...

tags: Санта-Клаус, Норд, сани, один на воде в одной из ее форм, красный нос, за окном — синодальный собор.

Одним словом. Снимать документальный фильм как собирать паззл. Настраивать волну, но не настаивать на своём.
Св. диапазон. Диафильмы на полке, ледяные склянки, на подоконнике — юные саженцы.
На столе колючие, как твой подбородок, конфетные фантики, и гладкие, как твои пальцы, файлы — первые мусолю в руке, стирается краска, блекнут в считанные секунды, вторые перебираю и перечитываю.
Красные глаза на фотографии, которую студентка приносит на сдачу зачета по фотоделу. Белые руки этой студентки. В одной из палат врач наследует кашель больного туберкулезом, в то время как в соседней палате практикант из медицинского института пальпирует студентку художественного училища, но не может оторвать взгляд от ее ребер. Рахит, рафинад — над небом. Нежно касается ее бедра ледяной рукой, она тут же становится чудовищно влажной. Давеча съеденный студень отзывается эхом утренней отрыжки. Вспышки фотокамер на премьере фильма о геях и лесбиянках, судорожный голос гей-активиста. Коричневый вторник, цвета творога, припорошенного кофейной гущей. Прах моих друзей — страх и главный ночной кошмар. Днем сплю социально, ночью трансцендентно, когда же мне спать нормально. В этих красных кошачьих глазах страх. И глупость. Море клубничной, домашней, плодововыгодной глупости.
Клубы дыма, круги под глазами, черные кубы современного искусства. Килограммы красных муравьев.
В тех краях, откуда я родом — демобилизован, дебилизован телевидением.



Темно-синие тучи заволокли черные солнцалуны, оплакивают лики друзей.
Тусклые нити улиц, в них теряется и ускользает едва ли не все, что я знал и помнил, друзья обезличиваются, на болотного цвета купюрах, вместо лиц и фигур — контуры, силуэты, тени. Не тяни, говори напрямик, вживую, а не полумертвыми фразами, что завязаны узелками и тащатся мертвым грузом.
Так кружиться — это ли не малахольная глупость? Но кружиться так на этом чёртовом колесе обозрения... впрочем, нет, это не колесо обозрения. Угол зрения, точка зрения, пружина жизни.
Главное, что не зеленоглазая трусость.
Зрелые руки, косы. Зеленые волосы: серпантин рек, морей.

2 Днем кошу сено, ночью кошу сено. Иногда спускаюсь в подземный бассейн, где много юношей, мыла, спермы. Анфилады душевых кабинок. Черное сено утекает сквозь дырочки в полу. В темных углах светлые неожиданные едва знакомые запахи, тени, блики. Мужские, детские. На грани.

3 Есть гранат, есть граница. Влияние моря измеримо, но непреодолимо. Знал бы как меня тянет к йоду, соли, воде. До тебя была воля, совесть. Теперь меня тянет к сперме, измене, волне, полюсу, волосам:
Дыши, дыши, дыши, дыши, дыши:
Десны до сих пор чувствуют йод и соль. Если бы мы тогда оказались вдвоем в темном тесном душном помещении — в душе, в лифте — как два моллюска в одной ракушке.
Стрекочет вода, мы как два сиамских близнеца в одной рубашке, путающие руки.
На все есть мода.
Для дам — мам, дочерей.
Дома в Анапе южные грубые, как люди. Воздух нежный, вода, вся природа.
Природу не изменишь, не искоренишь.
Города иллюзионисты. Во всем должна быть исключительность и простота. Злоключение: потерял ключ от белых палевых стен, пальцы в сандалиях скучают по Греции, легкому касанию и покусыванию крабами и рачками, теплой циновке песка.
В одном из солнечных открытых кафе знакомлюсь с пианистом. Целуемся, пока гордые городские ландшафты, туристы, пароходы, заводской дым, армяне продают апельсины, садится солнце. Столешница из красного дерева, нагретый утюг, запах морской-мужской воды. Дно. В одно касание.