Я себя как растенье из мести ращу,
Чтоб сразить всё, что я никогда не прощу,
Ведь от смерти моей до рождения
Ничему невозможно прощенье.

А вокруг так просчитаны все простецы —
Наши матери это и наши отцы,
Оправдатели зла и мученья,
Что в расчёте живут на прощенье.

Как старуха процентов живёт на процент,
Как на химии раковый жив пациент,
Там где жизнь лишь имеет значенье,
Отменяя субъекта. И кто не субъект —
Тот за вечное пьёт возвращенье.
Но и он не получит прощенья.

В этом русском кровавом кошмарном снегу,
В этом жутком сансарном бытийном кругу
Для того лишь себя я тогда сберегу,
Чтоб сбежать от в других превращения.
И себе я желаю того, что врагу —
Никакого мне тоже прощенья.

Ведь оно есть смиренье пред волею зла,
Как на шее моей совпаденье узла
И шарфа, и руки оказалось удавкой,
Как в том мире, описанном Кафкой,
Ты проснёшься однажды тем Йозефом К.,
Пустотою, занозой, куском паука,
По стене что посмертно размазан.
Да вот так ты и будешь наказан.

Потому что объедок, объект, не субъект.
Потому, кто полюбит тебя, и убьёт
Разложиться на плесень и липовый мёд —
Это в сущности цель человечья.
Вас, идущих той цели навстречу
Никогда не приму, не пойму, не прощу.
Я свою бестелесность оставлю плащу
И в кровавом исчезну тумане
Без обманов, прощений, прощаний.

Это вой отрицаний, где волею щук
Голышом вам станцует щелкунчик из мук
Состоящий ореховый танец.
Бытия здесь проснется повстанец,
Чтоб не вторить отныне творенью,
Где ничто не достойно прощенья.