| Проповеди |
[12 Nov 2002|03:41pm] |
Несколько дней подряд сталкиваюсь с тем, что люди меня поучают. Вот, скажем, вчера, на вечеринке, руководитель одного из департаментов, моложе меня, спорил со мной, привлекая имена Канта и Аристотеля. До этого, в издательстве, меня тоже пытались чему-то научить. Людям важно выговориться, и это выговорение у них маркируется как проповедь. Я молча слушаю. Я знаю, что меня научить ничему невозможно: мне важен только свой опыт. Который я держу в себе, мне кажется неприличным наезжать на других людей, я берегу собственную энергетику. Но люди воспринимают такую позицию, как заведомо ущербную, проигрышную - как если я прихожу к ним за каким-то новым знанием. Мне неловко их поправлять, тем более, обрывать, даже делать вид, что сами с усами, пусть решают, что решают.
Сегодня в метро я задумался: почему у меня не возникает потребности в проповеди, ведь, я тоже весьма монологичный чел. Потом решил, что мой опыт - слишком специфичен - он касается только меня,и никого больше. Он эксклюзивен, его нельзя растянуть как свитерь, надеть на другие тела или души. Есть побочный выход - в виде текстов, но разве они могут кого-нибудь чему-нибудь научить?!
Или так: я витийствую только тогда, когда вижу реальную возможность переменить в человеке какую-нибудь малость. Когда я вижу упертого в собственной идеологии, зачем же мне биться о стену?! Я готов рассказывать и показывать близким своим - что и как они делают или должны делать, но когда человек встречается со мной раз в месяц (или реже), что можем мы дать друг другу? Пощекотать нервы приятными словесами, не более. Значит, кодекс поведения, вырастающий из такой вот позиции, помогает мне делать общение более комфортным, непроблемным.
Странно, что другие, не менее умные люди, этого не понимают.
|
|
| Утопия |
[12 Nov 2002|06:10pm] |
Сейчас проводили в офисе занятия по пожарной безопасности: все шесть этажей выгнали на мороз, оторвали от соски-интернета. Под "Утопию" Голдфрапповскую в ушах. Интересные ощущения: люди, люди. Будто кино снимают, будто праздник. Только на улице холодно, редкие снежинки, по небу плывут токсически окрашенные облака.
Взбаломутили коллектив, заставили почувствовать единение с народом. Кабинеты же глухо закрываются, ни шума, ни писка, сидишь, как в барокамере, пишешь что-то или думаешь: в окно посмотреть нельзя: жалюзи, за железным занавесом белые крыши. В углах копится усталость.
Любить это место нельзя. Но привыкаешь к нему очень быстро, вспоминаешь о том, что не здесь родился, только когда выходишь на улицу. Потому что внутри даже время течёт как-то по особенному. Возникает новая биологическая общность, какая-то совершенно новая, но твоя собственная ипостась, растёт вширь и вглубь.
На тёмной улице сформулируешь (мимо идут люди, едут машины, фонари плавят воздух): жизнь в городе отличается тем, что ты одновременно проживаешь несколько оторванных друг от друга жизней. Иногда они находят друг на дружку, как льдины во время ледохода, но обычно существуют каждая сама по себе. Дома - это одно, на службе - это другое, в между - третье. И кажется, что они никак между собой не связаны.
В маленьких городках всё чувствуется иначе - когда продукт окисления-горения этого болота пронизывает собой всё, и вот ты уже не являешься сам-на-сам, но, пропитанный парами, только лишь - частью этого места.
|
|