| [ |
mood |
| |
Киевский торт |
] |
| [ |
music |
| |
Океан Эльзи |
] |
Сидишь перед врачем, который осматривает твое тело (датчики, датчики, датчики) и понимаешь, что вот он ты весь, вот такой, какой есть, что выросло, то выросло, что ты, прежде всего, тело, в котором есть программа и есть отклонения от этой программы, многочисленные напластования событий и эпизодов, грязной воды и съеденной пищи, всевозможных излучений и наследственных драм. Это очень странное впечатление. Как от людей, которые красят волосы - смотрел сегодня за девушкой, покрашенный в радикально чёрный цвет, лишающий её голову оттенков. Обычно волосы переливаются, струятся, ведут себя как живые, а тут. В "Афише" пишут про йогу. В организме всё тесно подогнанно, такая скоординированность, что если представить, то станет странно, это так же не укладывается в голове как бесконечный космос. Осень правильно подзатянулась, превратилась в многоточие, в ней есть простор и покой, пространство стало больше себя, выйдешь на Ленинградку - а там всегда солнечно. Белковый крем растворен в днях, ночи опускаются слоями и медленно так опускаются, пеленают город, готовят к стуже. Где-то уже снег и это не смешно. В голове ящерка, каждый вечер приполжавшая на свет к туалетному окну и птичий гомон, начинающийся по расписанию перед закатом солнца. В последний день перед отъездом около часа наблюдал птичье мельтешенье и перелёты с ветки на ветку, механический балет, "Железный скок". Логика ускользала. Ускользает. Снова хочется к теплому морю - типа вкусил полузабытое. Надкусил пирожное. Первое впечатление после возвращения - тусклость освещения и лиц, ну да, ведь прилетели мы под утро, к самому открытию метро.
Без метро я себе не мыслю этого города. Хотел написать "Москва", но что-то не позволило. Какой-то словно вкусовой перебор. Лучше написать "Город". Это город и есть, а метро - его подсознанка. По совету архитектурного критика Ревзина пошли с Аркой обследовать новый выход станции метро "Маяковская. Любимый Ревзин написал, что сделано на высоком архитектурном уровне, за исключением какой-то там плитки, хотя схема сложная - четыре поворота и два подъемника + верхний вестибюль. Мол, без проколов. А меня напрягло. Мозаика Лубенникова очень хорошая, но давит какая-то неправильная пропорциональность. Сначала не мог понять что. Ведь вроде проходы между вестибюлями ровно таких же размеров, как на других станциях, но свод давит и кажется тесным. Потом понял - материалы не те. Старые станции (уж не знаю, изначально или сейчас в такое состояние вошли) покрыты глухими материалами, скрадывающими свет. Они нарочито непрозрачные, вещь-в-себе, невзрачно-автономные. Поэтому и воспринимаются как природная данность, как цельность. Как то, что именно так и должно быть. На новых станциях (как-то долго ждал одного человека на "Парке победы") слишком много ненужного света, который идет вовсе не от освещения, а от материалов. Это как радиация или излучения мобильных телефонов. Что-то извне привнесённое. Странно переживать рецедив окраин в центре центрального проспекта. Категорически нельзя использовать этот вощённый мрамор на полу и в оббивке стен, ненужная зеркальность не увеличивает пространство: отражения съедают пространство тем, что заглядывают тебе внутрь.
Зато выйти из нового выхода - какое головокружительное приключение. Кто бы мог подумать. Вышли вечером, темно уже, море огней. Неожиданное, потому что внутренне я решил, что выход будет в переулок, в сокрытость, а получилось как на сцене оказаться во время спектакля. Я даже не сразу понял где мы вышли и в какую сторону идти. Такой незначительный нюанс, смещение акцента, а улица заиграла по новому. Всего-то изменилась карта-схема прохода к "Супу" и "Клубу на Брестской", а внутри сладко ноет бархатная революция: все не так, словно ты сделал шаг в незнакомую воду. Вот и сегодня шел на день рождения издательства Бергера как бы против течения - по направлению к Вокзалу, спустился в подземный переход у улицы Гашека в том самом месте, где однажды видел Петрушевскую с бутербродом. А не от зала Чайковского как надо... Не потому ли мы рассорились с Аркой в "Супе" тогда, что дезориентировались из-за этого выхода? Странно перемещаться по Москве (здесь, наконец, её название уместно) без помощи метро. Я не знаю, что чувствуют водители и их пассажиры, это какая-то другая Москва. Совсем другая. Паралелльная. В разных городах живём, товарищи.
В последнем отпускном файле осталась недописанной фраза.
За ночь губы берега обметало волорослями.
Заполонили собой всё пространство, съели кромку, песок. Похожие на размотанные
магнитафонные бабины, грязную вату,
Король прав: наречия режут слух фальшью. Избыточные, никому не нужные подробности. Поделился радостью открытия с Люсей. Люся ушла в глухую несознаку. Накануне она прочитала "Едоков". Разговор состоялся серьезный. Как у взрослых. Люся снайперски разобрала невидимые недочёты. Невидимые даже мне. Я чувствовал в тексте какую-то внутреннюю причину, Люся указала на неё. Недотянутые мотивировки при полной отработанности конструкции. Четкости и отыгранности конструкции она воздала дожное не только потому, что дальше жестко раскитиковала мою авторскую зажатость. Нужно было делать Лидию Альбертовну искусствоведом. Тогда её отношения с картинами были бы более осмысленными и могли привести к более чёткому финалу. У меня он открытый. Если бы она была искусствоведом, а не простой библиотекаршей, она могла бы броситься в финале на свою любимую картину, убивая в ней саму себя. Мне-то казалось, что я придумал спящую красавицу и в этом источник её обаяния. Люсю моя спящая раздражала бессознательностью, она сказала, что главный человек в романе - Данила, которого ей не хватило. Вот если бы Данила трахал не только маму, но и её сына, а потом и их папу, вот тогда... И еще Люся раскритиковала мою любимую придумку со вставными списками. Сказала что не понимает зачем в романе вот такой способ авторского присутствия выбран. Списки должны были идти от лица Данилы, раскрывая его внутренний мир. И быть, соответственно, другими. Но главное - моя спящая красавица легко переносит экстроординарные ситуации с молодым мальчиком, другом сына, что Люся ей не верит. Её должно трясти уже от того, что она первый раз изменила мужу. Не говоря уже об инцестуальной сути её связи с Данилой. Люся, потупившсь, сказала, что Лидии Альбертовне должны сниться эротические сны с участием её сына. Сказала и как отрезала. Картина прояснилась и стала чёткой как от кокаина.
Люся прочитала роман по своему. Я так и задумывал. Когда напускал туману. Мне хотелось, чтобы каждый прочитывал ситуацию по своему. Однако, Люсю это не устроило. Она сказала, что это правильно и можно - говорить читателю не всё. Но сам автор должен чётко знать всё, а типа, Дима, ты для себя не решил что к чему. То, что мне казалось безусловным достоинством Улицкая развернула в минус. Но переписывать отсоветовала. Уже живёт. Фишка в том, что это бесполезное знание. Во-первых, потому что постфактум (уже не используешь). Во-вторых, потому что от новых ошибок в новом тексте ты все равно не завтрахован.
|