Пусть в устах слышна речь коллекционера, колокола рек , где мальчики-русалы не геи, но.
Любы-дороги мне, в сандалиях, усталому, fatigado, casado, laso
redido, exteuado... мелкие камешки и песка крупинки кажутся, и я сопоставляю с талым
снегом — прощаешь, взвешиваешь,
пробежишь по клавишам
полувзвешенным, не расслышан, звоном еще одно словосокасание, за волосы себя самому не выловишь, не удивишь: пишешь и шипишь как Осло, нарисованное маслом на рифлёном холсте, сгорающее до основания в 1624, а затем названное Christiania.

Пусть и не душеспасительный путь, но путь. Спасли маленьких улиточек, лягушечек, червячков, водомерок. Спасли через слова переходящие, меняющие суть и участь — свою, воздуха. Важно то, что растёт: водоросли, растекающиеся по почве дна зеленым серпантином, ручейками-чайками, ручками инвалидов. Взглядываюсь в на берегу лежащих, в остекленевшем отражении разглядывающих свою ось, раскручивающуюся пчёлами-в-предвкушении-битвы-за-мёд-в-ожидании-медвежатника-вскрывающего-гнёзда, подкручивающих усы, а вдали хвойные дорогие нам лапы ели, и алые, спелые плоды голода (истор.), в рот, где дорога переплетается с зёрнами творога, а они падают, а их -
ловят; остывая, поспевая, засеют (как монеты, в землю, чтобы выросло).

Спали, в спальниках, тюбиках, полубоком,
сквозь тюль комариные уроды,
кошмары приносящие и уносящие вместе с кровью, когда еще не знал, что они самки беременные, верил в
И в родинках, сливающихся в бульканье и глубокое
зевание, через храп, в подушку прокрустову, с хрустом косточек путаешь, путаешься в одеялах как в паутинках,
из сумки тлеющей как оригинальное-оригами разбиваем шванкмайерские камни о скоровороду: стекающие по чёрной сухой мертвой коже солнечные желтки как цветки куриной слепоты,
и полуживые морды знакомых во вспышках совиных фотокамер, софитов, или — гораздо реже — Софии,
крапленых деревьев, по которым добраться до местности, через фею, эльфа, льва-трусливого, валерьяну,
параллельно лесным оврагам и впадинам, пранаяну и пратьякару,
через волков стаи, лис летящие стволы, шелестящую крону, воображаем
нескончаемое соответствие линий в горизонтальной плоскости
леса, где каждый диаметр противоположен однозначному противовесу, лежащему в отношении нас в удалении и распознанном словно в дымке наводящему фокус охотнику, потому что не каждый
охотник желает ведать и власть, которую в каждой лапе медведь держит и удерживает, в сладострастие впасть, как в воду подлёдную, и как солон хлеб, и как слон хоботом, и как обухом по воде.