...
Над нею пролетела чайка, гоготнула, каркнула во все чайкино горло, просралась и улеглась на синюю, чуть припудренную квасцами океанскую гладь. Чайки не летают над океаном, - подумает она. Присядет на песок, поскребет в затылке и вспомнит, что ей пора в аэропорт. А синие волны так прекрасны: и бьются, и бьются о берег моря. Да, это море. Она вспоминает и кто-то будто бы шепчет ей на ухо: зачем ты сюда приехала, зачем приплыла. Пучок ее серых волос зависает в воздухе — она бросает его навстречу волне. Все вокруг замирает. Не тикают часы. Не кричат чайки и альбатросы. Заводской дым зависает над берегом и чернотой своей сводит ее с ума. Ее дыхание успокаивается, она глядит остекленевшими глазами поверх расплывающегося тишиною пейзажа, ее сердце все еще бережно бьется, сохраняя темп. Пульс мира и ее пульс расходятся и она просыпается. Мятая постель душно пахнет перебродившей мочой и калом. Она открывает сонные пустые глаза: над ее головой пауки сплели огромную паутину. Эти блестящие серебристые нити ничем не пахнут, но они все-таки излучают какой-то дурной аромат гнили. Она чувствует эту вонь и ее тошнит. Достает из-под кровати тазик, блюет. Пурпурно-розовая пена заполняет его до краев. Запах плесневелых продуктов повсюду. И какой-то еще, малопонятный запах... она думает, это из труб. Такой густой.. маслянистый запах. Так, размышляет она, пахнет в канализации. Она тихо встает, одевает влажные тапки, выходит на кухню. Какие-то хабарики на столе, от них тоже сильно воняет. Занавески задернуты. Духота. Она нервно дергает занавеску и со всей силы распахивает окно. Поток прохладного осеннего воздуха срывает полиэтиленовые мешки, развешанные на веревках. Свежесть наполняет кухню. Ей никогда не придет в голову снова закрыть его, это окно. В его стеклах отражается тот, чью голову она похоронила в ближайшем парке. Не догадывается.. глупая... Глупая, злая женщина, похожая на птицу. Зажала в ладонях живую птаху, настоящую птаху, в душе птаху. В душе не ебет что за птаха попалась ей в руки. Только крутит у виска и руками теребит птицу и летать не дает. Как схватила так и не отпускает. Трещит сама как птица, только мерзко, как фальшивая птица, как птица-притворюха, подделка, штамповка, пшик. А в руках держит настоящую птицу. Держит и душит, жить не дает. Птица качается, пытается вырваться из лап престарелой старухи, но старуха жаждет крови, мести, за свою несвободу, за ее, птицы, свободу. За то, что не она — птица, а что птица — птица, за то, что птица не любит ее, и тем самым не делает ее такой же птицей (хотя бы по статусу). Она сжимает последнюю каплю уже полуживой