Рыба. Лес.


Пашка нашел Михалыча за деревней,
там, где Савинский картофельный удел переходит в поле.
на груди у него лежало изумрудное ожерелье,
глаза приоткрытые напугали Пашку до колик.
через месяц Михалыч выписался, здоровался, как ни в чем не бывало,
пил не сильно то больше прежнего,
только окна на ночь плотно занавесками закрывал он,
да вместо привычного нахуй, посылал к лешему.
в 42-ом, заехав, его назначили старостой немцы,
и больше в деревне не появлялись.
пару лет, словно отрезанные, жили туземцами,
урожаи ж пышнели, цвели да день ото дня поправлялись.
Митька Кузьмин, как приспело время, доложил Смершам.
в ту же ночь занялась полыхать от подворья Михалыча вся деревня.
Бучило, отметелив Митька, ушел от углей першим.
лет через десять на месте домов зеленел молодой ельник.
ни Михалыча, ни изумрудной звезды на полпальца над лесом
никто уже с той поры не видел.
Славка Антонов в прошлом году ходил туда, мол, очень уж интересно..
вернулся через полгода, выходит по темноте, ставни закрыты, молчит да сидит сиднем..



***********************************


Мишка Кузьмин дошел до собачьей опушки,
Тимофеев Сашка еще с километр до бараньей балки.
от первого осталась корзина, в ней сыроежки-гнилужки
второго, запойного, и вовсе никому не было жалко.
когда на ближних лугах телята пропали,
грешили на ярцевских, но не нашли ни копыт, ни рожек.
в среду вместо Тимки обнаружили ужа в самосвале,
на сиденье, в камазе его, да в сосенке торчащий ножик.
потом пропадали домами, начиная с кулацкой дороги,
мотоцикл Семеновых нашли в трех верстах от города.
Лешка «цыган», говорят, ментам падал в ноги,
помогите, мол! на него и повесили.
холодно
было, ноябрь, ночевали в хате, рядом с колодцем.
Витька, тогда, тыча в окно, закричал – смотрите-ка черный заяц!
ломанулся к дверям, открывает – старушка:
здрасьте, служивые, не из местных ли? да не, мы тут все инородцы.
перед глазами кружились у всех, как оказалось, блестящие черные мушки.
Серый божился потом, что водка в стакане остекленела,
Сокол твердил, что у старухи будто было бы на руках по три пальца.
я тогда был на толчке, вышел – вокруг дома зарево тлело,
а зайдя, увидел, как начиная снизу, Витька исчезает Мальцев..
доложили – пропал, ушел и нету, не говорил, нет, ничего не знаем.
через месяц дембель, а там, кто в Австралию, Серого вон в гранит укатало..
но каждый вечер – кошка, собака, опоссум.. – только б не заяц!..
крестишься, крестишься, господи, отведи, отведи, только бы не узнала..


****************************


в тот год, сказывали, на Евдокию вдруг случилась гроза –
пару раз всего и сверкнуло, да Мишке Бурому крышу камнем пробило –
на град непохоже, вроде булыжника, серый, но прожилки, как бирюза.
Мишка, знамо, ругался, но булыжник оставил, не великое, а все же диво.
по весне Дорофеич как-то шуткуя, Мишк, который год без бабы, а? аж позеленел!
а тот в ответ ножом вдруг – хлясь себе по грудине! хоть бы хер! –
только нож зазвенел. ну что, усмехается, видали такое?
стали его обходить стороной. особенно, когда Федору с перепоя
хлопнул по плечу, да всего поломал.
так кивали издали, руки уж не подавали.
в конце ноября, как стал лед, он пожитки свои собрал
и махнул через реку..
для порядку, там, где провалился, пошарили мужики баграми
да, в общем, жалко не было.
однако, вот с тех пор, ну хоть бы одна рыбина!
и с каждым годом по теченью все дальше – как будто мор.
вот и сюда, похоже, дошло. видишь, пройдет иногда по дну бирюзовою зыбью?
жаль, места тут хорошие, тихие, светлые, а какой по ту сторону бор!..


*****************************


«появился он у нас под осень.
то, что Тимофеевка сгорела, мы уже слышали,
сказал, что оттуда, мол, один, мол, приютиться просит,
а у нас в паре домов с краю тогда и жили вороны разве да мыши.
Стылый, Степан, невзлюбил его сразу,
тьма, говорил, у того в глазах, чем у черта гуще.
хоть у самого три ходки, оторви да выбрось, зараза,
но нюх, что на зверя, что на людей, рентгена лучше.
под рождество первый раз они серьезно поцапались,
просто чего-то Степан попер по пьяни,
оказалось у пришлого тяжелая лапа,
огреб по полной Степа, да ведь он хрен отстанет.
в апреле, Кулёма Костик сказывал, я уже тогда торчал в тубике,
после охоты они впятером крепко вдарили,
Стылый прочистил всем уши, а Костику зубы
про чертей, да про демонов, да за веру, вобщем конкретно запарил,
напомнил, что погорельца нашего никогда не было в бане,
что бабы его обходили, а собаки скулили.
когда дом поджигали, Костян у себя схоронился, в чулане,
это его и спасло, тех четверых, со Степой, на месте сожгло, где были.
всё Заречье в ту ночь дотла повыгорело,
тридцать восемь покойников, да вы, наверно, слышали.
Костик все в больничке, я навестил его, как вышел,
потом ходил, смотрел, да хрен ли сейчас, всё чистенько, всё под снегом белым.»
«с Заречья у нас тут уж есть один в крайнем доме,
можешь пока у Евдокии остановиться,
а вон он, кстати, ваш-то, обходчиком тут в «Газпроме»,
эй, чего побледнел-то?! блять, мужики, помоги! чего это он повалился?!»


**************************


тонул татарин в болоте,
орал, за березки хватался,
Степкин папка первым успел,
вытащил на тропу его котомку,
ножик нашел хороший,
кусок хлеба и мяса,
остальное бросил обратно.
пока Степка с Никитой швыряли грязью
в голову торчащую басурмана,
Мишка рядом нашел резную палку
и побежал, крутя над головой ею,
в деревню, по тонкой тропинке,
которую показывали каждому,
кто хотел выйти из леса.