запасной батальон гвардии Павловского полка), которые утверждали, что первыми поднявшими знамя за свободу были не волынцы, а они, павловцы, а именно 4-я рота лейб-гвардии Павловского полка, вышедшая на улицу еще в 3 часа дня 26 февраля.
Так проводили время в те дни солдаты Петроградского гарнизона! По улицам бродили они, всегда и везде с папиросками во рту, лущили семечки, обсуждали разные политические вопросы и упивались мудреными, им самим непонятными словечками, как-то: буржуазия, Учредительное собрание, аннексия, контрибуция, пролетариат и т.п.
Так протекала жизнь в новоорганизуемой свободной армии. Приблизительно числа 10–12 марта приехал генерал Корнилов и вступил в исполнение обязанностей главнокомандующего войсками. Но, увы, надежд наших кадровых офицеров он не оправдал.
Генерал Корнилов попытался было "навести порядки", но, будучи в душе большим либералом и демократом, не шел прямым путем, отбрасывая все негодное, но делал демократии большие уступки в вопросах, касавшихся Петроградского гарнизона, часто соглашался с требованиями людей невоенных, членов Временного правительства, Керенского, Гучкова или членов Совдепа, которые ничего в военных делах не понимали, а только разрушали армию.
Меня обвинили в том, что я, состоя начальником учебных команд, "противодействовал освобождению народа", что мои убеждения "контрреволюционные и черносотенные". Обвинили не только меня, но нашлись и такие "товарищи", которые утверждали, что моя жена стреляла из пулемета по восставшим из окна нашей квартиры!
И вот приходится спорить и доказывать всю вздорность этих обвинений.
Помню, одного особенно разошедшегося солдатишку я спросил: "А ты сам здорово стреляешь из пулемета?" - на что получил сконфуженный ответ: "Да я и стрельнуть из пулемета-то не умею...".
"Так вот и рассуди сам: ты солдат, а и то не умеешь обращаться с пулеметом, так как же женщина будет стрелять из него, она его и близко-то не видела!"
Эти доводы, очевидно, убедили солдат, что обвинение действительно вздорное, и они успокоились. В конце концов комитет учебной команды поставил у дверей моей квартиры пост дневального с винтовкой с особыми инструкциями.
Выходя из своей квартиры, я постоянно был опрашиваем: куда, к кому и для чего я иду. Так, например, чтобы присутствовать на отпевании тела моего друга, лейб-гвардии Егерского полка полковника В.П. Бобровского, убитого своими солдатами запасного батальона, мне пришлось уведомить наш батальонный комитет.
Очевидно, и у лейб-егерей положение офицеров было нелегкое, и поэтому, думается мне, не могли присутствовать они на похоронах своего однополчанина, доблестно сражавшегося в боях на японской и германской войнах, раненного, контуженного, но все же уцелевшего, чтобы погибнуть от пули своего же русского солдата, которого он так любил и о котором всегда так заботился!..
В витринах лучших магазинов были выставлены портреты "героя революции" унтер-офицера Кирпичникова с Георгиевским крестом на груди.
Эту высшую награду, жалуемую за храбрость и мужество в боях с неприятелем, он заслужил в самом Петрограде, предательски убив из винтовки своего начальника, доблестного штабс-капитана Лашкевича, и выведя солдат на улицу, на сторону мятежников.
Я приведу несколько примеров, как менялось настроение наших солдат:
20 апреля наш по-большевистски настроенный запасной батальон пришел к Мариинскому дворцу с плакатами "Долой Временное правительство", "Долой Милюкова".
Через два месяца, 18 июня, состоялась так называемая мирная демонстрация, в которой участвовал и наш резервный полк, несший плакаты "Война до победы", "Дисциплина и порядок".
А спустя две недели, незадолго до моего возвращения в Петроград, те же солдаты требовали "Вся власть Советам", "Да здравствует пролетарский интернационал", "Долой войну"." - из воспоминаний капитана Д.Ходнева.
Тимофей Кирпичников."Первый солдат революции".
Служил старшим фельдфебелем учебной команды запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка, старшим унтер-офицером. Утром 27 февраля 1917 года, убив начальника команды штабс-капитана И. С. Лашкевича выстрелом в спину, взбунтовал часть и вывел её на улицу.
Он был произведён Временным правительством в подпрапорщики и награждён Георгиевским крестом 4-й степени, вручённым Кирпичникову лично генералом Л. Г. Корниловым.
Во время Октябрьской революции безуспешно пытался поднять солдат на поддержку антибольшевистского похода генерала П. Н. Краснова на Петроград, после чего бежал из Петрограда и попытался примкнуть к формируемой генералом Л. Г. Корниловым Добровольческой армии.
На своё несчастье, обратился к полковнику А. П. Кутепову, одному из последних защитников самодержавия в Петрограде 27 февраля 1917 года, был задержан добровольцами и по приказу Кутепова расстрелян.
